Только ты

Он всегда казался нерешительным. Мягким, безвольным человеком, для которого любое принятие решений, виделось сродни душевной муке или потере почвы под ногами. Я была отголоском его прошлой жизни, острым росчерком пера, однажды испортившим картину цельного натюрморта, и он долгое время предпочитал не вспоминать обо мне.

Первенец. Единственный ребенок. Дочь, рожденная в браке, оборвавшемся ночной аварией в то время, когда он еще мог любить. Так говорила бабушка, так полагала я, а как было на самом деле — не думаю, что когда-нибудь узнаю. Он бежал от меня, как чумной, вспоминая о дочери лишь в короткие визиты к матери, и я всегда знала, что нелюбима и нежеланна. Пустой формуляр человеческих отношений, который время от времени требуется заполнять вниманием. Коротким, как галочка или клик "ок!". Клик "ок!" в ответ на осторожное "папа?", и ничего больше.

С тех пор у моего отца было много женщин, уютных домов и теплых компаний, где-то далеко от меня в больших городах, но вот семья появилась значительно позже. Впрочем, когда я узнала о ее существовании, отец как раз успел отметить трехлетний юбилей своих отношений.

— Познакомься, Настя. Это — Галина Юрьевна Фролова. Мой официальный директор, а в личной жизни — жена. Она наслышана о тебе.

— Здравствуй, Настя.

— Здравствуйте.

— А это сын Галины Юрьевны — Стас, твой сводный брат. Вы с ним почти ровесники, Стас лишь немногим старше, так что мы с Галей очень надеемся, что вы подружитесь.

В ответ холодное молчание и мое робкое:

— Здравствуйте…

В ту осень дожди лили непрестанно. В нашем северном городке не было никакой возможности избавиться от холодной сырости. Она проникала сквозь стены и окна, забиралась под кожу и гуляла в крови хандрой пасмурного дня. Сначала заболела я, а после, когда погода расшалилась не на шутку, встречая прохожих ледяным ветром и снежным крошевом, с воспалением легких слегла и бабушка. В городе отца мы оказались вдвоем: она в больнице, а я — в новом красивом доме его семьи. Большом и просторном, неприветливом, так не похожем на нашу старенькую, маленькую квартиру в городке. То, что этому дому никогда не стать моим я почувствовала, едва переступив порог.

Они стояли в холле — мать и сын, когда отец, выпустив меня из машины, распахнул дверь и ввел свою дочь дом. Виновато передернув плечами, стянул с шеи шарф, опуская у моих ног сумку.

— Ну вот, Галя, мы и приехали. Моя Настя.

Моя Настя. Это был первый раз, когда я провела почти два дня рядом с отцом, пусть не в любви, но в относительной заботе с его стороны, и сейчас чувствовала, как под взглядом незнакомой женщины отец вновь отдаляется, улыбаясь ей куда охотнее, чем мне. Своей пятнадцатилетней нелюбимой дочери.

Мы всегда с бабушкой гадали: похожа ли новая жена ее сына на мою мать? На меня? Мне казалось, что да. Почему-то в это хотелось верить, глядя на родительские фотографии, где мать с отцом были еще молоды и счастливы. Но нет, действительность легко разрушила наши ожидания. Галина Юрьевна оказалась высокой, крупной и даже полноватой женщиной, со взбитой копной блондинистых волос. С волевым подбородком и взглядом валькирии. Когда этот взгляд остановился на мне — серый, немигающий, внимательно рассматривающий мое поношенное пальто, собственноручно связанную из старой бабушкиной кофты шапку и стоптанные в морозной слякоти нашего городка сапожки, мне захотелось съежиться под ним в комок и расплакаться от чувства одиночества и чуждости этому дому и этим людям.

Но вместо этого я раскашлялась, едва не потеряв сознание от неловкости и испуга за свою простуду, так не вовремя напомнившую о себе.

— Стас, принеси Насте воды. И помоги уже своей сестре раздеться, хватит стоять столбом!

Я помню эту фразу, сказанную хозяйкой дома, очень отчетливо, потому что это был первый раз, когда я отважилась поднять глаза на своего сводного брата. Не от смелости, а от страха, что он действительно решится помочь мне. Этот взрослый темноволосый парень, чей ледяной взгляд больнее всего резанул с порога. И который видел, я это чувствовала, меня насквозь.

Он стоял босиком у ступеней лестницы, сунув руки в карманы домашних брюк, и смотрел на меня холодными, неприветливыми глазами.

— Сестре? — темные брови взлетели вверх в искреннем удивлении. — Мать, ты шутишь? Не вздумай подобное сказать при моих друзьях. Батя, ты где ее откопал? Что, в приюте для беженцев прятал? У нее же взгляд побитого щенка!

Батя. Он называл моего отца батей, тогда как я боялась лишний раз обратиться к нему. Да, мой отец был тихим человеком и потому промолчал, недовольно поджав рот. Затрещина — крепкая, увесистая и звонкая прилетела сводному брату от его матери. А я все-таки расплакалась, потому что в этот момент поняла, как далеко отсюда мой дом. А еще, что мне абсолютно некуда идти.

Он все-таки помог мне раздеться, под напряженным взглядом родителей, негромко переговаривающихся в стороне, брезгливо стянув пальто с худых плеч. Думаю, в этот момент мой отец чувствовал себя так же неуютно, как я, но слова утешения предпочел сказать жене.

— Сапоги сама снимай, я тебе не нанимался прислуживать. И вот это старье, что напялила — тоже. Моя мать не экономит на отоплении, а у нас сегодня гости. Не знаю, почему батя не побеспокоился.

На мне был бабушкин кардиган — практичный, теплый, и совсем немодный. В нем я смотрелась особенно тощей, если учесть, что всегда была невысокой и щуплой. Но я бы сейчас ни за что не согласилась расстаться с ним, а потому только туже запахнула на груди толстый воротник, сняла сапоги и вновь уткнулась взглядом в обтянутую футболкой спортивную грудь сводного брата, не в силах дальше решиться ни на одно действие.

— И хватит уже реветь, скелетина. Все равно здесь тебя жалеть некому, — бросил зло на ухо, потянувшись рукой к моей голове, сдернул шапку… и заткнулся, когда по плечам рассыпалась непослушная, густая копна темно-русых волос, а я подняла на него глаза.

— Стас, покажи Насте, где у нас ванная комната, а после присоединяйтесь к нам с отцом на кухне — ужин стынет!

— Спасибо.

— Пошли уже…

Гостей оказалось четверо — семейная пара и двое детей-подростков, парень и светленькая девчонка, приблизительно моих лет. Да, вечер испытаний все еще продолжался, и Галина Юрьевна, увидев меня за спиной своего сына на пороге кухни, постаралась объяснить появление чужого ребенка гостям немного нервно и властно, словно ей кто-то собрался перечить:

— Настя. Дочь моего Гриши от первого брака. Вот, поживет у нас, пока свекровь не поправится. У нас места много, а в нынешние времена ребенка одного в городе оставлять опасно, мало ли что может случиться. По Стаське своему знаю: начудит будь здоров или еще ввяжется куда. В этом возрасте за детьми глаз да глаз нужен, и контроль!

— И что, Галя, ее мама даже не против? — это спросила незнакомая женщина, и все за столом сразу затихли.

— Нет у нее мамы, Вера. Только вот Гриша и бабушка.

Сегодня я понимаю, что подобный вопрос прозвучал бестактно. Что держись отец увереннее возле жены, никто бы его задать не осмелился, а тогда… А тогда он ответил, словно дочери не было рядом, бросив на супругу короткий взгляд.

— Да, Настя живет с моей матерью, ей так удобнее. Родной дом, школа, друзья, ну, вы понимаете… Пусть так и будет.

— Хорошо хоть не сирота, отец есть.

Да, есть. Это, видимо, понимали все, в отличие от меня. Но меня никто не спрашивал и разговор за столом продолжился. Этот день был слишком трудным, очень долгим и тревожным за судьбу бабушки, я просто не привыкла к подобному вниманию. Открытое и с виду дружелюбное, оно было равносильно пытке, и все время ужина я жалась к углу стола, царапая вилкой пустой краешек тарелки и кутаясь в кардиган. Стараясь не смотреть в сторону незнакомых подростков и своего сводного брата, не сводившего с меня серых неприязненных глаз.