Меж двух огней

Дом в опустевшей Деревне Победителей встречает меня прохладным молчанием и сладковатым ароматом цветов. Я слепо иду на запах, вздрагивая от каждого шороха. Одинокая роза терпеливо ждет своего часа в вазе с засохшими полевыми цветами. Замираю посреди комнаты и завороженно смотрю на нее. Она красивая, живая и смертельно опасная. Тонкие белоснежные лепестки сверкают в лучах полуденного солнца словно россыпь драгоценных камней и кажутся невинно-прозрачными. Но меня не обмануть: этой розе есть что скрывать, как и том, кто оставил ее здесь. «О, моя дорогая мисс Эвердин», — раздается у меня в голове, — «давайте не будем лгать друг другу. Вам не сбежать от меня, и вы это знаете.»

— Китнисс?

Хеймитч незаметно подходит сзади и трогает меня за плечо.

— Нам пора.

Не спуская глаз с розы, прошу задержаться еще на минуту. Ментор пытается проследить за моим взглядом и остается в замешательстве, увидев, что обрывается он на ничего не значащей детали интерьера.

— Это подарок Сноу.

— Ну и что старик хотел этим сказать? — чуть раздраженно интересуется мужчина.

Он любит загадывать свои загадки, но терпеть на может разгадывать чужие.

— То, что нам не спастись, — спокойно поясняю я.

Хеймитч испускает душераздирающий вздох.

— Только не начинай, ладно?

Он думает, что еще минута, и я снова сойду с ума. Сбегу и спрячусь в лесу, наплевав на революцию и бросив всех на произвол судьбы. Или схвачу вазу, со всей силы швырну ее о пол, растопчу ногами розу, а затем упаду на колени и расплачусь, как маленькая, над блестящими осколками.

Ничего этого не будет, клянусь. Мне ведь уже не сбежать, правда? И Хеймитч не знает того, что знаю я. Так просто розу не уничтожить. Ее не сломать, не растоптать, не утопить, не сжечь. Нет, единственный способ навсегда избавиться от нее — это украсить ею лацкан пиджака Сноу и выстрелить ему в самое сердце. Я оборачиваю пальцы рукавом куртки, осторожно достаю цветок из вазы и забираю с собой.

На кухне беру хозяйственную сумку, с которой мама когда-то ходила на рынок, и, потянув на себя стеклянную дверцу шкафа, складываю в нее кое-какие вещи. Пожелтевшую фотографию отца в старой рамке, мамины травяные настойки, любимую ленточку для волос Прим. Кусочки нашей прошлой жизни. Я тоскую по ней, хоть и никогда не признаюсь в этом вслух. Уверена, мать и сестра тоже скучают.

Медленно оборачиваюсь, спиной почувствовав на себе чей-то взгляд. Гейл стоит у кухонного стола и рассеянно поглаживает шершавую деревянную поверхность пальцами. Иногда он появляется так бесшумно, что мне становится не по себе.

— Ты ведь должен был оставаться в планолете… Тебе ни к чему видеть все это, ни к чему возвращаться в тот день, разве нет?

Парень не слышит меня. Или делает вид, что не слышит.

— Здесь ты меня поцеловала.

Я надеялась, что он забыл. Выходит, нет.

— Не думала, что ты помнишь. Тебе ведь вкололи огромную дозу морфлинга.

Ноги сами несут меня к столу. Гейл огибает его, приближается ко мне и, глядя на меня сверху вниз, качает головой и снисходительно усмехается:

— Морфлинг? Да я скорее умру, чем забуду. И то вряд ли.

Усмешка тает, обнажая гримасу боли.

— Хотел бы, но не могу. Я как тот парень из твоей песни, что вечно ждет ответа.

В глазах Гейла стоят слезы. Я никогда не видела его плачущим. Приподнимаюсь на носки, обвиваю рукой мощную шею и прижимаюсь к нему так крепко, насколько хватает сил.

— Не смей. Ты обещал быть моей силой, помнишь?

— Я помню все, Китнисс, — шепчет он, — в отличие от тебя. Но это другое. Ты не поймешь.

Прижимаюсь губами к его губам, не давая ему закончить, а слезам — пролиться. Он весь горит, как в лихорадке. Очень жарко. Очень больно. Его сухие, обветренные губы не отвечают на мой поцелуй, в который я попыталась вложить всю не присущую Огненной Китнисс нежность. Мне остается только отстраниться, отпустить его шею и спрятать руки за спиной.

— Почему?

— Я знал, что ты это сделаешь.

Невероятно, но его глаза смеются как ни в чем не бывало.

— Откуда? Я не знала…

— Мне больно. Тогда тогда ты меня замечаешь. Не переживай, Кискисс. Однажды это пройдет.

Я жду, что после этих слов он уйдет, но ошибаюсь. Вместо этого Гейл наклоняется, берет меня двумя пальцами за подбородок и тихо говорит:

— Тобой слишком легко манипулировать, Сойка. Не позволяй этого никому, кроме меня.

Моя кожа вспыхивает то ли от его слов, то ли от горячего дыхания. Вот теперь он уходит, обессиленно согнув плечи, засунув ладони в карманы и громко шаркая ботинками по полу. В этот момент мне кажется, что я никогда по-настоящему не знала того, кого считала лучшим другом.

========== Глава 10. Благодарная ==========

Смущение. Железная птица медленно поднимается в воздух. Бросаю мимолетный взгляд в окно — небо так близко, что кажется, будто его можно достать рукой, нужно только разбить стекло. Мы с Гейлом сидим друг напротив друга. Когда я только вошла в планолет, неведомая сила подтолкнула меня в спину, заставляя пойти и сесть рядом с ним. На колебания ушло всего пару секунд, но этого хватило, чтобы свободное место заняла Крессида. Мне не осталось ничего, кроме как присоединиться к Кастору и Поллуксу, что сидели в противоположном ряду. Я пристально смотрю на старого друга, но он, усмехнувшись, отводит взгляд.

Меня бесят самоуверенный вид и снисходительный тон парня. Я хочу доказать ему, что все не так, что он мне дорог, что я люблю его — пусть и не так, как он хочет, — но останавливаюсь, вспомнив его же слова. «Тобой слишком легко манипулировать.» Это делают все кому не лень — Сноу, Койн, Плутарх, даже Хеймитч. И он тоже? Нет, я больше не позволю никому дергать меня за ниточки, как безвольную и бездушную куклу. Я слишком утомлена, чтобы разбираться со всем, что случилось, сейчас. Но я обязательно распутаю паутину лжи, которую они пытаются сплести вокруг меня.

Мы возвращаемся в Тринадцатый затемно; никто из группы, по-моему, не заметил, как пролетел день. Только спускаемся в бункер, и тишину разрывает громкий писк коммуникафа.

— Койн созывает собрание, — вполголоса поясняет Гейл, хотя всем это и так ясно. — У нее есть для нас новости.

В груди глухо клокочет раздражение. Я не хочу тратить еще несколько часов, просиживая в конференц-зале и выслушивая отчеты наших разведчиков. Сойка-Пересмешница выполнила свой долг на сегодня — почему нельзя отпустить ее на ужин и домой, к семье? Я устала. Притворяться, быть не собой, Китнисс Эвердин, слабым человеком из плоти и крови, а бесстрашным, железным, несгибаемым лидером восстания. Улыбаться. Исполнять команды режиссера. Быть благодарной. Ведь все они здесь только ради этого, ради революции, ради Сойки. У меня внутри что-то оборвалось, когда Крессида сказала те слова.

Однако стоит нам занять свои места за столом переговоров, Койн нажать кнопку на пульте, а экрану на противоположной стене загореться белым, как все мысли разом покидают меня. Ведь с экрана на нас смотрит, улыбаясь, Пит. Его ярко-голубые глаза лучатся добротой. Он ничуть не изменился с того момента, как мы расстались. Хватка ледяной руки, что все это время сжимала мое сердце, слабеет, а желудок от волнения совершает одно сальто за другим.

«Ты жив, » — еле слышно шепчу я. — «Ты жив…»

Наш старый знакомый Цезарь Фликермен представляет его как особого, очень важного гостя сегодняшней программы и берет у него интервью о событиях последних минут Третьей Квартальной Бойни. Пит отвечает — вежливо, чуть рассеянно, односложно, — и в самом конце спрашивает у ведущего, можно ли ему сказать несколько слов.