Страница 25 из 30
Монастырские иеромонахи, идя служить Литургию в малые церковки в братских корпусах, башне или за стенами обители, просили отца Аверкия быть певчим, и он с радостью шёл с ними. Особенно он был рад, когда его брал с собой на Литургию благоговейнейший эсфигменский иеромонах Савва,[129] который весьма преуспел духовно, достигнув состояния внутреннего безмолвия и непрестанной молитвы. Хотя отец Савва был серьёзно нездоров и страдал от сильных болей, он всегда был радостен и постоянно повторял: «Слава Тебе, Боже! Слава Тебе, Боже!» Когда отец Аверкий спрашивал его: «Как ваше здоровье, батюшка?» – тот отвечал: «Слава Богу, очень хорошо. По сравнению со святыми мучениками, мои страдания равны нулю. А по сравнению с преподобными отцами, нулю равна вся моя жизнь в монашестве».
С отцом Саввой поддерживал особые духовные отношения благоговейный русский духовник, иеромонах Тихон,[130] подвизавшийся в одной из уединённых келий на Капса́ле.[131] Время от времени отца Тихона приглашали в Эсфигмен исповедовать братию.[132] Познакомившись с отцом Тихоном, отец Аверкий настолько проникся его неземным духовным состоянием, что спросил, можно ли иногда обращаться к нему за духовным советом. Но отец Тихон отказался: «Нет, брат, нельзя. За духовными советами тебе надо обращаться к игумену. Общежительным монахом должен духовно руководить старец, который сам живёт и подвизается в общежитии».
Послушание до крови
В начале лета 1954 года исполнился год пребывания отца Аверкия в Эсфигмене. Сутками напролёт он то молился в келье, то был на богослужениях в храме, то трудился на разных послушаниях, почти не отдыхая. Целыми днями работая в столярной мастерской, он вечерами носил воду в монастырскую больницу, а потом шёл помогать в архондарик. Там накрывали ужин приезжим иностранцам, но те не торопились его закончить. «Мы, – говорили они, – у себя дома привыкли садиться ужинать не раньше десяти вечера». Поэтому отец Аверкий приходил к себе в келью перед полуночью.
В келье он на четверть часа ложился на койку и клал ноги на её спинку, чтобы они отдохнули от постоянной нагрузки. Потом он снова поднимался, вставал босыми ногами в таз с холодной водой (чтобы не уснуть) и начинал чётки келейного правила с малыми поклонами. Когда он заканчивал келейное правило, начинали звонить к полунощнице. Обычно у отца Аверкия оставалось полчаса-час, чтобы прилечь и поспать. К началу полунощницы он уже стоял в храме, а после окончания Литургии сразу шёл на послушание в столярку. В таком режиме день сменял ночь, за ночью же начинался новый тяжёлый день.
Однажды на утрене отец Аверкий ушёл из храма после шестопсалмия и пошёл в пекарню, потому что накануне вечером ему сказали, что ночью надо месить хлеб. В одиночку просеяв и замесив много муки, он позвал братию формовать хлебы, а когда братия вернулась на службу, один сажал эти хлебы в печь и доставал из неё. Когда он закончил в пекарне, было уже утро, и эконом послал его в монастырский огород собирать бобы. После огорода его отправили на хозяйственный двор за монастырём – тесать кипарисовые брёвна. Вот на этих-то самых брёвнах у него хлынула горлом кровь. В глазах помутилось, он потерял сознание. Слава Богу, что мимо хоздвора проходил один мирянин, который привёл отца Аверкия в чувство и помог ему дойти до монастыря.
Братия, увидев, в каком состоянии находится отец Аверкий, советовали ему лечь в монастырскую больницу, но он по духовной деликатности не хотел обременять больничара и пошёл к себе в келью. На следующее утро он, как обычно, был в храме и читал полунощницу. После службы старец Исидор чуть ли не за рукав тянул его в столярку и кричал: «Ты тут ещё и больным решил притворяться, чтобы не работать?» Однако ночью у отца Аверкия ещё трижды шла горлом кровь, он еле стоял на ногах. Игумен благословил срочно положить его в монастырскую больницу. Но и там кровотечения из горла продолжались. Отцы испугались, что у него началась чахотка, и отвезли его в Салоники на рентген грудной клетки. Врачи ужаснулись, увидев, что рёбра у него «торчат в разные стороны», как прутья у смятой корзины. «Перед вами великолепный образчик "поста, бдения и молитвы", коллеги», – сказал рентгенолог. Врачи прописали отцу Аверкию два месяца постельного режима.
Он вернулся в Эсфигмен, и его положили в монастырскую больницу. Там отец Аверкий страдал не столько от болезни, сколько от своей «тонкокожести». Он очень переживал, что ему прислуживал монах, годившийся ему по возрасту в отцы и даже в дедушки.
– Для чего я пришёл в монастырь? – со слезами на глазах спрашивал отец Аверкий. – Чтобы служить другим или чтобы другие служили мне?
– Ну что же ты так убиваешься? – успокаивал его старец Дорофей. – Бог попустил это, чтобы ты поупражнялся в смирении. Лёжа в больнице, тоже можно помогать братии. Молись за них по чёткам, чтобы Бог подавал им силу.
Однако лежать и молиться не удавалось: в больницу приходил старец Исидор и начинал кричать на отца Аверкия: «Да ты здоров, как лошадь! Быстро пошли со мной, надо с горной делянки брёвна возить!» – «Буди благословенно», – отвечал отец Аверкий, не желая расстраивать старца Исидора, поднимался и шёл вместе с ним.
Они поднимались в гору, но как только отец Аверкий нагибался, чтобы спилить сучья на бревне, у него опять начинала идти горлом кровь. Он был вынужден садиться.
– Чего расселся-то? – кричал отец Исидор. – Вставай и работай!
– Сейчас-сейчас, только вот кровь маленько перестанет, – отвечал отец Аверкий.
– Да, теперь так ты и будешь жить, – пускался в рассуждения отец Исидор. – То пойдёт кровь, то не пойдёт кровь, то перестанет, то не перестанет… Придётся помучиться, пока не помрёшь.
Наступила поздняя осень – время сбора оливок. Отец Аверкий ещё «лежал» в монастырской больнице. Однажды туда зашёл игумен и спросил его:
– Ты в состоянии пойти собирать оливки?
– Вашими молитвами я совсем здоров, – ответил отец Аверкий. На рассвете он пошёл в оливковые рощи, которые находились на значительном расстоянии от монастыря.
Когда он дошёл, трудившиеся там братия сказали, что в масличном прессе сломалась большая винтовая ручка, и спросили, сможет ли он вернуться в монастырь и сделать в мастерской новую. «Буди благословенно», – ответил отец Аверкий и вернулся в монастырь. Придя в мастерскую, он выбрал под ручку походящий обрезок дубового бревна со множеством сучьев, взял рубанок и приготовился работать. В эту минуту в столярку зашёл игумен и спросил отца Аверкия повышенным тоном:
– Вся братия оливки собирает! А ты что здесь прохлаждаешься?
– Меня прислали сделать деталь для пресса, – ответил отец Аверкий.
– Не тяни, сынок, не тяни! – сказал игумен. – Сделал деталь и бегом помогать братии на оливки.
Сделать большую и сложную винтовую ручку, тем более из древесины дуба, было делом нелёгким и небыстрым, быстрее, чем за три дня работы, успеть было невозможно. Но об этом отец Аверкий игумену не сказал. «Кто знает, – подумал он, – насколько голова геронды перегружена заботами по управлению монастырём… Обо всём же невозможно помнить». К вечеру того же дня новая ручка для пресса была готова. А отец Аверкий, выжатый до последней капли сил, неделю не мог даже встать с больничной койки.
Через неделю, подняв с койки голову и выглянув в окно монастырской больницы, он увидел, как монастырский привратник «воюет» с большим пнём, безуспешно пытаясь расколоть его топором. Привратник был пожилым и больным монахом, измученным постоянными кровотечениями. Он был настолько истощён, что спал, даже не снимая ботинок – не было сил развязывать и завязывать шнурки. Забыв о своей болезни, отец Аверкий побежал вниз, взял у старого брата топор. Помучившись, он расколол злосчастный пень. Кровь из горла снова полилась ручьём.
129
См. Старец Паисий Святогорец. Отцы-святогорцы и святогорские истории. С. 99–100.
130
См. Старец Паисий Святогорец. Отцы-святогорцы и святогорские истории. С. 13–39.
131
Капса́ла – один из наиболее безмолвных районов Святой Афонской горы, лесистая, гористая местность недалеко от Кариес, административного центра Афона.
132
Духовником братии в святогорских общежительных монастырях всегда является игумен обители. Тем не менее во многих общежитиях есть традиция приглашать несколько раз в год духовника извне, чтобы у братии была возможность исповедовать, например, помыслы против игумена или какие-то ещё щепетильные духовные вопросы.