Страница 59 из 95
— Смотри, — опять прохрипел Свицкий.
Илта осторожно подняла голову и замерла. Камыши расступились и на открытое место вытолкнули скрюченого в три погибели человека, сильно избитого и глотавшего ртом воздух. Куноити шепотом выругалась, узнав Степанова. Его руки были связаны за спиной, от запястий отходила длинная веревка, конец которой явно держал кто-то из залегших в камышах красных.
— Думайте быстрее, — очередь подбросила фонтан земли рядом с якутом.
Илта, закусила губу — она слишком хорошо знала своих врагов, чтобы верить их обещаниям. Но и оставаться в кустах она не могла — самурайский кодекс чести, причудливо смешавшийся в ее голове с понятиями детдомовской стаи, не позволял ей бросить соратника. В голове ее бешено неслись мысли: скорей всего ей все-таки не врут — она им нужна живой, как командир, как носитель полезной информации. Ее доставят в местный штаб, может даже в тот самый Центр — как раз туда куда нужно. В плену она как-нибудь догадается, как уйти живой — воспитаннице «Черного дракона» было не привыкать к таким поворотам.
— Я выхожу, — громко крикнула Илта, выходя из-за дерева — не трогайте его.
Со всех сторон зашуршали камыши и рядом с плененным Степановым, стали выходить диверсанты — высокие, крепкие мужики, с холодными глазами опытных убийц. Поверх формы были наброшены советские масхалаты, темно-зеленые с более светлыми пятнами (Илта припомнила, что тут их называют «березкой»). Все они держали в руках автоматы.
Вперед шагнул широкоплечий верзила, с черными кудрями, выбивающимися из-под буденовки, украшенной листьями и ветвями.
— Оружие брось, — сказал командир, направляя ствол. Поколебавшись, Илта расстегнула ремень с кобурой пистолета, повесила его на сук ближайшего дерева и шагнула вперед.
— А второй где? — спросил командир красных, с похотливой улыбкой рассматривая гибкую фигурку девушки.
Илта, неуспела ответить, когда позади послышался шорох. Обернувшись, она увидела как поднявшийся из кустов украинец подходит к ней.
— Тут я! — проворчал он, прижимая руку к правому боку. Красный раздраженно дернул стволом, и украинец неохотно поднял руку. Пальцы его были в крови, на боку также набухало красное пятно.
За спиной грохнул выстрел. Свицкий дёрнулся и Илта словно в замедленном кино увидела, как его лицо вдруг взорвалось страшной раной, как высокий мужчина медленно оседает в заросли. Она обернулась — красноармеец, ухмыляясь, глядел на нее.
— Нет времени, — сказал он, — тащить его по горам, еще подохнет по дороге. Ступай давай, пока я и этого не отправил следом.
Пред глазами Илты поплыла кровавая пелена, лютая, застарелая ненависть, копившаяся все время внутри нее, поднялась мощной, всесмывающей волной. В висках застучали множество молоточков и она, уже не соображая, что делает, метнулась вперед, но ноги подкосились и девушка рухнула на землю, забившись в конвульсиях. Как сквозь стену где-то над ней слышались голоса.
— Эй, ты чего?
— Слышь, что с вашей узкоглазой?!
— Я-то откуда знаю!?
— Припадочная что ли? Рехнулась с горя?
— Подохнет еще тут!
Красноармейцы переговаривались, пятясь к камышам, наводя стволы на бьющуюся на земле Илту. Та сейчас представляла зрелище не для слабонервных: глаза закатились под самые веки, изо рта текла пена, зубы клацали, каким-то чудом не откусывая язык. Руки куноити шарили по телу, тонкие пальцы рвали плотную ткань красноармейской формы, словно бумагу.
— Ща, я ее успокою! — произнес командир, осторожно подходя и примечиваясь прикладом, — ишь распрыгалась, стер…
Он не успел договорить — тело Илты выгнулось дугой, так, словно в нем вовсе не было костей и она забилась на земле. Лицо ее исказилось, губы задвигались и с них темным пугающим потоком полились слова никому не ведомого здесь языка.
Лишь сгинувший непонятно где финн мог бы понять это песнопения:
Копья были там столбами,
Змеи были там жердями,
Их гадюками скрепили,
Ящерицами связали,
И хвосты у них висели,
С свистом головы шипели,
Черепа вверху качались,
А хвосты мотались снизу.
Змеей вилась в грязи Илта и змеиное же шипение издавали ее уста, перемежая его словами заклинаний далекого северного народа.
Мать твоя ведь — людоедка,
Мать твоя — из глуби моря.
Мать твоя плевала в воду
И слюну пускала в волны.
Давно отвергнувшие и бога и черта, бледные как мел красноармейцы крестились, пытаясь шептать давно позабытые молитвы. Даже якут трясся, как банный лист, молясь одновременно Христу и родным полузабытым богам, когда слышал слова незнакомого языка, странным образом становящегося все более понятным.
Из слюны змея явилась,
Вышла черная гадюка.
Из чего ей жизнь досталась?
Из углей, из груды Хийси.
У змеи откуда сердце?
Сюэтар дала ей сердце.
— Черт, да заткни ее, наконец! — нервно выкрикнул один из большевиков и командир, словно очнувшись от ступора, потянул с плеча винтовку. Но не успел — Илта вдруг вскинула голову, приподнявшись от земли — без помощи рук, прижатых к бокам, одно лишь тело. Меж жемчужно-белых зубов быстро-быстро высовывался язык и энкавэдэшник застыл словно загипнотизированный, уставившись в изменившиеся глаза Илты — желтые, с вертикальными зрачками. Оглушительное шипение разнеслось над болотом и большевик не сразу понял, что исходит оно не только из уст одержимой финнояпонки, но и от множества извивающихся тел разом исторгнутыми болотами и лесом. Терпкий мускусный запах заполнил воздух.
— Змеи, товарищ командир! — раздался крик, — везде гадюки!
Загремели выстрелы — впавшие в панику коммунисты палили по окружавшим их змеям, уже не думая, что на такой короткой дистанции могут поубивать друг друга. Пули разрывали змеиные тела в окровавленные ошметки, но на место каждой убитой гадины болото и лес исторгали десять, двадцать, сотню — вся земля вокруг покрылась шевелящимся ковром из шипящих рептилий. Змеи — черные, коричневые, с узорами и без, гадюки и щитомордники. Они текли по земле, меж камышей, плыли в огромных лужах, приминали траву, обтекая бьющуюся на земле Илту, и их плавные движения странным образом попадали в такт с ее конвульсиями. А с губ девушки неслись жуткие словеса:
Что такое десны злобной?
Десны девы бога смерти.
А спина змеи ужасной?