Страница 98 из 115
Машина шла необычайно осторожно, а водитель, человек с седыми короткими бакенбардами, явно вслушивался в наш разговор.
— Но он действительно бывал в этих салонах? — спросил я.
— Он бывал не именно в салонах, он бывал в гостях, как бы сейчас сказали, у людей, у своих знакомых. Правда, был один случай из не совсем обычных.
2
«Раевский приехал, когда все уже сидели вокруг стола в малой гостиной. Тяжёлые чёрные шторы спускались до самого пола на стрельчатых окнах. Пепельного цвета потолок при свете высокой толстой свечи, дававшей длинное пламя, казался тоже чёрным и бесконечно высоким. Пламя свечи светило тускло и тоже было каким-то пепельным. Горел камин в глубине чёрной каменной кладки. Камин горел бесшумно. При свете одинокой большой свечи из камина распространялся по лицам некий фиолетовый трепет. Пепельной казалась и высокая, на камине стоящая, мраморная танцовщица. Она была изваяна из итальянского мрамора знаменитым немцем. Одежды длинными складками падали вдоль грациозно вытянутого тела танцовщицы, от вскинутых и обнажённых рук до самых кончиков еле выступающих из-под складок сандалий. Вдоль складок одежды танцовщицы, на уровне пояса, изваяна была падающая роза и замершая в своём падении по воле скульптора. А на пьедестале крался по белому мрамору мраморный же скорпион. Танцовщица высилась в человеческий рост. Танцовщица считалась предметом давней гордости графини, которая в эту гостиную допускала лишь избранных и только для них возжигала благовонную свечу. Теперь свеча была зажжена для приглашённой приезжей мадам, которая славилась умением читать и слушать стихи, а также своими прорицаниями. К её прорицаниям относились с особым вниманием, так как она в своё время ещё у себя на родине предсказала гибель императора Павла, а недавно в Париже одному совершенно молодому русскому офицеру высокого аристократического происхождения она пророчила быть повешенному в своей столице на рассвете летнего дня. Рассказывали, будто мадам порою вызывает дух знаменитого шведского мистика Сведенборга, который во сне и наяву разговаривал с духами, видел небеса и ад, учил о соответствии точном земных явлений и небесных. Сведенборг умер у себя в Стокгольме всего полстолетия назад и является вроде бы теперь особо избранным лицам, чтобы сообщать судьбы мира либо отдельных лиц, чтобы наставлять их.
Мадам сидела в длинном чёрном платье во глубине чёрного кресла, на груди её блистала по бархату бриллиантовая брошь. Волосы мадам, седые, тяжко падали на плечи, тускло светились. Рядом с ней сидел кудрявый юноша в чёрном фраке. На него порою поглядывала хозяйка и как бы чего-то ждала от него. А юноша сидел с листом бумаги в руке.
— Наш юный друг, — сказала торжественно графиня, — прочтёт сейчас оду отмеченного таинством союза муз поэта, восходящего из рода Пушкиных.
Юноша, сидевший опустив густые рыжие ресницы длинных век, приподнял веки. Он возвышенным баритоном начал читать с листа стихи, предварив их провозглашением заглавия:
НАПОЛЕОН НА ЭЛЬБЕ
«Как странно, — подумал, глядя на чтеца, Раевский, — с какою лёгкостью поэты пишут о чём угодно, выдумывая, что в голову взбредёт. Нигде и никогда ни разу не понюхав пороху, они возвеличивают или низвергают всякого по прихоти».
Раевский внутренне усмехнулся, но что-то необычное, по-юношески наивное послышалось ему в стихах. А юноша читал возвышенно и однотонно:
Раевский не однажды видел боевые дружины и в их бесстрашном виде и в виде жалком, ничтожном. Этот Пушкин — приятель младшего сына его. В конце 1814 года Николай получил назначение в лейб-гвардии гусарский полк, квартирующийся в Царском Селе, там они и познакомились.
«Ах, видел бы он, сей нетерпеливый поэт, этот кровавый ток, видел бы, чего так жаждет! Этот страшный Смоленск, ужасный пожар Москвы, трупы, трупы по всем дорогам до самого Немана. Но дело даже не в этом...» А юноша всё читает, всё возвышеннее баритон его такой наивный, как и стихи, такой же театральный. Но!.. Нет, у Батюшкова было выше написано. Раевский помнил присутствие с ним рядом того немолодого адъютанта, при Лейпциге, Батюшкова, «Сам его дух. Его присутствие даже, — подумал Раевский, — как-то меняло всё вокруг. Сам ты становился другим. И всё вокруг становилось осязательней, чем всегда. Что это за такое существо? Поэт! При нём тебе самому вдруг подступает желание стать другим».
Юноша ещё долго читал и окончил торжественно. И все зааплодировали. Аплодировал Сергей, брат Софьи Григорьевны, хозяйки дома. Его старый друг, соратник... Бородино... Лейпциг... Париж... Сам прошёл более пятидесяти сражений. Сам всё видел. И аплодирует, как юноша. А этот грузный, с пообвисшими щеками, такой сановный, какой-то вроде граф. Он громко восторженно воскликнул:
— Возвышенно!
И Раевский узнал его по голосу.
«Это же Пологов! Каналья...»
А мадам произнесла металлическим голосом:
— Да, жребий наш сокрыт. Но сокрыт он до времён. Есть силы, могущие нам сообщить его из того, из иного, из более возвышенного мира.
А Раевский даже как-то внутренне окаменел, узнавши в этом одутловатом человеке с детства знакомого ему человечка.
Но тут кто-то поинтересовался у мадам о возможности общения с духами умерших и возможности выведывания у них судеб...
— Для добрых духов, нам помочь готовых, — ответила мадам гулким низким голосом, — составляет удовольствие сообщить нам то, что сами мы узнать не в состоянии.
— А могли бы вы сообщить нам что-нибудь о будущем кого-то из здесь присутствующих? — спросил юноша, только что читавший вслух стихи.
Мадам туманным взглядом окинула сидящих за столом, сосредоточилась, ещё более побледнела и опустила веки. Потом она подняла их и глянула в сторону Раевского.
— Вас, генерал, — сказала она медленно и гулко, — ожидает весьма значительная партия в семейном счастье вашей дочери и также торжество значительное вашего многолетнего завистника...