Произведение в алом

Ну как тут не выйти из себя!..

ZABA

Господину доктору Сапробоско Хазельмайеру. Лечебница для душевнобольных Прокопиталь,

близ Праги. В день св. Иоанна.

Дорогой и высокочтимый друг! Сколько уж великих праздников солнцестояния, зимних и летних, минуло с тех пор, как мы с Вами виделись последний раз! Помните ли Вы еще Вашего доброго старого приятеля, с которым слушали когда-то в университете курс петрификации? Льщу себя надеждой, что помните...

Из года в год с наступлением дня св. Иоанна мной овладевает странное беспокойство: ну вот и еще один узелок завязался на прихотливо петляющей нити моей судьбы, а мне так и не удалось постигнуть смысл этих роковых отметин, которые всякий раз возвращают меня в прошлое, словно давая понять, что именно там следует искать ключ ко многим загадочным событиям моей жизни, однако, сколько ни ломаю я себе голову, все равно с фатальной неизбежностью прихожу к одному и тому же безнадежно тривиальному выводу: цепочка этих узелков бесконечна и нет у нее начала... Впрочем, мне иногда кажется, что она всего лишь крошечная часть одной гигантской, наброшенной на мир сети, которую можно было бы назвать совокупностью монад[173].

Во всяком случае для меня очевидно, что человек вплетен в мир сей двумя различными нитями: одну прядет на своей прялке земная судьба, отвечающая за естественное старение и увядание бренной плоти, ее плетение, имя коему «внешняя жизнь», разматывается с рождения до самой смерти, и происходит это незаметно, мелкими, семенящими и торопливыми шажками; другая же - творение предвечного Провидения, а оно шествует в семимильных сапогах, его шаг широк и размерен, и говорить о тех сокровенных узах, которыми высший промысел вяжет смертных, бессмысленно - либо Ваш собеседник знает о них, либо нет. Вот

и в мои намерения, дорогой друг, вовсе не входит утруждать Вас лукавым празднословным мудрствованием, а тему сию я затронул того лишь ради, чтобы напомнить Вам наш давнишний разговор, если Вы, паче чаяния, все же изволили его запамятовать.

Так вот, для меня каждый день св. Иоанна - это очередной, приведенный в соответствие с космическим ритмом шаг сокровенного Провидения. Еще вчера - накануне сегодняшнего праздника летнего солнцестояния - я, случайно встретив известного Вам художника Франца Тауссига, почувствовал нависшую надо мной роковую тень гигантской, неумолимо опускающейся стопы. Наш общий знакомый, искренне обрадованный нашей встречей, подхватил меня под руку и повел в свою студию. Во время нашего оживленного разговора не раз звучало Ваше имя, дорогой друг. Сочтя излишним упоминать о связывающей нас с давних пор дружбе, я был в душе несказанно рад вновь, по прошествии стольких лет, слышать о Вас.

Однако не успел я и рта открыть, чтобы подробнее порасспросить о Вашем житье-бытье, как радость моя сменилась глубокой озабоченностью, если не сказать страхом: мое перо просто не способно выразить то величайшее прискорбие, в которое поверг меня печальный рассказ нашего юного знакомца о первых тревожных симптомах Вашей постоянно прогрессирующей душевной болезни. И какой бы на первый взгляд сухой и даже, быть может, грубоватой ни показалась Вам та манера, в которой я имею дерзость писать о Вашем недуге, тем не менее Ваш покорный слуга совершенно намеренно избрал сей деловой, не допускающий никаких дипломатических иносказаний стиль, дабы тем вернее доказать Вам свою непоколебимую уверенность в том, что Ваши страдания коренятся отнюдь не в душевной болезни, - напротив, причина их в слишком ясном и живом восприятии реально существующих образов, которые не имеют ничего общего ни с болезненными галлюцинациями, ни с призрачными миражами.

Со слов молодого художника я понял, что через определенные промежутки времени на Вас что-то находило и преследовало повторяющимися из раза в раз фантасмагорическими «видениями», так что Вы иногда в течение недели глаз не могли сомкнуть и наконец, доведенный до отчаяния, вынуждены были обратиться к

психиатру. Когда же я попросил рассказать подробнее об обстоятельствах Вашей «болезни», художник показал мне две картины, которые он предпочитал держать подальше от посторонних глаз, спрятанными за мольбертом. Юноша утверждал, что написал их под впечатлением Ваших «видений», о которых Вы весьма выразительно поведали ему после очередного приступа. «Странное чувство владело мной при этом - я то как будто видел весь этот фантастический мир собственными глазами, то словно чья-то чужая рука водила моей кистью», - признался он, заканчивая свой взволнованный рассказ.

Когда же я взглянул на эти холсты, мое лицо, должно быть, так побелело, что перепуганный не на шутку художник вскочил и, пулей выскочив в соседнюю комнату, тут же вернулся с бутылкой коньяка. Не говоря ни слова, я извлек из портмоне пару небольших, поблекших от времени - как память о своем жутковатом приключении я всегда, в течение сорока пяти лет, носил их при себе! - дилетантски исполненных карандашных набросков и протянул ему. Теперь пришел черед бледнеть моему гостеприимному хозяину, ибо рисунки эти как две капли воды походили на его картины. Обретя наконец дар речи, молодой человек обрушил на меня град вопросов. Однако я, сославшись на недомогание, поспешно встал и, вежливо откланявшись, покинул студию.

И думаю, поступил совершенно верно: никогда не следует делать за других то, что они могут сделать сами; прежде всего это касается молодежи - пусть молодые люди закаляют свои зубы, пробуя разгрызть тот или иной твердый орешек! Только так можно заставить взбалмошную юность прислушаться к «тяжелой поступи сокровенного Провидения» и разбудить ее воображение, дабы, охваченная благоговейным трепетом, она попыталась представить себе величественный лик Того, Кто шествует через пространство и время семимильными шагами!..

Вы, дорогой друг, наверное, хотите спросить, откуда у меня эти эскизы и при каких обстоятельствах посетило меня загадочное видение. Мне придется вернуться к одному странному приключению, случившемуся со мной во дни моей юности...

Еще гимназистом я был одержим коллекционированием различных окаменелостей и прочих курьезных продуктов петрификации. Что было тому причиной: здоровое отвращение к урокам истории (должен признаться, меня всегда с души воротило тупо зубрить «героические деяния» Александра Великого и других упивающихся чувством собственной безнаказанности античных фельдфебелей!) или настоящая страсть к собирательству - понятия не имею, ибо глубины человеческой души воистину неисповедимы. Вы, разумеется, и сами знаете, дорогой друг, с невинной детской коллекции все и начинается: по прошествии нескольких лет обязательно найдутся доброхоты, которые сочувственно объяснят одержимому манией собирательства чудаку, что негоже человеку приличному заниматься столь пустым и легкомысленным делом, и вот смущенный и напуганный коллекционер, сделав далеко идущие - и совершенно ложные - выводы из дорогих его сердцу окаменелостей, замыкается в себе и до тех пор варится в собственном соку, пока в конце концов сам не превращается в такую же окаменелость или, что то же самое, в скучного университетского преподавателя той почтенной дисциплины, изучению коей мы с Вами посвятили лучшие годы нашей жизни.

Однажды, было это в день св. Иоанна, я, закинув за плечи рюкзак и вооружившись геологическим молотком и заступом, отправился к известковым скалам Прокопиталя. Уже тогда смутное предчувствие того, что именно в этот день должно произойти нечто особенное, роковая тень которого пройдет через всю мою жизнь, посетило меня, однако я, одержимый своей страстью, не придал этому значения, ибо в те далекие времена все мои чувства были подчинены лишь одному-единственному желанию: найти реликтовые останки Trilobita paradoxida[174]. Много воды утекло с тех пор. Любовь к трилобитам как-то незаметно покинула меня, а вот к парадоксам я все еще не утратил интереса.

Там, где сейчас находится лечебница для душевнобольных, в былые времена устремлялась в небо почти отвесная известковая