Только ты

В памяти всплыло бледное, холодное лицо Марины. То, как наклонился к ней и поцеловал, вот только вкуса поцелуя не почувствовал. Ничего не почувствовал, только чужой рот и отчаянное движение своих губ, которые тут же захотелось вытереть. Грубо. Сплюнув на пол соленую слюну.

Такую же вязкую и горькую, как сейчас.

Я снова машинально отер рот и негромко выругался, злясь на себя за подобную глупость. Чертов дурак! Гораздо больше поцелуев мне нравилось продолжение, и чем смелее, тем лучше, которое заканчивалось удовольствием — острым, необходимым как воздух, — спасибо моим взрослым подругам, что понимали это и не настаивали. Все остальное было пустой тратой времени.

— Стой, Фрол! Надо поговорить. Наедине.

Воропаев нагнал меня уже у раздевалки, положив руку на плечо. Я легко стряхнул ее, даже не глядя на друга. Всю игру я держался с ним холодно, да и сейчас мне все еще хотелось ударить его. Гораздо больше, чем ответить:

— Хорошо. Где?

— За школой.

— Можно и поговорить…

…Я редко когда обходил его вниманием, но сейчас прикурить не дал. Чиркнул у лица зажигалкой и выдохнул перед собой дым, пряча ее в карман. Если Воропаев и удивился, то вида не подал. Не обломался, щелчком выбил из пачки сигарету и прикурил сам.

— Так о чем ты хотел поговорить со мной, Серый? Надеюсь, не о Полозовой? Скажешь Раевскому: пусть подкатывает, мне она не интересна.

— Да мне тоже насчет Ленки как-то фиолетово. Нет, не о ней, о Маринке.

Мне нелегко далось удивление, но я постарался.

— И? Что тебя смущает, Серый?

— Фрол, ну ты даешь! Не прикидывайся! — Воропаев осторожно улыбнулся, напряженно всматриваясь в мое лицо. — Знаешь ведь, что Маринка по тебе с детства сохнет. Помнишь, в десять лет, она как дура письма писала, а я носил. Мы еще ржали над ними, как кони. Если бы не знал, что сестра сама не против, уже бы морду тебе набил, а так…

— А что так? Жалеешь или боишься?

— Брось, Фрол! Скорее, не пойму. Неужели ты решил ответить взаимностью? Серьезной взаимностью?

Это был тот самый вопрос, которого я ждал, и я легко ответил на него встречным, волновавшим меня сейчас куда больше симпатии сестры Воропаева.

— А ты?

Мы смотрели друг на друга прямым взглядом, и мне хотелось верить, что он поймет. Догадается сам, о ком именно идет речь.

Серый понял. Отвел на миг глаза, закусил губы, перекатив сигарету в зубах, чтобы с новым упрямством поднять голову и посмотреть на меня.

— Она мне нравится. Очень. С первой встречи.

Что ж, неприятно, зато честно. Руки снова сами собой сжались в кулаки, а кровь помчалась по венам, горяча кожу. Я тоже не собирался юлить перед другом.

— А мне — нет. Плевать я на нее хотел.

Воропаев рассмеялся. Глухо, натянуто, скорее бравируя смехом натянувшееся между нами напряжение.

— Не вижу проблемы, друг! Не понимаю, почему это должно тебя касаться?

Кажется, он действительно не понимал.

— Зато тебя — очень даже.

— Каким боком? Мне нравится, тебе — нет. Наплюй, Фрол! Жизнь хороша, когда ее живешь! Смирись, я все равно не отступлюсь. Но обещаю не мозолить глаза и быть с девчонкой осторожным.

Его веселье уже порядком раздражало, как и непроходимая тупость.

— Ты не понял, Серый, — смятая сигарета полетела прочь, а рюкзак взлетел на плечо. — Мне не нравится твоя сестра. Никогда не нравилась.

— Маринка?

— Совершенно верно.

— Но…

Я не хотел демонстрировать, но он сам вынудил меня. Подняв к лицу руку, я брезгливо отер кулаком рот.

— Глупая девчонка. Да, я могу поспорить и на нее тоже.

Вот теперь то самое молчание и понимание в глазах. Наконец-то. И ни следа смеха на обмякших губах.

— Ты не сделаешь этого.

— Почему, Серый? Чем она лучше других? До сих пор тебе нравились наши забавы.

— Нет.

— Да.

— Нет!

— Да, твою мать! Да, Воропаев! Или мы отступимся оба!

Злость клокотала в горле, пульсировала в висках, зудела в руках. Мы готовы были схватиться, но я все равно сказал. Уже тише, но не менее яростно, впившись злыми пальцами в воротник друга:

— Никогда не подходи к моей сводной сестре, иначе пожалеешь. Я, и только я буду решать, с кем ей быть! Кому ее, нахрен, лапать! Ты меня понял?!

Он понял. С не меньшей злостью отбросил руку, но отступил. Процедил сквозь зубы, сплевывая горький ком обиды себе под ноги.

— Неожиданно, Фрол. А помнится, еще недавно ты говорил совсем другое. Что, зацепила сестренка мажорчика Стаса? Бедная, жалкая родственница?

Я все-таки ударил его, заставив заткнуть рот. Глядя, как друг утирает разбитые губы, приготовился ударить снова. То, что я чувствовал, не было его долбанным делом, и я не собирался держать перед ним ответ.

— Я ненавижу ее и это все, что тебе стоит знать.

POV Настя

— Галя, перестань. Стас уже не маленький. Я дозвонился к нему, у него все хорошо, слышишь? Он на даче у друзей, здесь недалеко. Отмечали день рождения, вот и остался. Ну чего ты завелась? Не первый же раз.

— Ах на даче…

— Галя…

— Щенок малолетний! Дожили! Уже мать ни в грош не ставит! Гриша, клянусь, если этот раздолбай еще раз выкинет нечто подобное, я его сама, собственноручно вышвырну из дома на вольные хлеба! Пусть помытарствует, хлебнет с моего, может быть, хоть тогда родителей ценить начнет!

— Ну, зачем ты так, Галочка? Знаешь ведь, что не вышвырнешь. Парень взрослеет, это неизбежно. Все равно вечно у юбки не удержишь. Да и с характером он у нас…

— Не рано ли, Гриш, характер показывать?

— А чего ты удивляешься? Весь в тебя! Сама говорила, что тебе никто не был указ, вот и он такой же.

— Да знаю я! Хотя ты и сравнил несравнимое. Да уж, воспитала обалдуя на свою голову. Чувствую, напляшемся мы еще с ним.

Галина Юрьевна нервничала. Сидя ранним утром в столовой за чашкой чая между мачехой и отцом, я старалась казаться еще незаметнее, чем обычно, без слов понимая их настроение. Разделяя беспокойство за судьбу сводного брата, но не имея возможности ничем помочь.

Прошлым вечером Стас не пришел домой. До позднего не отвечал на звонки, а к полночи стало ясно, что ночевать дома он и не собирается. Не знаю, как и когда отец дозвонился до пасынка, но в сравнении с мачехой казался намного спокойнее. На следующий день родителям предстояла важная поездка на рабочий объект в соседнюю область, и он как мог старался успокоить жену.

— Да придет, Галя, не волнуйся. Какой бы ни была причина, здесь его дом и семья. Перебесится и прибежит, по себе знаю.

— Ладно уж, Гриш, не успокаивай…

Школьные занятия прошли как обычно. Со вчерашнего дня меня не покидала непонятная грусть и, глядя на счастливую Маринку Воропаеву, без умолку трещавшую на переменах с подружками, вспоминая ее вчерашний поцелуй со Стасом, я почему-то чувствовала себя ужасно глупой и смешной. Как будто снова стояла в красивой прихожей незнакомого дома мачехи в своем стареньком поношенном пальто и шапке. Не смея от стыда и страха поднять глаза.

Могла ли такая уверенная в себе девчонка, как Маринка, ревновать меня? К чему? К кому? Говорю же: смешно и глупо. Тем глупее сейчас ощущалась тоска в сердце, а глаза осторожно искали сводного брата. В столовой, в многолюдных коридорах, в шумной толпе школьного двора. Высокую темноволосую фигуру уверенного в себе парня, что привлекала к себе девичье внимание.

Но в школу Стас так и не пришел. Наверно, о причине его отсутствия Маринке сообщил ее брат Сергей, потому что с тренировки по чирлидингу Воропаева ушла в слезах, а я понадеялась, что со Стасом все хорошо.

Иначе бы мне позвонил отец.

Ведь позвонил бы?

Когда сводный брат появился в моей комнате вечером, я сидела за его столом и делала уроки. Было уже поздно, но спать не хотелось, и я читала Булгакова, вписывая в тетрадь заметки для школьного реферата. Две минуты назад я слышала, как мачеха внизу громко распекала вернувшегося домой сына, и вот теперь он стоял на пороге моей спальни… его спальни, и смотрел на меня. Тяжело, молча, через долгую минуту этого тягостного молчания так ничего и не сказав.