Культура вязания

Осмыслить и осознать прошлое в исторической перспективе не означает принять его таким, каким оно было на самом деле. Это означает – удержать воспоминание в тот момент, когда оно всплывает в памяти в минуту опасности[181].

Начиная с 1970-х годов было издано множество книг, посвященных вязанию и включающих в себя схемы узоров. Особое внимание в них уделялось традиционным техникам и стилям вязания. Практически все авторы стремились донести до читателя своего рода культурный императив: под натиском капитализма и глобализации традиции вязания были утрачены, и теперь их необходимо восстановить. Для этого требуется научить вязальщиц истории национальных ремесел, воссоздать мифологию узоров, переплетений и стилей, а также адаптировать традиционные модели к современной жизни. Эти тексты можно разделить на две равные, но соотносимые друг с другом группы: ориентированные на западные и вне-западные традиции вязания.

Авторы, опиравшиеся на вне-западные традиции, как правило, придерживались антропологической точки зрения[182], проникнутой примитивистскими и романтическими идеями, которые вполне органично смотрелись бы в XIX веке. Формирование и развитие определенных мотивов соотносилось с манифестацией древней мудрости и национального духовного потенциала. Пространство, место и время служили ключевыми категориями для осмысления вязальных практик. Неважно, заходила речь о коренных народах Центральной и Южной Америки или об исламских или мавританских вязальщицах, – западная оценка вне-западного вязания всегда опиралась на колониальную эстетику и образ благородного дикаря.

Авторы большей части этих работ размышляли о значении народного творчества. Этот термин описывал специфические практики, пребывающие вне западной художественной иерархии и бросающие вызов идеям авангарда. Предполагалось, что традиция, свободная от институциональных доктрин, была чище, или аутентичнее, в концептуальном и особенно в прагматическом отношениях, поскольку речь шла именно о повседневных практиках: «Эти люди не занимались вязанием как высоким искусством, следуя печатно фиксированным инструкциям, как это делали благородные дамы Викторианской эпохи. Они учились ремеслу, чтобы производить практичную одежду для повседневной жизни. Это было народное вязание в его подлинном виде»[183]. Внимание к аутентичности представляется в исследованиях данного направления особенно важным, и приведенная выше цитата из работы Присциллы Гибсон-Робертс вполне типична. Согласно концепции ученого, вязание служило репрезентацией одновременно мирской и надмирной реальности. Описываемые практики были обычными и повседневными – однако эта повседневность оставалась чистой и незапятнанной, ее не затрагивали проблемы индустриального мира. По сути, она являла собой некое естественное, или идиллическое, пространство, в котором сарториальный дизайн обусловлен не трендами мировой моды, а мифом, традициями, духом самой земли. Культура вязания здесь рассматривается как нечто принципиально отличное от западных практик и, таким образом, работает на образ «другого» мира: не-западного, не-индустриального, неиспорченного и по-детски невинного. Такой подход, несомненно, воспроизводит установки западной культуры, но в отличие от более ранних манифестаций этой картины мира авторы описываемых работ вовсе не стремятся «цивилизовать Калибана». Напротив, им хочется сохранить, запомнить и унести домой эту чистоту, воплощенную в создаваемых первобытными сообществами стилях и техниках.

Авторы текстов, посвященных западным вязальным традициям, также придерживаются колониальной точки зрения. Как правило, они обращают особое внимание на европейские практики и в особенности на культуру вязания, характерную для сообществ мореплавателей. Их привлекают острова Аран (узоры, напоминающие переплетенные канаты), Гернси (темные шерстяные рыбацкие свитера) и жаккардовый узор, созданный на островах Шетланд и Фер-Айл. Каждый из этих стилей, действительно возникших в определенных географических условиях (о чем свидетельствуют уже сами названия), можно рассматривать как индивидуальную и региональную традиции. Это означает, что эти стили действительно имеют традиционные региональные особенности, и традиция здесь находит множество разнообразных локальных манифестаций. Но вместе с тем данные термины часто используются для описания конкретных вязальных техник, визуально сходных с прототипами или производных от них, однако никак не связанных с соответствующей мифологией, географией и локальным производством.

В западном обществе очень трудно отыскать аутентичные сообщества, подходящие для антропологического исследования. Как правило, у нас мало общих интересов, привычек, практик и видов деятельности – если не считать религиозных или традиционных общин, таких как амиши в графстве Ланкастер, США[184], или Сообщество истинного вдохновения в Амане, штат Айова[185]. Однако жизнь представителей таких общин часто слишком далека от нашего собственного опыта, а сами сообщества кажутся слишком замкнутыми или догматическими. Таким образом, авторы, уделяющие внимание западным вязальным практикам, обращаются к двум по-разному романтизируемым традициям: во-первых, они пишут о повседневной жизни рабочего класса (народа), предполагающей героическую борьбу с бедностью. Вязание позволяет женщинам обеспечить свои семьи необходимой одеждой. Во-вторых, авторы, подобно своим коллегам, занимающимся не-западной культурой, рассматривают вязальные мотивы и практики с точки зрения коммуникативной символики, как своеобразный визуальный язык, способный преодолевать пространственные и временны́е границы. В период, предшествовавший эпохе массовой грамотности, этот язык обеспечивал связь между поколениями, молчаливую трансляцию опыта, противопоставленную языку формальных институциональных руководств.

Ключевой составляющей мифологии традиционного вязания служит трактовка его как манифестации семейных связей. Узоры интерпретируются как эмблемы родства. Время, проведенное вместе за вязанием, призвано укрепить привязанность членов семьи друг к другу, а специфические модели и дизайн рассматриваются как генеалогический нарратив. Считается, что традиционные свитера, особенно производимые членами рыболовецких общин (Гернси, Аран, Фер-Айл и Джерси), служили средством идентификации рыбаков, унесенных морем; узоры и мотивы несли информацию об их именах, семейной принадлежности и происхождении. Это была своего рода вывязанная идентификационная метка[186]. Подобные примеры демонстрируют, каким образом узоры, типы плетения и мотивы могут читаться как личностно-специфические, а каждый предмет гардероба – рассматриваться как «слово» молчаливого языка, созданного с помощью визуального и тактильного превращения трикотажной пряжи в одежду, наделенную коммуникативными функциями. Узор и плетение трансформируются в текст. Связанный текст – это форма общения, используемая до эпохи грамотности; в этом качестве вязаная одежда неизбежно предстает атрибутом доиндустриальной эры, сельской жизни и простого времени.

Связь прошлого и настоящего

Всякий раз, когда люди переезжают из одной страны в другую, они приносят с собой множество культурных традиций. Рано или поздно некоторые из них меняются и адаптируются, вливаясь в культуру другой страны… Везде, где поселялись шотландцы, появлялась и шотландская клетка; одежду с этим узором можно увидеть на праздниках и памятных мероприятиях, посвященных культуре Шотландии… В середине 1970-х годов в Америке были разработаны разные виды шотландки, символически соотносимые с разными штатами; обычно это происходило в связи с памятным событием, таким как день рождения штата. В некоторых штатах шотландку представляли на утверждение законодательным органам, чтобы присвоить ей официальный статус[187]. Вязаный свитер с узором-шотландкой, официально принятым в штате Огайо, – прекрасный пример того, как воссоздаваемая традиция адаптируется к потребностям современности. Каждая из шотландок, представляющих те или иные штаты, не похожа на другие: она демонстрирует символы и цвета региона и вместе с тем отсылает к наследию и генеалогии поселенцев. Традиционные мотивы усваиваются и развиваются, становятся частью новых или пересматриваемых исторических нарративов, способствующих превращению эмигрантов в полноправных граждан страны.

181

Вальтер Беньямин, цит. по: Wright P. On Living in an Old Country. Verso, 1985. Р. 1.

182

Примеры см.: Cynthia Gravelle Le Count. Andean Folk Knitting: Traditions and Techniques from Peru and Bolivia. St Paul, MN: Dos Tejedoras, 1990. Рр. 1-4; Carol Rasmussen Noble. Peruvian Maquitos: Colourful Sleeves Knit Traditions Together // Piecework. 1995. January/February. Рр. 43-47.

183

Gibson-Roberts P. A. Salish Indian Sweaters: A Pacific Northwest Tradition. St Paul, MN: Dos Tejedoras, 1998. Р. 14.

184

Britton Barnes G. Amish Wedding Stockings of the Nineteenth Century // Piecework. 1997. March/April. Рр. 25-27.

185

Strawn Bailey S. Knitting in the Amanas // Piecework. 1997. September/October. Рр. 19-21.

186

Wright M. In Search of Cornish Guernseys and Knit-Frocks // Piecework. 1994. September/October. Рр. 70-71.

187

Lewis S. District of Ohio // Knitters. 1993. Spring. Рр. 34-36.