Страница 122 из 146
Сейчас, когда я оглядываюсь, вокруг меня никого и ничего нет - только книги, книги, книги... Эти бесчисленные тома - все, что осталось от моей жизни, погребенной на их страницах, они постоянно множились и, громоздясь до небес пыльными пирамидами, грозили окончательно похоронить меня под собой... Мертвое знание... Глядя на эти потускневшие корешки, бесконечными рядами окружающие меня со всех сторон, я невольно думаю о толстых прутьях клетки, в которую сам себя заточил. И все же я благословляю эту величественную гробницу человеческого суемудрия, ведь только после долгих лет, проведенных в ее бесплодном чреве, удалось мне в полной мере осознать тщету земного схоластического умствования, мертвенное дыхание которого, убивающее живую, непосредственную радость жизни, заставило мою душу воспрянуть ото сна и, пробив клювом бренную скорлупу телесного саркофага, расправить крылья.
Скоро, скоро полетит она домой - и я вместе с нею! - в ту чудесную, не от мира сего страну, которая так часто мне снится... Я уже вижу гигантскую, вздымающуюся из морской пучины гору, вечнозеленые кедры у ее подножья и, подобно муравьям воспоминаний, кишащих на улицах людей...»
СОЛНЕЧНЫЙ УДАР
Мой друг Альфред Кубин всякий раз, когда мы с ним сидим за бокалом шильхера[170] - что, к сожалению, происходит все реже и реже, - заводит разговор о дьяволе, который, по его мнению, должен непременно существовать, иначе как бы он, художник, мог рисовать это исчадие ада?! И мне волей-неволей приходится вступать с ним в спор, утверждая, что сатана есть не что иное, как odium theologicum[171], и изображать его в виде обычного черного козлища - значит дудеть в одну дуду с теми, кто свято уверен в том, что хвост, который пресловутый господин Лео Таксиль продал в 1893 году Папе Льву, он действительно вместе со своей напарницей мисс Вогам умудрился оттяпать у самого настоящего дьявола, а не у первого встречного деревенского козла... «Уж не думаете же вы в самом деле, что это был действительно хвост князя тьмы!» - этим патетическим восклицанием завершал я обычно свою речь. «Разумеется! - ничтоже сумняся, заявлял невозмутимый Кубин, в качестве доказательства тыча мне под нос свой блокнот для эскизов. - Взгляните сами, разве я когда-нибудь изображал черта с хвостом!» И спор вспыхивал вновь, страсти иногда раскалялись до того, что мы, как два уличных сорванца, готовы были вцепиться друг другу в волосы, и если этого не делали, то потому лишь, что у Кубина их оставалось совсем немного, а у меня они и вовсе отсутствовали.
Разумеется, в глубине души я полностью разделял убеждение приятеля в существовании дьявола, однако признать это открыто мне не позволял особый, сложившийся в художественной среде этикет, требовавший от коллег по искусству придерживаться противоположных мнений относительно тех или иных фундаментальных принципов, к тому же меня преследовали вполне серьезные опасения, что евангельский стих: «Ибо, где двое или трое собраны во имя Мое, там Я посреди них»[172], может тогда ис-
полнится в инфернальном, извращенном смысле... Насколько оправданны оказались мои страхи, свидетельствует следующий странный случай, приключившийся со мной и с Кубином несколько лет тому назад...
Я знаю, мой друг ни за что на свете не согласится с тем, что все это произошло на самом деле, - разумеется, по его версии, всему виной шильхер! Ну что же, будем снисходительны к художнику, ведь ему иногда так хочется почувствовать себя в моей шкуре, заняв ту позицию, которую обычно вынужден представлять я. Ну а все эти нелепые ссылки на шильхер я мог бы легко опровергнуть одной-единственной фразой: «Если происшедшее не имеет никакого отношения к действительности, то не будете ли вы, дорогой Кубин, так любезны показать ваш знаменитый блокнот и объяснить, каким образом вам удалось сделать эти поражающие своей достоверностью зарисовки? Нуте-с, друг мой, я вас внимательно слушаю...»
Однако, прежде чем перейти к рассказу об этом спорном приключении, я должен сделать небольшое отступление: много-много лет назад у меня был один знакомый, некий доктор Сакро-боско Хазельмайер, - почему его звали «Сакробоско», не знаю, быть может, потому, что так назывался один из лунных цирков. В свое время я довольно много писал об этом весьма своеобразном субъекте - говоря честно, попросту хотел от него таким образом отделаться. Наверное, это прозвучало несколько странно, но, полагаю, все сразу встанет на свои места, когда я скажу, что только так, пером и чернилами, и было возможно от него избавиться, ибо время от времени в мою душу закрадывались весьма серьезные сомнения в реальности сего господина. Если же мои опасения были небезосновательны и «доктор Хазельмайер» в самом деле являлся плодом моего воображения, то единственный способ отделаться от этого навязчивого образа заключался в том, чтобы написать какое-нибудь литературное произведение, запечатлев его в одном из персонажей. По крайней мере, так мне посоветовал один врач.
Именно это я исправно и делал, пока до меня наконец не дошло: нет, доктор Хазельмайер персона вполне реальная, иначе
как бы он мог пятнадцать лет назад умереть в Праге и быть похороненным на тамошнем кладбище! Кроме того, если человека с таким чудным именем в действительности не существовало, то откуда он тогда вообще взялся? И почему я так много о нем писал? Мой герой всегда одевался в несколько необычной, ему одному свойственной манере, питая особое пристрастие к матовым, цвета зеленого мха, суконным шляпам конусообразной формы, голландским бархатным камзолам, башмакам с пряжками и черным шелковым панталонам по колено, обтягивающим его устрашающе тоненькие, похожие на спички, ножки... И что самое странное: судя по всему, у этого господина вообще не было черепа, а его мягкую, податливую и абсолютно лишенную волос голову, казалось, наполняла какая-то неведомая желеобразная масса, во всяком случае, когда доктор Хазельмайер осторожно снимал свой зеленоватый конус, на этой бледной, слегка колышущейся сфере долго еще оставалась глубокая, наподобие экватора опоясывавшая ее вмятина.
Иногда Сакробоско Хазельмайер бесследно исчезал, и всегда ровно настолько - это могла быть неделя или год, - чтобы люди успели так основательно его забыть, что всякий раз, когда он появлялся вновь, им казалось, будто они видят перед собой совершенно незнакомого человека; думаю, этого господина и все, что было с ним связано, следовало отнести к сфере магического, ибо явления, имеющие отношение к сверхчувственному миру, почему-то не задерживаются долго в сознании толпы. Один психоаналитик, к которому я имел глупость обратиться, безапелляционно заявил, что у меня «лунный комплекс» - нет, вы только подумайте: «лунный комплекс»!!! Интересно, с каких это пор луна стала носить матовые, цвета зеленого мха, конусообразные шляпы?
Как я уже сказал, пятнадцать лет назад доктор Хазельмайер скончался и обрел вечный покой на пражском кладбище. Во всяком случае, все вокруг в один голос скорбели о его безвременной кончине. Вот только я ни на йоту не верю этой чепухе! Все это наглая ложь - как бы он мог тогда присылать мне к каждому Рождеству поздравительные открытки?.. «Вы их писали сами и посылали на свой адрес, не отдавая себе в этом отчета», - глазом не
моргнув, заявил ушлый психоаналитик. Однако меня не так просто сбить с толку, в конце концов я писатель, человек серьезный, и не позволю морочить себе голову всякими «лунными комплексами»! Нет, со всеми этими слухами о смерти доктора Хазельмайера дело нечисто. Что же касается открыток, то с какой стати мне самого себя поздравлять с Рождеством! Может быть, мне еще поздравлять себя с годовщиной того престранного происшествия, которое, как я уже говорил, приключилось со мной и с Кубином несколько лет тому назад?..
В общем, дело было так: сидели мы тогда с Кубином на одном пустынном постоялом дворе и под палящим полуденным солнцем распивали шильхер. Вокруг, словно в полусне, стояла, лежала, сидела и копошилась всевозможная живность: лошадь, кошка, гуси, индюк, цепной пес... Накануне вечером в маленьком соседнем городке нас занесло на представление бродячего цирка. Бледное жабо клевавшего носом индюка внезапно напомнило мне одного из вчерашних клоунов, качавшегося на трапеции под куполом полотняного шатра. Я еще обратил внимание, какими тонкими - как спички! - были его обтянутые трико ноги и... и... Странно, но мне только сейчас пришло вдруг в голову, что он был поразительно похож на доктора Сакробоско Хазельмайера! Мне даже стало как-то не по себе; я напряг память, пытаясь вспомнить лицо второго клоуна, который с обезьяньей ловкостью кувыркался чуть пониже первого, - при этом он все время лукаво косился в мою сторону. Закончив номер, паяц, примостившись на одной из висевших поблизости от наших мест перекладин, принялся нагло сверлить меня своими мертвыми, потухшими глазами. И вдруг я вздрогнул - так вздрагивает тот, кто, на секунду погрузившись в глубокий сон, внезапно просыпается...