Цена высшему образованию

- Фи, какая у вас плебейская закуска, - с пренебрежением, сказала она и отбросила алюминиевую вилку. - А почему нет французского коньяка? Мне бы икорки, да гусиного паштету, а это я есть не стану.

- Я не министр, как твой папочка, а на заводе вкалываю. Не хрен мне тут выговаривать. Не нравится - не держу, - вспылил Алексей Григорьевич.

- Ну, ну, дядюшка, не злись, - примирительно сказала Тамара, подошла к нему и наградила его поцелуем в лысину. - Я предлагаю тост за тебя.

- Я не баба. Восьмое марта - женский праздник, за их и надо предлагать тост. А твой папочка мог бы помочь нам. Сын Борис едва перебивается, Валя еле-еле душа в теле. Да еще замуж вышла. Зятя устроить на работу не можем и потому все бедствуем. А родной братец, как полез в гору, так носом стал воротить. Да ты ишшо тут выкаблучиваешься... Но я...как-нибудь... обойдусь и без помощи братца. Ты ему так и передай. Из одной дырки выпали, а он, когда взобрался на вершину, нос воротит. Пусть, проживем как-нибудь. А дети? пусть, как хотят. Молоды, у них все впереди. Пущай сами о себе позаботятся. Но...брату достаточно сделать один звонок - и все будет сделано.

- Надо обратиться к сестре Кате, она не откажет. У ее два сына, один енерал, а другой полковник, - сказала теща, вытирая мокрые глаза.

− Я пришла поздравить вас всех с праздником, а они заладили: устрой, да устрой всю семью...в министерство, а министерство, оно не резиновое. Не так все просто, как вы думаете, - сказала Тамара и ухватилась за свою сумку, давая понять, что здесь ей больше делать нечего.

- Нет, ты погодь, успеешь, - жестом руки остановил ее Алексей Григорьевич. - Я вовсе не претендую, чтобы братец устраивал кого-то в свое министерство, Боже сохрани. Но ведь у него есть связи, ему достаточно снять трубку и позвонить кому-то, что я не знаю что ли? Не ноне на свет родился. А ты ему так и передай: не брат мне и все тут.

- Ну, не будь ты зудой старой, дядюшка.

- Вся ваша семейка такая, - сказала теща. - Все Жуковы какашки, я это давно знала.

- Замолчи дармоедка, ты еще вякаешь? твое место на кухне, прочь отселева.

Тамара не стала больше пререкаться, она как царица, величественно поднялась, поцеловала дядюшку в лоб, а на свою двоюродную сестру даже не глянула и ушла. Никто ее не провожал, никто не благодарил за то, что она изволила прийти, поздравить.

7

Два месяца бесполезных попыток устроиться на работу измотали меня настолько, что я не только плохо стал кушать тещины щи на костном бульоне, но и плохо спать. Бессонным ночам способствовал и храп супруги. И с этим ничего нельзя было поделать. Когда я дергал ее за плечико, она переставала издавать дикие, клокочущие звуки из ходящего ходуном горлышка, но буквально тут же, нескончаемая симфония возобновлялась, сотрясая воздух. У меня начались головные боли.

Говорят, молодой организм все прощает, но этот процесс не может длиться бесконечно. Кого винить в сложившейся ситуации? Да никого. Жизнь так устроена, что в ней нет ничего хорошего. А вот свести счеты с ней не каждый может. Наверно, такие неудачники есть и в других, загнивающих странах. Это, возможно, не зависит от человека. Это судьба. А законы судьбы никому неизвестны. Вы можете быть честным, порядочным человеком и всю жизнь влачить жалкое существование, а можете быть гадким и процветать. Мне суждено страдать, размышлял я на лестничной площадке, затягиваясь едким дымом дешевого табака. Было три часа ночи. Здесь никто не храпел. Тут была немного жуткая ночная тишина. Подъезд не закрывался, можно было выйти на улицу. Во дворе стояла скамейка и если бы ночь была не такой прохладной и сырой, можно было бы посидеть, подремать. Благо, скоро утро.

Уже в восемь часов утра я был в 35 школе, в Большом вокзальном переулке. Здесь меня приняли на высокую должность - пионервожатым с окладом немного выше, чем у уборщицы. Завуч школы Бела Абрамовна сразу насторожилась. Она подумала, что я родственник директора школы Мостового и в будущем могу претендовать не ее место, поэтому с первого дня начала строить козни и плести всякие небылицы вокруг старшего пионервожатого.

Позже, когда она точно узнала, что я всего лишь дальний родственник завхоза школы, она успокоилась и решила, было, прекратить лить грязь на непутевого мужика, но этого уже нельзя было остановить: она вошла во вкус своей неблаговидной, но азартной игры.

Я еще не знал, что в любой Московской школе, где ребятам разжевывали науки представители прекрасного пола, шла бесконечная грызня не на жизнь, а на смерть. Обычно в средней школе было от двух до пяти-шести группировок. Чем больше группировок, тем лучше. Как правило, школу раздирали две группировки: одна группировалась вокруг завуча, а другая вокруг директора. Это было довольно опасно, а потому эти группировки наиболее яростно воевали между собой. Любая учительница в школе была профессиональная анонимщица. Анонимки летели во все инстанции.

Московскому городскому комитету партии пришлось создать огромный штат, свыше две тысячи сотрудников, для разбора жалоб и заявлений трудящихся. Анонимка именовалась заявлением, она поощрялась, ценилась. И не напрасно. Партийные чинуши знали всю подноготную любого директора школы, завуча, учителя, они с коммунистической яростью и принципиальностью разбирали мышиную возню и в то же время поощряли ее в педагогическом коллективе. За педагогами следовали медики. Третье место можно было присудить всевозможным научно-исследовательским институтам. Замыкающими были фабрики и заводы. Только колхозники молчали. Они были официально раздеты донага и лишены, каких-либо прав. А куда жаловаться крепостным?

Старший пионервожатый работал не только с пионерами, но и с комитетом комсомола школы, он был проводником марксистских идей. Я быстро освоил эту работу, был, как говорила жена, хорошим трепачом. Директор школы Мостовой, несмотря на интриги Беллы Абрамовны, обещал мне уроки, как только кто-то заболеет, либо уйдет в декретный отпуск. Это обещание не было и не могло быть выполнено, поскольку расписанием уроков ведала Белла Абрамовна. А я нуждался в увеличении зарплаты как никогда. Хоть на десятку.

Через неделю меня вызвали в горком комсомола к десяти часам утра. Московский городской комитет комсомола расположен недалеко от горкома партии, вблизи Красной площади, в довольно скромном старинном особняке. Он хорошо отделанным внутри, оборудован прекрасной мебелью, многочисленными телефонными аппаратами последней модели.

Я обратил внимание, что молодые юноши и девушки, изыскано одетые, холеные постоянно в бегах. Они носятся по коридору с сигаретой в зубах, заходят и выходят из кабинетов, как пчелы из улья. Может создаться впечатление, что у юных комсомольцев много работы. На самом деле, они носились из кабинета в кабинет, чтобы не умереть от скуки, ведь комсомол никогда ничего не решал. Он только пережевывал то, что выдавала партия.

Я ждал три часа, стоя у кабинета секретаря горкома Валуевой. Она никого к себе не пускала. Не было времени. Она активно обсуждала с подругой Эллой достоинства своих кавалеров и их поведение в парилке в прошлую пятницу. Подруга работала в ЦК комсомола и обслуживала секретарей мужского пола. Валуева была чрезвычайно рада, что и она попала в поле зрения одного из секретарей ЦК.

Наконец, я зашел в кабинет.

- Чтобы все ритуалы были соблюдены!

- И это все?

- Все, а что еще?

- И стоило мне из-за этого весь день потратить ради того, чтоб услышать от вас это скромное предложение?

- Чтобы все ритуалы были соблюдены! - громко повторила секретарь горкома комсомола, выпуская клубы дыма из молодого сытого рта.

- Простите, только теперь до меня дошло, - сказал я, берясь за ручку двери.

- Какой непонятливый! А что говорить о пионерах.

Но я понял, что такое ритуалы, только тогда, когда очутился на улице, но никак не мог понять, зачем меня все же вызывали и заставили стоять более трех часов? Чтобы произнести пустую, ничего не значащую фразу? чтобы пионервожатый посетил горком и понял, насколько он важный и значительный в жизни пионеров и комсомольцев школы этот горком, забитый юными чинушами в юбках?