Произведение в алом

   - Нет, не только... есть кое-что еще... одно весьма важное обстоятельство... Видите ли, я... я... - Мириам на миг задумалась, подыскивая слова, - в общем, все дело в том, что моя душа еще недостаточно зрела, чтобы пережить столь явное чудо, которое еще к тому же и регулярно повторяется... Как бы вам это объяснить? На протяжении многих лет из ночи в ночь я вижу один и тот же сон, который разматывается подобно волшебному клубку; и в этом бесконечном сне некое - ну, скажем, потустороннее - существо наставляет меня, демонстрируя на моем же собственном зеркальном отражении, последовательно проходящем все фазы духовного становления, как далеко еще мне до магической зрелости, позволяющей пережить чудо без ущерба для того сакрального покоя, под покровом которого до времени надлежит пребывать пока еще неокрепшей душе моей; скажу более, мой всеведущий наставник помогает мне разрешить и вполне повседневные проблемы, и жизнь всякий раз неопровержимо свидетельствует в пользу его исполненных величайшей мудрости советов. Вы, господин Пернат, должны меня понять, о таком великом счастье, как этот сокровенный ангел-хранитель, никто из смертных не смеет и мечтать: он - как призрачный мост, который связывает меня с «потусторонним», как лестница Иакова, по которой я из мрака земной юдоли восхожу к предвечному свету,

он, мой проводник и друг, никогда не подводивший и не обманывавший меня, не даст мне заплутать на темных тропках, коими странствует моя душа, не позволит ей затеряться в непроглядной ночи безумия... И вот вопреки всему, что он мне говорил, в мою жизнь вдруг врывается чудо! Кому мне теперь верить? Неужели все то, что в течение стольких лет составляло смысл моей жизни, было обманом? Нет, уж лучше в бездонный омут головой, чем усомниться в сокровенном!.. И все же чудо есть чудо! Оно произошло! Свершилось! Наверное, я была бы на седьмом небе от счастья, если б...

   - Если б?.. - торопил я девушку, задыхаясь от волнения, ибо сейчас с ее губ могло сорваться то решающее слово, которое позволит мне признаться ей во всем.

   - ...если б мне доподлинно стало известно, что все это - мое заблуждение, иллюзия, мираж... что никакого чуда не было! Но... но так же точно, как то, что сижу здесь, я знаю: это известие погубит меня... - (Мое бедное сердце перестало биться.) - Разве можно жить после того, как тебя вознесли до небес, а потом низвергли обратно на эту проклятую землю? Думаете, человек способен вынести подобное падение?

   - Но почему бы вам не обратиться за помощью к отцу? - растерянно пробормотал я немеющим от ужаса языком.

   - К отцу? За помощью? - Остановившийся на мне взгляд был полон недоумения. - Вы думаете, там, где для меня существует лишь два пути, он сотворит третий?.. Знаете, в чем мое единственное спасение? В забвении. Да, да, в забвении - если бы со мной случилось то, что произошло с вами, и я в эту самую минуту начисто забыла всю свою прошлую жизнь - всю-всю, вплоть до сегодняшнего дня. Чудно, согласитесь: то, что вдребезги разбило вашу жизнь, может спасти мою!

Мы надолго замолчали.

И вдруг Мириам порывисто схватила меня за руки и, заглянув мне в глаза, улыбнулась - так сверкает первый, еще робкий луч солнца, пробившийся сквозь уносящиеся вдаль грозовые тучи.

- Я не хочу, чтобы вы из-за меня грустили... - (Она утешала меня... Меня! Того, кто по преступному недомыслию своему

обрек ее на страдание!) - Только что вы прямо светились от счастья, вас переполняло радостное весеннее настроение, а теперь вы сама осень. Не следовало мне вам ничего рассказывать. Выбросьте из головы весь тот вздор, который я вам наговорила, и будьте снова веселы!.. Возрадуйтесь и возвеселитесь! А ведь я так обрадовалась...

- Обрадовались? Вы? - переспросил я и горько усмехнулся: - Чему, Мириам?

Девушка поспешно заверила:

   - Да, да! Правда! Очень обрадовалась! Сегодня с самого утра меня преследовало скверное предчувствие, будто вам угрожает какая-то серьезная опасность... - Я насторожился. - Не зная, как отделаться от навязчивой тревоги, которая с каждым часом только нарастала, я бросилась к вам, уверенная, что с вами произошло что-то страшное... От неописуемого ужаса у меня подкашивались ноги. Как же я обрадовалась, когда увидела, что вы живы и здоровы! И вот, вместо того чтобы благодарить судьбу за то, что все мои страхи оказались напрасными, только накаркала вам мрачных мыслей и...

   - ...и теперь можете их рассеять, если согласитесь проехаться со мной в экипаже! - вымученно улыбнувшись, подхватил я, стараясь, чтобы мой голос звучал как можно более весело и беззаботно. - Посмотрим, не удастся ли и мне хоть немного развеять ваш сплин, Мириам. Скажите же, чего бы вам хотелось, ведь вы пока еще не египетская жрица, а очаровательная юная дщерь, с которой хмельной весенний ветерок может сыграть злую шутку...

Мириам вдруг залилась веселым смехом:

- Да что это с вами сегодня, господин Пернат? Таким я вас еще не видела! Теперь что касается «хмельного весеннего ветерка»: да будет вам известно, у нас, еврейских «дщерей», все ветры - а уж те, которые могут сыграть злую шутку, и подавно - дуют по воле родителей, коей мы и должны беспрекословно повиноваться. Что мы, разумеется, и делаем. Такое послушание у нас в крови... Вот только не у меня! - добавила она, сразу становясь серьезной. - Моя мама пошла против родительской воли и воспротивилась вы ходить замуж за этого урода с заячьей губой...

- Что? Ваша мать и... и этот... этот... старьевщик?! Девушка кивнула:

   - Слава богу, мама была непреклонна, и свадьба расстроилась... А вот для несчастного Вассертрума это явилось настоящим ударом.

   - Несчастный Вассертрум, говорите? - возмутился я. - Да он преступник!

Пожав плечами, она задумчиво проронила:

- Разумеется, преступник. Кем же еще ему быть? Для того чтобы в его положении не преступить закон, надо быть святым... или по крайней мере пророком...

Заинтригованный, я придвинулся ближе.

   - А вы что, знаете это «его положение»? Мириам, меня интересует все, что касается жизни этого человека... Из совершенно особых...

   - Если бы вы, господин Пернат, увидели его лавку изнутри, вам бы сразу стало понятно, что творится у него в душе. Дело в том, что в раннем детстве я частенько бывала в его подвале. Почему вы с таким удивлением смотрите на меня? Вассертрум любил смотреть, как я играю тем никому не нужным барахлом, которым было набито его подземелье, казавшееся мне тогда сказочной пещерой, и при каждом удобном случае зазывал меня к себе. Он всегда был расположен ко мне, и ничего, кроме добра, я от него не видела. Помню, как-то раз даже подарил какой-то большой сверкающий камень, который особенно понравился мне среди его невзрачных вещей. Мама сказала, что это бриллиант, и велела мне немедленно вернуть его старьевщику.

Вассертрум долго отказывался принимать свой подарок назад, потом вдруг выхватил у меня камень и в ярости запустил им в небо. Однако от меня не укрылось, как при этом у него навернулись слезы на глаза; я уже тогда достаточно хорошо владела еврейским языком, чтобы понять те несколько слов, которые он в отчаянии прошептал: «Все, чего бы ни коснулась моя рука, проклято»...

Это было мое последнее посещение его жилища, никогда больше не приглашал он меня к себе в гости. И я знаю

почему: если бы я тогда не стала его успокаивать, все было бы по-прежнему, но мне вдруг стало так жаль этого несчастного, клейменного заячьей губой человека, что я принялась его утешать, и этой жалости он мне простить не смог... Не понимаете, господин Пернат? Но ведь это же так просто: Вассертрум - одержимый, который тотчас становится недоверчивым, болезненно подозрительным к тому, кто имел неосторожность тронуть душевным участием его сердце, неизлечимо пораженное какой-то дьявольской червоточиной. Он ведь считает себя во сто крат более уродливым, чем это есть на самом деле, - тут-то и кроется корень всех его мыслей и поступков. Говорят, его жена очень хорошо к нему относилась, думаю, это была скорее жалость, чем любовь, но очень многие тем не менее верят, что она его любила вполне искренне. И только он один был убежден в обратном. Повсюду ему мерещились ненависть и измена.