Произведение в алом

«Такое ощущение, будто я только что свалился с луны! - как стая летучих мышей, метались в моей голове тревожные мысли. - А может быть, с солнца? Или с трапеции? Нет, нет, сорваться с трапеции я не мог, ведь на ней балансировал первый клоун - тот с лицом... с лицом... лицом...» Я в ужасе оцепенел: второй клоун, которого моя память так долго отказывалась вспоминать, как две капли воды походил на первого, у них было одно

и то же лицо - лицо доктора Хазельмайера... Однако самым удивительным было то, что все это время мне приходилось напрягать память, стараясь представить лицо того, кто, как я только сейчас заметил, вот уже с полчаса сидел рядом со мной! Да, да, доктор Сакробоско Хазельмайер собственной персоной присутствовал за нашим столом!!! «Ага, вот он, тут как тут, легок на помине - подсел к нам третьим, когда я против своего обыкновения согласился с утверждением Кубина о том, что дьявол существует!» - смекнул я и зябко поежился, хотя стоявшее в зените солнце палило так, будто собиралось испепелить все живое.

- Итак, вы согласны со мной, господин Хазельмайер, - внезапно совершенно отчетливо коснулся моих ушей голос Кубина, и я стал мало-помалу соображать, что эти двое, судя по всему, беседуют уже довольно давно и явно не обращая на меня никакого внимания, - когда я утверждаю, а этот болван Майринк всегда вступает со мной в пререкания, что дьявол существует не только как невидимый, метафизический субъект, использующий наше го брата художника в качестве марионеток, чтобы время от времени потешить себя курьезным зрелищем собственных портретов, но и как вполне материальный, из плоти и крови, объект, коему ничто человеческое не чуждо, ибо и ему хочется иногда по резвиться на лоне природы и побродить под сенью дерев, срывая цветочки?

Что ему ответил на это доктор Хазельмайер, не знаю, ибо в дальнейшем сей «вполне материальный, из плоти и крови, объект» обращался исключительно ко мне, избрав для этого милый девичий голосок:

- Известно ли вам, господин Майринк, чему вы обязаны приятной возможностью лицезреть князя тьмы - льщу себя надеждой, что вы не станете, подобно этому грубияну Лютеру, бросать в меня чернильницей? Молитвам, милостивый государь, молит вам! Люди возносят молитвы Богу, не имея о Нем ни малейшего понятия, тем самым они унижают Его до объекта, в то время как Он может быть лишь предвечным Субъектом. Стало быть, нет ничего удивительного в том, что именно дьявол, - тут док тор Хазельмайер, блаженно прикрыв глаза, усмехнулся и

принялся щебетать дальше, - воспользовавшись представившейся оказией, лепит из этих бестолковых, невесть кому предназначенных молитв свой образ, дабы явиться в мир сей если не ангелом, то хотя бы козлом, которому тоже хочется насладиться отдохновением на лоне природы и побродить под сенью дерев, пощипывая то благоухающие цветочки, то не в меру благочестивые человеческие душонки... Как, вы еще не заметили следов его деятельности? Неужто вам никогда не бросалось в глаза, что самый страшный конец ожидает наиболее истовых молитвенников и радетелей рода человеческого? Разве вас ничему не научил пример последнего русского царя? Или миллионов исламских бабидов?

   - Но я не имею обыкновения молиться, хотя, откровенно говоря, нахожу иногда особое удовольствие в том, чтобы... - И я насмешливо взглянул на своего сразу навострившего уши собеседника.

   - И благо вам, если вы по собственному разумению оставили сие пагубное занятие, - снисходительно похвалил меня доктор Хазельмайер. - Однако большинство современных людей, полагающих, что давным-давно отпали от Бога, на самом деле только внешне, из лени, не произносят слова молитв, ибо в глубине души они, сами того не ведая, молятся! И еще как! Наивные, они пытаются возносить свои молитвы в глубоком сне или находясь без сознания - взять хотя бы солнечный удар, погружающий человека в сумеречное состояние... А всему виной известная раздвоенность человеческой души, возникающая при рождении и позволяющая лукавому искусителю вклиниться в сей роковой зазор, изначально разделяющий стремления духа и стремления плоти, и лишить «венец творения» свободной воли, - эту вечно кровоточащую рану... хе-хе-с... не залечишь настоем ромашки. Потому-то, милостивый государь, все потомки Адама в минуту сильного потрясения или испуга всегда «невольно» призывают волю Всевышнего, восклицая: «Ради бога!»

   - Не все, Будда таких слов никогда не произносил! - хмуро бросил я.

   - Да отстаньте вы от меня с этим... с этим... с этим ненормальным! - воскликнул раздраженно доктор Хазельмайер.

- Впрочем, что это я? Совсем вас заболтал, а на столе хоть шаром покати... Позволено ли будет мне предложить моим дорогим гостям еще одну бутылочку шильхера? Так сказать, за счет заведения?.. - И он, заранее уверенный в нашем ответе, направился в дом.

Как только дверь за ним закрылась, я торжественно поклялся никогда в жизни не говорить «ради бога», на сей раз Кубин не стал становиться в позу и с жаром заверил, что и он тоже отныне зарекается когда-либо произносить эту злосчастную фразу...

- Ну и имечко удумал себе наш хозяин! - с искренним изумлением вырвалось у него через некоторое время. - Сакробоско Хазельмайер! Сакробоско! Эк хватил! Неужто здесь, в деревнях, все крестьяне носят такие заковыристые имена? - И он ткнул пальцем, указывая на что-то за моей спиной.

Окончательно сбитый с толку, я сидел, тупо глядя на своего приятеля. При чем здесь доктор Хазельмайер? Какой он, черт побери, крестьянин! И почему Кубин называет его «хозяином»? Да что тут, в конце концов, происходит?

Я раздраженно обернулся... Что за чертовщина - на висевшей у входа аляповатой вывеске черным по белому значилось:

Полуденная жара нас окончательно сморила - мы и сами не заметили, как задремали... Прямо за столом, на самом солнцепеке!.. Однако не прошло и получаса, как наш сон, больше похожий на обморок, был прерван страшным шумом... Вокруг творилось нечто невообразимое: встав на дыбы, лошадь хрипела, как дикий олень, гуси, сбившись в стаю, хлопали крыльями и пронзительно кричали, цепной пес, пытаясь сорваться с цепи, перевернул свою будку и теперь то принимался отчаянно лаять, то так зловеще выл, будто пред ним вдруг разверзлась бездна преисподней, обезумевший индюк метался по двору, воинственно

раздувая свое ставшее иссиня-красным жабо, кошка, выгнув спину и взъерошив шерсть, устрашающе шипела со стены...

Вскочив из-за стола и осоловело глядя на охваченных ужасом животных, мы с Кубином в один голос вскричали:

- Ради бога, что случилось?!

И - о чудо! - вокруг мгновенно воцарилось прежнее сонное забытье.

   - Это все очковая змея... - побелев как мел, прошептал наконец Кубин, дрожащей рукой указывая на что-то черное, свернувшееся кольцами посреди двора.

   - Какая еще очковая змея? Здесь, в австрийском высокогорье? Этого еще только не хватало! Дорогой Кубин, протрите глаза - это всего-навсего извозчицкий кнут!

Художник недоверчиво хмыкнул и пробурчал нечто нечленораздельное в отсутствующую бороду - он ее совсем недавно сбрил и еще не успел привыкнуть к своему «босому» лицу, - что, по всей видимости, должно было означать примерно следующее: «Черт бы побрал всех этих зануд реалистов!..»

Немного придя в себя, мы еще долго обсуждали странные речи, которые вел доктор Хазельмайер. Поразительно, но всегда строптивый и ершистый Кубин, в котором от рождения сидел бес противоречия, стал вдруг на редкость покладистым и мягким, он ни в чем мне не возражал и даже не пытался спорить. И только в одном ни в какую не желал со мной соглашаться - в том, что сидевшего с нами за столом господина звали Сакробоско Хазельмайер, - и упорно гнул свое: это был случайный прохожий, который не счел нужным представиться. Что же касается всего остального, то наши впечатления совпадали полностью, вплоть до мелочей...

Тем больше возмущает меня его теперешняя позиция: господину художнику будто вожжа под хвост попала, и он ни с того ни с сего решил все отрицать - абсолютно все, вплоть до мелочей! Даже то, что накануне мы с ним были в цирке!