Страница 99 из 115
Все смолкли.
— А когда это сбудется? — спросила хозяйка дома после продолжительного молчания.
— Всё сбывается в своё время, — ответствовала со значением в каждом слове мадам.
И снова наступила тишина.
— А нельзя ли совершить беседу с каким-либо духом, близким вам по вашим сношениям? — спросил юноша, читавший стихи.
— Почему же, — опустила полупрозрачные веки мадам. — Например, дух императора Наполеона.
Мадам откинула голову. Мадам совершенно сомкнула веки. Мадам протянула перед собой длинные костистые пальцы, растопырила их над столом и трубным голосом воззвала:
— Дух императора Наполеона...
Николай Николаевич Раевский встал и неспешно направился к выходу. За ним поспешила хозяйка салона.
— Вы куда? — спросила она тревожно.
— При моем присутствии корсиканец сюда не явится, — сказал Раевский.
— Почему?
— Он меня боится».
3
«Он вышел из парадного и некоторое время стоял, вдыхая холодный воздух. Снег медленно падал. Вода Мойки текла совершенно чёрным неторопливым потоком, в котором отражались окна домов. Окна покачивались на течении. Он не думал о мадам и о её предсказаниях. Он никогда не придавал подобным явлениям значения, хотя знал, что человеческое существо имеет некую силу, способную оказывать на окружающих влияние. Всегда могут быть совпадения. Если кому-то ты предскажешь болезнь, то это безошибочно: рано или поздно человек всё равно заболеет. Можно предсказать замужество дочери, удачу либо неудачу по службе — всё это случается само собой. Ему неприятен был этот Пологов, который постоянно появляется на его пути. И всякий раз его появление предзнаменует неприятности. Но для этого не нужно быть предсказателем. У этого человека глубокий заряд недоброжелательности к нему, кем-то умело направляемый.
Тяжёлые и влажные снежинки садились на лицо и застывали, прежде чем растаять. Это были какие-то странные касания, как будто из другого мира. Вон какое-то движущееся свечение обозначилось впереди, среди кружения снега. И движется оно вроде бы навстречу по мостовой.
Да. Кто-то движется странный. Прямо по мостовой. Идёт, неся в приподнятой руке светящееся что-то. А снегопад густеет. Говорили, Сергею Муравьёву-Апостолу в Париже прорицательница предсказала быть повешенну на родине. Интересно, кто его повесит? И кому это нужно? Говорят, и Пестелю было предсказано подобное. Но этого не повесишь, он сам повесит любого. Его боятся все, его ледяного немигающего взгляда. Говорят, он мечтает об истреблении всей правящей семьи, вырубке под корень всего мыслящего слоя России. Этот почище Аракчеева. Аракчеев груб, мужиковат, но не истребителей. Да и Пестель вряд ли так зверски грезит: все сплетни, сплетни и сплетни. Как может умный, образованный человек... А ведь он обучался мальчиком в Дрездене, потом в Пажеском корпусе. Сражался против Бонапарта. Он, правда, хочет Думы. И в этом есть смысл какой-то. С ним солидарен в этом и Сергей, который только и ждёт, чтобы подросла Маша... Не отрывает от неё глаз, с тех пор как только увидел девочку... Странно.
А там впереди под снегопадом кто-то держит перед собою что-то светящееся и движется... Ах этот Пестель. Этот может докатиться до виселицы. Молод, но уже одутловат. Лицо как из воска. Жидкие волосы. Гладкий, огромный, беспощадный лоб. Глаза чёрные, расставленные широко, змеиные. Этот или сам кого-нибудь повесит, или повесят его. Муравьева-Апостола за что же вешать? Умница. Взгляд чистый, порою просто кроткий. Они там, кажется, с поляками связались. Поляков не успокоить. С ними трудно... Они не могут позабыть о своём величии былом, аж до самой Тавриды. И не могут простить нам Суворова, как он Прагу взял, переодев солдат в крестьянские одежды. Но главное не это. Не могут позабыть, как он отдал солдатам Прагу на полный произвол. Вот так мы умеем делать себе врагов. От Понта, от Казбека и до Праги... А расхлёбывать детям... и внукам... уже без нас... Ведь взяли же Париж под всеобщие приветствия. Какая дикая разница между этим саксонцем Пестелем и теми прекрасными саксонцами, теми добрыми красавицами, которые так и неслись, как бабочки, на русских офицеров, какие удивительные они были невесты. Раевский вглядывался в лохматую фигуру, возникающую перед ним на мостовой.
Высоко держа перед собою большой фонарь, надвигался на Раевского из глубины снегопада некий длиннобородый мужик. Этот странный человек производил, приближаясь, угнетающее впечатление. Он шёл прямо на Раевского, шёл неторопливо, даже как-то задумчиво. Уже издали он смотрел на Николая Николаевича пристально.
Это был мужик с крупным и внушительным лицом сильного человека. Росту он был высокого, шёл, волоча ноги в изношенных солдатских сапогах. Свисал с плеч нагольный тулуп, ни на одну пуговицу не застёгнутый. Огромный ворот изношенного тулупа был поднят и как бы обернут вокруг непокрытой головы. Тяжкие нечёсаные волосы свисали гривой со лба и вдоль крупных лошадиных скул. Косматая борода падала со щёк его как попало. Грива и борода густо были засажены снегом. На голове косматой шапкой сидел целый сугроб. Из-под сугроба того, широко расставленные, светились огромные голубые глаза с лиловыми белками. Большой вислый нос обсыпан был снегом, который подтаивал и сосульками свисал на тяжкие усы. Корявой рукой с толстыми, воскового цвета ногтями мужик держал на уровне лица большой оловянный фонарь. Створки его слюдяные разводами слоились от густого света изнутри, от большой свечи с зеленоватым пламенем. Снег вокруг фонаря кружился облаком. Мужик прямо в глаза смотрел Раевскому и шёл на него. «Неужто Прокопий?» — подумалось Раевскому.
По Петербургу давно уже ходили разговоры, будто бы ходит среди переулков здесь и там некий Прокопий, бывший солдат с оторванной рукою в пустом тулупном рукаве, какой-то клюкой свисающей. Он якобы встречается людям, появляясь как бы ниоткуда с фонарём в руке, и предупреждает о грозящих событиях. Где живёт, как ночует, чем кормится Прокопий, никто не знает. Но зла он не приносит никому. Раевский глянул на свисающий рукав тулупа, но трудно было понять, пустой он или нет. А мужик приблизил фонарь к лицу Раевского и немигающими глазами из-под воспалённых век стал смотреть на него.
— Не туда, ваше высокопревосходительство, ходишь, — сказал мужик низким голосом.
Раевский молчал.
— Не туда ты, барин, стопы свои направляешь, — сказал мужик и тряхнул отвисшим рукавом тулупа. — Я вот на батарее твоей руку потерял, а ты того ирода дух слушать ходишь. А он-то ещё и души своей на суд Божий не отдал, ещё там, на острове, беснуется.
— Я ушёл оттуда, — сказал Раевский.
— Ушёл-то ушёл, — сказал мужик с укором, — а зачем приходить было. Если б видел ты, сколько там демонов вокруг этих предсказателей самочинных.
— А я ведь крещёный, — сказал Раевский.
— Крещёный-то ты — да, но когда идёшь к ним, да ещё без молитвы, — пояснил мужик, — ты вроде сам себя им вручаешь. А они что захотят, то и предскажут тебе. И будешь их предсказанию подчинён, как самоотрёкшийся от Господа.
Мужик смотрел на Раевского скорбно и сострадательно.
— Ты ведь с Божьей помощью победы одержал и в самом логове их прошиб, а теперь за советами к ним... Не совестно тебе, ваше высокопревосходительство? Он же неутомимый, его из двери выставляют — он в окно лезет. А ты — туда же... Ты ведь дочь свою им сегодня отдал на расправу предсказательную.
Раевский молчал, глядя в слезящиеся глаза мужика, полуприкрытые воспалёнными веками.
— Я ведь на твоей батарее руку оставил, а ты меня не помнишь, — сказал мужик укоризненно, — а кого бил, того не забываешь. Да ещё хуже того.
— А где ты там стоял? — спросил Раевский.
— Я тебя из пекла там вытаскивал, — мужик шевельнул рукавом так, что пустота его сделалась явственной, — когда тебя контузия накрыла. Мы ещё с двумя и отбивали тебя у басурманов, а потом оттаскивали. Там руку мне и оторвало. Очнулся-то я ночью, когда уже бросили раненых да расходиться начали в разные стороны.