Закон парных случаев

Женя забрала у меня рюкзак и отнесла его в маленькую комнату с зелеными обоями.

- Проходи на кухню, - сказала она. – Сейчас чайник поставлю.

- Тебе, наверно, помыться надо с дороги, - возразил я.

- Что, от меня воняет псиной? – обиделась Женя.

- Нет, не выдумывай. Просто ты же ехала столько, по жаре, с рюкзаком. Наверняка хочется освежиться, в чистое переодеться. Получается, что я мешаю.

Женя посмотрела на меня с сомнением, потом кивнула.

- Хорошо, - сказала она. – Я быстро. Тогда сам поставь чайник.

Достав из шкафа полотенце и чистую одежду, она отправилась в ванную. Щелкнула задвижка, полилась вода. Я зашел на кухню, совсем крохотную, но очень чистенькую и симпатичную. Чайник стоял на плите, и я потянулся было за ним, но передумал. Заглянул в холодильник, в шкафчики над столом.

Так я и думал. В отключенном холодильнике тосковали банка горчицы и пластиковая упаковка кетчупа. Не хватало только на собственном хвосте повесившейся от отчаяния и голода мышки. Еще я нашел заплесневелый хлеб, чай, сахар и остатки кофе. Даже в бабушкиной квартире, когда я приехал туда после похорон отца, выбор был побогаче.

Я осторожно захлопнул входную дверь, вышел на улицу и отправился в супермаркет, который приметил по пути от метро. Покупки заняли три большие сумки, а маленький вишневый тортик можно было нести хоть в зубах, и я кое-как пристроил его под мышкой, ежеминутно боясь уронить.

Когда я позвонил, Женя долго не открывала. Я забеспокоился, но тут дверь распахнулась.

- Придурок, - сказала Женя и резко повернулась ко мне спиной, но я успел заметить ее покрасневшие глаза.

- Жень, ну прости, - я пошел за ней, с трудом волоча набитые пакеты. – Я думал, что быстро сбегаю туда и обратно, а там очередь. У тебя ведь даже чай пить не с чем. Ага, я понял. Ты подумала, что я сбежал?

Она покосилась на меня сердито, но не ответила. Я положил пакеты на пол, по-настоящему взял тортик в зубы, за веревочку, и встал на колени.

- Придурок, - повторила Женя и, неожиданно наклонившись, поцеловала меня в макушку.

Я положил торт на стол и уткнулся носом ей в живот. От нее пахло каким-то прохладным гелем для душа и чистым телом. Это становилось слишком опасным. И, наверно, странным: когда двое людей хотят одного и того же, - а я чувствовал, что Женя хоть и боится, но хочет меня не меньше, чем я ее, - но почему-то сдерживают себя. И было ли это глупым? Я не знал. Наверно, теперь уже мы оба опасались, что торопливым шагом можем испортить все. А в голове крутился старый «Наутилус»: «К чему делать сложным то, что проще простого», но я отмахивался – потому что это раньше все было просто, а сейчас стало очень даже сложно.

Ситуацию разрядил чайник. Он сипло свистнул и заплясал по плите, гремя крышкой. Женя перевела дыхание, осторожно отстранилась и выключила газ. Чайник еще раз тихонько свистнул и умолк.

Мы пили чай с тортом, и я рассказывал обо всем, что произошло за эти дни. Никакого барьера между нами больше не было.

- Ты уверен, что тебе звонил именно убийца? – задумчиво спросила Женя. – Что ему от тебя надо было? Поговорить? Рассказать, за что убил твоего отца?

- Не знаю. Мне кажется, он просто хотел убедиться, что я дома. За то время, пока я живу там, уже не один раз были звоночки. Я подходил, и трубку тут же бросали. А еще вчера, пока меня не было, приходил какой-то мальчишка, спрашивал какого-то Павлика. Что, если его просто отправили на разведку? Посмотреть, кто дверь откроет. А открыл Витька. Который совсем на меня не похож. А я тогда где?

- И все-таки, почему ты так уверен, что это он?

- А потому что никто больше этот телефон не знает.

- А разве следователь не знает, где ты живешь?

- Следователь позвонил бы на мобильник. Мне непонятно другое. Если он следит за мной, то почему до сих пор не убил? И даже не пытался? Возможностей было до фигища.

- Мартин, ты же сам говоришь, что он псих. И он не убил тебя тогда, сразу. Может, он вообще не собирается тебя убивать? Может, ему действительно что-то другое от тебя надо?

- Хотел бы я знать, - вздохнул я.

- Ладно, - Женя подлила себе чаю и отрезала еще кусок торта. – Обожаю сладкое.

- А как же фигура?

- А ей почему-то ничего не делается, что бы я ни ела и в каких количествах.

- Тогда надо срочно на тебе жениться. Ты не будешь всю жизнь сидеть на диетах, тратить деньги на средства для коррекции и ныть про целлюлит.

- Ты делаешь мне предложение?

Я хотел ответить что-то в заданном ключе, что-то веселенькое, но понял, что Женя не шутит. И хотя на лице у нее не было на этот раз готского черного макияжа, мне показалось, что она смотрит на меня пристально из темноты.

Я накрыл ладонью ее руку.

- А ты бы согласилась уехать со мной? В Прагу?

- Не знаю, - она опустила голову.

- Мне в последнее время пришлось принимать довольно много решений. Делать выбор. И я понял, что, когда форсируешь события, пытаешься решить что-то побыстрее – хотя нужды в этом особой нет… В общем, часто делаешь неправильный выбор. А вот если подождать, то через какое-то время оказывается, что и выбирать ничего не надо. Что жизнь тебя подводит к единственно правильному решению.

- Ты будешь звонить сегодня этой подружке? – помолчав, Женя заговорила о другом.

- Да, сейчас и позвоню.

- Телефон там, в гостиной.

Мы перешли в комнату, слишком маленькую для громоздкой старинной мебели, которая выглядела очень странно в этой квартире. Она больше подошла бы для огромных комнат с высокими потолками. Массивный шкаф, буфет, обеденный стол, стулья – похоже, им было лет сто, не меньше. Только диван в углу был сравнительно новый. По сравнению с мебельными мастодонтами он выглядел как-то жалко и хлипко. И компьютер как-то странно выглядел на старинном письменном столе.

- Это бабушкина мебель, - пояснила Женя. – Мама ее себе забрала, когда бабушка умерла. Я знаю, здесь она не очень хорошо смотрится. Но и выбросить жалко. Она еще крепкая, долго прослужит. Да и на какие шиши менять? Сашка в своем фонде получает копейки, подрабатывает немного где получится, я тоже. Иногда мама что-нибудь пришлет. А основной наш доход – сдаем бабушкину комнату на Садовой.

- На Садовой? – удивился я. – Ничего себе.

- Да. До революции эта квартира целиком принадлежала нашему прапрадеду. Он был врачом. Кстати, коллегой твоего отца – очень известным специалистом по женским болезням. Кажется, он лечил жен всяких высокопоставленных большевиков, поэтому его не тронули, хотя он и был по происхождению дворянин. И квартиру оставили целиком. А вот когда он умер в начале тридцатых, вот тогда-то за прадеда взялись всерьез. Он долго был под следствием, но как-то все-таки вывернулся. Кто-то сверху за него заступился по старой памяти – из благодарности его отцу. Но квартиру заселили. Там было семь комнат, ему оставили только одну. Я там, по сути, и выросла. Мама нас с Сашкой все время с бабушкой оставляла.

Я почувствовал острую зависть. Когда Женя упоминала о бабушке, лицо ее светлело, голос становился мягким и теплым. Она жила с бабушкой и вспоминает это время с радостью. А я… Я, тоже, получается, жил с бабушкой. И это было настолько ужасно, что даже смутные воспоминания вызывают дрожь.

- Так вот почему ты так хорошо знаешь проходные дворы и подворотни на Невском, - сказал я, отгоняя зависть.

- Ну да, - кивнула она. – Мы там с Сашкой все облазали, каждый закоулок. Мы вообще были такие уличные дети. Исследователи. Причем он уже большой был, а я еще совсем маленькая, но он меня везде за собой таскал. А мне нравилось. Да, кстати, а мебель эту всю как раз прапрадедушка покупал. Мне особенно стол письменный нравится. Его, правда, уже чинили – сукно меняли, шлифовали.

Телефон как раз стоял на письменном столе, рядом с деревянным пресс-папье в виде слона с задранным хоботом. Зеленое сукно под ним смахивало на молодую травку, а сам стол был таких размеров, что на нем вполне можно было спать.