Страница 13 из 17
Съемки начались 20 августа 1993 года. Но тут начался октябрьский путч, и все остановилось. Я продолжал усердно молиться о том, чтобы фильм все-таки вышел на экраны и свидетельство мое прозвучало. В начале весны следующего года мне снова позвонили и сказали, что съемки будут продолжены. Но тема Рокотова к тому времени уже отошла на задний план и главным героем решили сделать меня. Называться фильм должен был «Жил-был фарцовщик».
– То есть, Вы действительно были одним из тех немногих людей в Москве, которые занимались незаконными валютными операциями и строили на этом свой бизнес?
– Да, по сути, в конце 50-х именно мы стояли у истоков организации черного рынка в Москве.
– И много молодых людей занималось в то время таким видом бизнеса?
На съемках фильма «Жил-был фарцовщик»
– До процесса над Рокотовым – не более полусотни, и мы все были знакомы друг с другом. Но позже их развелось столько, что и сосчитать невозможно!
– Выходит, «закручивание гаек» произвело обратный эффект?
– Как всегда. Соблазн быстро и легко заработать большие деньги привлекает очень многих. А тут – такая реклама, да еще с подробностями!
– А что, действительно, деньги были большими?
– Судите сами: за один день только на обмене валюты можно было элементарно заработать на покупку хорошего автомобиля. Большие это деньги – как вы считаете? А если приналечь на бизнес, то можно было вообще нажить огромный капитал. Вариантов «сделать деньги» было много. Самый простой – подходить к только что приехавшим иностранцам и скупать валюту по курсу один к двум. Это было очень выгодно и давало приличный заработок, потому что в государственных обменниках предлагался курс один к одному.
– Почему Вы стали этим заниматься? Нуждались в деньгах?
– Нет, моя семья не бедствовала. Я родился и вырос в семье известных актеров. Моя мама – Нина Петровна Александрийская, солистка Всесоюзного радио, меццо-сопрано. Как раз в середине 50-х она получила звание заслуженной артистки РСФСР и все прилагающиеся к этому блага. Отец в те годы преподавал в училище им. Гнесиных. Детство мое прошло в квартире, доставшейся от родителей отца – крупных промышленников. Была она расположена в элитном доме, в нескольких метрах от Большого театра. Виды на будущее были, как говорится, самыми радужными…
– Тогда еще более непонятно. У Вас ведь была более чем благополучная, по советским меркам, семья! Каждый второй (если не первый) мечтал бы оказаться на Вашем месте, иметь таких родителей, жить в самом центре Москвы… Как же так случилось, что Вы пошли другим путем?
– Во-первых, у моих родителей был мягкий характер, и они меня очень любили. В то же время, они были достаточно занятыми людьми. Во-вторых, меня привлекала именно улица и криминальные авторитеты. В те годы это было повальным увлечением молодежи: полстраны через тюрьмы прошло! Со временем многие отходили от «воровской романтики». Например, мой знакомый, музыкант Сергей Козлов, который тоже в юности окунулся в этот мир, впоследствии стал саксофонистом мирового масштаба. А мне не удалось уйти вовремя, улица все больше засасывала меня. Воспитательная работа родителей ни к чему не приводила. Жизнь моя вошла в колею, где легко можно было заработать, что-то продав или обменяв валюту. Меня уже не интересовали музыка, любимая труба, мечта стать хорошим музыкантом. На первое место вышел нелегальный бизнес с его возможностью легкого заработка. Заграничные пластинки, шмотки, девушки… Это стало болезнью, одержимостью, азартом.
Коми АССР. На зоне курили не только сигареты. Легко можно было раздобыть наркотики.
– Вы упомянули о мечте. Значит, не только валютные операции Вас тогда интересовали?
– Да, мой отец, известный музыкант, хотел, чтобы я тоже стал музыкантом. Он привел меня на репетицию Большого симфонического оркестра в Колонный зал Дома Союзов, познакомил с музыкантами и спросил меня, на каком инструменте я хотел бы играть. Я остановился на трубе, так как решил, что она мне ближе всего по духу. Отец тут же пригласил трубача из оркестра давать мне частные уроки – впоследствии этот человек подготовил меня к поступлению в училище им. Гнесиных. Но вскоре после поступления я «запалился» на продаже икон иностранцам. В «Комсомольской правде» обо мне как о фарцовщике и продавце икон вышла гневная статья корреспондента Шатуновского. Из училища я был немедленно отчислен.
– А в школе музыкой не увлекались?
– Только на уровне самодеятельности. У нас был небольшой джаз-оркестр. В параллельном классе со мной учился Андрей Миронов. В то время он еще, конечно, не был известным актером, но его родители уже выступали на сцене. Миронов пел у нас в джаз-бенде, мог имитировать любые голоса… У него был хороший слух. А внук Немировича-Данченко играл на фортепьяно. Было еще два-три человека, с которыми мы играли на концертах. Иногда меня приглашали играть на танцах, платили небольшие деньги. Но фарцовка все перебила, и музыка отошла на задний план.
– В конечном итоге, в возрасте 21 года Вы оказались на скамье подсудимых…
– Да, арестовали меня в мой 21-й день рождения, 9 ноября 1961 года, и приговорили к 12 годам лишения свободы. Отправили по этапу в Коми АССР, и я очень рад, что попал именно на этот этап. Были этапы намного тяжелее. А мы трудились в тайге на лесоповале. Мое преимущество было в том, что я принимал участие в организации духового оркестра, и хозяин нас не трогал. Мы играли, употребляли наркотики.
– Наркотики? Это было возможно?
– Да, их было много и они были легкодоступны, особенно анаша. А на Колыме мы доставали морфин и опиумные растворы, которые вводили в вену. Я очень быстро пристрастился к этому, ловил новый кайф и уходил от реальности.
– Когда Вы вышли на свободу, Вам было 33… Возраст зрелости.
– Ну, нет, меньше. Я ведь не отсидел срок полностью – благодаря моей маме. Она дружила с женой председателя Президиума Верховного Совета СССР Анастаса Микояна, который пережил все репрессии, расстрелы и сталинские чистки. Так вот, моя мама рассказала всё обо мне Ашхен Лазаревне. Видимо, мамин рассказ был очень эмоциональным и произвел такое сильное впечатление на пожилую женщину, что она не могла уснуть всю ночь. На следующий день она попросила мужа помочь мне, но он ответил отказом и попросил мою маму больше не беспокоить его жену рассказами обо мне.
В начале 60-х Ашхен Лазаревна умерла. Микоян возвратился в Союз после урегулирования Карибского кризиса, и мама решилась пойти к нему на прием с просьбой о моем помиловании. Неожиданно Анастас Иванович пошел навстречу просьбе. Он сказал: «Нина, я делаю это в память об Ашхен. Она очень вас любила». Я получил «помиловку», когда до конца срока оставалось ещё семь лет. Но пять лет отсидеть все-таки пришлось. Я вернулся в Москву. Микоян помог мне даже прописаться!
– Пятилетняя отсидка помогла Вам осознать свои ошибки и измениться к лучшему?
– Нет, такое понимание лишения свободы – это большое заблуждение. Я еще не встречал человека, которого бы исправила тюрьма. В заключении люди становятся только злее; они настроены после освобождения жить по-прежнему, а то и хуже. На зоне почти все мечтают о том, как, выйдя из тюрьмы, заживут припеваючи, совершая новые преступления. На блатном жаргоне такие грёзы называли – «гонять бриллиантовый дым»…