Страница 21 из 41
Разумеется, записи допросов юнкеров нельзя назвать протоколами в общепринятом смысле слова - в большинстве случаев невозможно установить ни возраст допрашиваемых, ни место рождения, ни вероисповедание, ни социальное происхождение. Как бы то ни было, кое-что принципиально важное из допросов уловить можно. Что же представляли из себя юнкера, которым суждено было сыграть роль основной силы, призванной спасти Временное правительство?
Первым дал показания представителям городской думы 26-летний Дмитрий Ефимович Горель (в случаях, когда возможно установить, фамилии, имена, отчества приводятся полностью) из Петроградской школы прапорщиков инженерных войск. О себе он практически ничего не рассказал, кроме того, что "страдал пороком сердца", зато сообщил немало интересного о произошедшем. Вторым высказал свои впечатления о событиях во дворце Иван Дмитриевич Котов, из той же школы прапорщиков, в прошлом студент института путей сообщения. Третьим допрошенным оказался 20-летний Тадеуш Станиславович Рутковский, окончивший ранее коммерческое училище в Варшаве и поступивший в 1917 г. в 2-ю Ораниенбаумскую школу прапорщиков. Эти трое и дали наиболее подробные показания представителям городской думы о происходившем в Зимнем дворце.
Второй допрос носил скорее формальный характер. Все юнкера были освобождены в тот же день 11 ноября под стандартную подписку о непротивлении новой власти. Из десяти человек "ранены" в Зимнем были лишь двое: один (юнкер 2-й Ораниенбаумской школы прапорщиков Рутковский) кусками штукатурки, свалившимися с потолка или стен ему внутри Зимнего дворца при его обстреле; другой (юнкер школы прапорщиков Северного фронта Иоган Лерх) едва не лишился правого глаза от удара штыком после того, как его товарищ-юнкер неловко наклонился с винтовкой за спиной. Один из юнкеров (Борис Яппу из Петроградской школы прапорщиков инженерных войск) "страдал неврозом сердца" в течение 12 лет, другой (юнкер Петроградской школы подготовки прапорщиков инженерных войск Николай Мотев) - также "сердечными припадками и неврастенией" то ли шесть, то ли десять лет, еще один юнкер (Николай Медиокритский из школы прапорщиков инженерных войск,) "имея слабое сердце", около трех лет мучался "припадками и головокружением". Юнкер Петроградской школы прапорщиков инженерных войск Иван Дмитриевич Котов, как обнаружилось во время допроса следователем Петроградского Совета, также был неврастеником - он упал в обморок, когда понял, что ему придется стрелять в соотечественников, а Иван Лехель из той же школы потерял сознание в результате нервного припадка. Остальные трое (Александр Василенко, Николай Иванович Савельев, Виктор Иванов - все из Петергофской школы прапорщиков) были простужены и жаловались на головные боли, боли в животе.
Обилие среди юнкеров лиц с "нерусскими" фамилиями не должно удивлять: в петроградские военные училища шли безработные беженцы из прибалтийских губерний - им попросту некуда было деваться. К тому же в военные школы хлынули всевозможные "карьеристы тыла". Ну а евреи очень активно шли в военные училища уже потому, что им это впервые было разрешено - так они пытались повысить свой социальный статус. К лету 1917 г. в киевском Константиновском военном училище было произведено в офицеры 131 студента-еврея, в Одессе стали офицерами 160 евреев-юнкеров. В начале августа состоялся первый выпуск офицеров-евреев в военно-учебных заведениях Петроградского военного округа, причем только в одной 3-й Петергофской школе прапорщиков было произведено в офицеры около 200 человек. В уже цитировавшихся воспоминаниях А.Синегуба (кадрового офицера, дворянина) среди юнкеров постоянно мелькают еврейские фамилии, причем они аттестуются самым лучшим образом.
Но в целом, юнкера явно не относились к числу тех, кто был готов стрелять в солдат и матросов - это ясно из протоколов допросов. Возможно, знай они, что их ожидает в качестве пленников, они вели бы себя по-другому.
Может сложиться впечатление, что вместо будущих бравых офицеров Временное правительство защищала какая-то "инвалидная команда". Но общее количество оборонявшихся в Зимнем дворце могло доходить до 2000 тыс. штыков. Это была внушительная сила, при грамотно организованной обороне, а, главное, решимости сражаться, она могли бы сдержать нападавших противников - плохо организованных и, главное, вовсе не горевших желанием умирать во имя торжества революции. Но "боевого духа" защитникам Зимнего как раз и не хватало.
Более того, прибыв во дворец, юнкера стали митинговать. Будущие военные инженеры были недовольны неясностью цели их пребывания во дворце. Они хотели поговорить с юнкерами из других школ, но им этого не разрешали. Вместо этого их построили во дворе, где перед ними выступил министр Временного правительства и начальник обороны дворца П.А.Пальчинский. В сущности, защищать Временное правительство оказалось некому - недоучившиеся военные инженеры и врачи, как, впрочем, и оставшиеся без орудий артиллеристы могли оказать серьезное сопротивление разве что с отчаяния. Сам П.А.Пальчинский отмечал "растерянность и вялость офицеров и отсутствие настроения у юнкеров". Судя по сохранившимся фрагментам протоколам допросов, они искренне не понимали, что им предстоит оборонять Зимний дворец, и уверяли, что их отправили то-ли бороться с погромами, то-ли нести караульную службу.
Реальные события, связанные с захватом Зимнего дворца далеки от официальной большевистской версии "взятия Зимнего". Но существуют и другая крайность в описании "штурма". Еврейские газеты с ужасом сообщали, что "люди, ворвавшиеся в Зимний дворец по приказу Бронштейна, бешено выкрикивали: "Дайте нам жида Керенского!"". Еще более поразила их последующая реакция со стороны простых солдат на своих же руководителей-большевиков. Так, солдаты "добродушно рассказывали", что первым делом после переворота надо "резать жидов", а на замечание, что и среди большевиков они тоже есть, отвечали: "Спасибо, научили, а теперь они нам ни к чему!". Сотрудники еврейских газет определенно сгущали краски, хотя вряд ли можно сомневаться, что некую характерную особенность тогдашнего "революционного" настроения они уловили верно.
События знаменитого переворота, согласно рассказам юнкеров, развивались следующим образом. Петроградская школа прапорщиков инженерный войск была вызвана во дворец в полном составе во главе с полковником Ананьевым. По одним сведениям, им было объявлено, что "шайка моряков" собирается захватить власть, по другим показаниям их вызвали для "предупреждения еврейских погромов", несения караульной службы и противодействия грабителям. Юнкерам других школ также было объявлено, что им предстоит нести караульную службу. Юнкеров явно дезинформировали: о готовящемся большевистском выступлении было известно, с другой стороны, среди юнкеров было немало социалистов, на которых рассчитывали сами большевики.
Из юнкеров инженерной школы из дворца вроде бы никто не ушел. Что касается юнкеров 2-й Ораниенбаумской школы, то они сразу же собрали общее собрание, где приняли две резолюции и сообщили в Совет, что остаются во дворце "для наведения порядка, а не участия в гражданской войне". В общем, они хотели получить от военно-революционного комитета пропуск, дающий возможность уйти из дворца с оружием. Пришедшему на переговоры представителю Павловского полка было заявлено, что стрелять в солдат они не будут. А тем временем началась стрельба, и часть юнкеров, объявивших нейтралитет, стала пассивно ожидать ее окончания внутри дворца.
Допрошенные юнкера в вооруженном столкновении не участвовали, но кое-какую информацию на этот счет из протоколов их допросов все же можно получить. Так, Д.Е.Горель сообщил, что понять, кто начал в 5-6 часов вечера беспорядочную стрельбу - наступавшие или оборонявшиеся, - невозможно, но юнкерам было приказано не стрелять без приказа.. Правда, уточнить из его показаний при каких обстоятельствах один из юнкеров был убит также невозможно, но зато известна фамилия юнкера, получившего штыковое ранение.