Райские птички

- Да, здесь ничего сложного.

- Тогда слушай. Сиди тихо — если кто войдёт, спрячься. Ровно в восемь часов начнется медитация.

- Да где тут спрятаться?

- Не знаю. Под стол... - Хайли поморщился и, силясь собраться с мыслями, двумя пальцами с досадой потёр переносицу. - Да вряд ли кто-то придет — музыкальные фрагменты, насколько я понял, переключаются автоматически, программой. Погоди, дай договорить. Минут пять будет трепаться Хорёк, а потом — слово тебе. Вот здесь, вроде, включается микрофон?

- Да. Похоже, что здесь.

- Ну, парень, мы с Бобом держим за тебя кулаки!

Джереми слабо улыбнулся и махнул рукой: «Иди! И тебе удачи!»

На пульте висели наушники, но он не стал их надевать, вместо этого снял с запястья и положил перед собой наручные часы. Джереми сидел, положив локти на стол. Из узкого окна башенки лился пыльный желтоватый свет. Проигрывалась музыкальная запись. Стрелка медленно взбиралась по циферблату, неотвратимо приближаясь к восьми.

Он думал о своих одноклассниках и ребятах помладше, обо всех подростках и парах из «городка семейных». Сейчас он отнимет у них вязаных кукол и красные камешки, а что даст взамен? Пустоту? Беспамятство? Безрадостную правду о грандиозном обмане?

Что она им принесет, правда? На что толкнёт, от чего избавит?

Наконец-то, в тишине и одиночестве, его страх сделался отчётлив и принял конкретную форму — ответственности. Да, он отвечает за то, что скажет всем этим людям, если не перед Хорьком, Верхаеном, Корком или кем бы то ни было ещё, то перед собственной совестью. А это гораздо серьёзнее.

Ровно в восемь часов пять минут Джереми включил микрофон.

Глава 25

Марк Фреттхен не выдержал и заплакал. Впервые в жизни. Он стыдился своей слабости и одновременно жалел себя, а слёзы текли всё сильнее и сильнее. Рыдания поднимались из груди неприятными, булькающими звуками, и подавить их никак не удавалось.

Когда всё пошло наперекосяк, он так и не понял. Может быть, с приездом Верхаена?

Всё было так чудесно – и медитации под шелест волн, и праздники с кострами, танцами и песнями, и дружба с воспитанниками. Его уважали, к нему прислушивались, его ценили. Он поверил в то, что это и есть счастье и рай на земле - вечнозеленый оазис, окруженный с трех сторон лазурными водами океана. Кусочек гармонии и порядка в жестоком, беспорядочном мире.

Фреттхен сразу почувствовал скрытую угрозу, исходящую от Гельмута Верхаена. Энергетика этого жёсткого человека никак не хотела вплетаться в позитивные, высокие частоты Эколы. Свинцовые глаза под нависшими веками излучали тяжёлое превосходство, оно давило, прибивало к земле. Скрипучий голос убивал всякую радостную эмоцию. Холодная сдержанность сбивала с толку и повергала в растерянность.

А после того, как он увидел пожилого профессора в ногах у обнаженной Софи… Гельмут Верхаен стал Марку не просто неприятен, но отвратителен. Как отвратителен огромный, заросший седой шерстью паук, сосущий в своем плесневелом углу кровь из трепетной бабочки.

И как назло, Верхаен становился всё дотошнее, следовал за Фреттхеном неотступно, распространяя вокруг затхлую ауру. Порой Марку казалось, что ещё немного и он начнет задыхаться. Даже сам профессор заметил эти приступы удушья у коллеги, но списал их на пыльцу тропических цветов и брезгливо посоветовал принять что-нибудь от аллергии.

Когда Верхаен неожиданно позвонил с дороги и объявил, что ему пришлось уехать по семейным обстоятельствам, психолог возликовал.

Он порхал весь день без устали и даже после вечерней медитации закрутил в танце лёгкую, как перышко, Триоль. А после, возвратясь домой, позволил себе щедро полить любимое мороженое густым, ароматным бэйлисом.

Но проклятье профессора не исчезло с его отъездом. Словно поры плесени, оно рассеялось по всей Эколе. Чем ещё объяснить, что в тот же вечер случилось доселе неслыханное?

Несчастный психолог поперхнулся мороженым, когда с пропускного пункта позвонил дежурный и сообщил, что Джереми и Вилина пытались бежать. Что это, если не проклятый вирус похоти, который старый извращенец притащил с собой и которым заразил молодые неискушенные души? Слава всем богам, его не было в этот момент на месте! Иначе всем бы не поздоровилось и в первую очередь - самому Фреттхену.

Так размышлял Хорёк, шагая сквозь нежный утренний туман к «детскому городку».

«Хоть бы он там просидел подольше, - стучало в висках в такт шагам по пустому, коридору сонной и тихой школы. – Или вообще бы не вернулся, - думал он, дёргая ручку двери своего кабинета. - Да, это было бы здорово!»

Последнюю фразу он, очевидно, произнес вслух, потому что Верхаен, преспокойно сидящий за столом, будто никуда и не отлучался, тут же отреагировал:

- Что было бы здорово?

Взметнув прицельный, недобрый взгляд на психолога и нервно постукивая карандашом по столу, он ожидал ответа.

- Ээээ, доброе утро, Гельмут! Это я сам с собой. Замечтался, знаете.

- К сожалению, знаю. Вы слишком много мечтаете, господин школьный психолог. Поэтому у вас под носом и творятся всякие непотребства.

- Что вы имеете в виду? – выдавил Фреттхен, каменея в предчувствии разноса.

- Ну, что вы встали как изваяние? Пойдите, сделайте нам кофе.

- Одну минуту.

«Нет, похоже, проклятый паук ничего не знает про Джереми с Вилиной, - размышлял Хорек, заливая воду в кофемашину, - иначе бы про кофе и не вспомнил. А, может, ещё что-то стряслось за ночь? Это постоянное ожидание неприятностей доведет меня до инфаркта!».

Верхаен принял чашечку с эспрессо, сделал мелкий, воробьиный глоток и вместо благодарности произнёс: