Костер для сверчка

— ...Каяться? В чем каяться каждому из нас? Лично я не был доносчиком и никого не «осуждал». Возможно, мне просто повезло. Возможно. А возможно, все мы были «протестантами» в мечтах и информаторами по сути. Поэтому бессмысленно интересоваться: была ли осведомителем ты.

Он подчеркнул последнее слово.

— Хотя такое тоже возможно. Недаром тебя, — неспециалиста, — включили в состав команды. Да-да, и не надо удивляться. О твоей неподготовленности первым догадался не я — Остроносый.

Разговор сделался глуше.

— ...кому судить. Насилие порождает только насилие. Это ведомо даже нашим хозяевам... Призывать к покаянию?.. Безгрешному излишне каяться. Покаяние закоренелого преступника фальшиво... судить не людей, но идею...

— Большая кара — знать, что служение твое отвергнуто народом. Ибо служил ты преступным идеалам. Что может быть суровей такого наказания... лишить морального права на гордость прожитым, заставить скрывать прошлое, будто оно уворовано...

Резкий, дробный смех Длинноногой (не смех — почти кашель) вызвал у охотника тоскливое чувство. Шершавые градины смеха раскатились по земляному полу, остудно замерли в пыли, истаяли подле, горячих, подслеповато проглядывающих багровыми глазками сквозь толстый слой пепла, углей:

— Мелковат из тебя реформатор. Эк напугал! Да твои противники сказали бы спасибо за подобное «возмездие».

— Вряд ли. — Пришелец не смутился. — Предоставить человека суду собственной совести, уязвить его гордость, обречь на умалчивание о главном для него — на умалчивание о делах и убеждениях его... Вот подлинная мука! Без утверждения себя в прошлом нет настоящего и не может быть будущего. Разумеется речь идет о личности. Лишь она достойна возмездия. Определять кару для человека-функции — абсурдно. Прежде надо дать ему возможность стать индивидуальностью. Нельзя бить слепого за его слепоту...

Дальше охотника отозвал Пхан...

Вблизи пещеры слоилась настораживающая тишина. Безмолвно рдели резцы скал, прокусившие плотную белизну неба. Немо закрывала и открывала клюв озябшая ворона на куче отбросов. Было похоже на то, что огромная птица поперхнулась прошлогодними рыбьими позвонками. Молчал, не издавал скрипа, спрессованный хиусом, недавней оттепелью и ногами снег. Чуждо, — без единой живой фигуры в проеме, — проглядывал узкий лаз в пещеру. Отсутствовала даже ребятня, неуемная и в полуголодную, ознобную пору, которая не была помехой для того, чтобы порезвиться на свежем воздухе...

На припорошенном золой, устеленном ощипами пушистого мха полу скукожился Ме-Ме. Пряча в тени затвердевшего тела месиво разбитой головы. В ноздри било пережженой плотью и чем-то тошнотворно острым, вызывающим желудочный спазм и затрудняющим дыхание.

Племя толпилось вокруг Ме-Ме. Так стоят после большого, но неудачного загона.

...Большой загон бывает только осенью. Когда рогатая, копытная, хрюкающая живность давно опросталась потомством, молодь успела окрепнуть в ногах, а звериная утроба обнеслась нутряным салом. Это осенью.

Сейчас была зима. Зимой выходят на одиночного зверя. Правда, если повезет, можно встретить оленье стадо, голов эдак в десять-двенадцать. Обнаружив такое стадо, делают загон, но малый, в котором участвуют одни мужчины, способные вести облаву по пояс в снегу...

Тишину сломал Пхан. Он высказался кратко, как подобает старшему в племени: «Надо звать Сима». Стоявшие одобрительно загудели.

Живущий За Рекой Сим славился на много дней пути. Напав на след, он шел до конца. Не горячась, не сбиваясь на глухо затравеневших полянах, на кочковатом, с бездонными бучилами болоте, на кремнистых, стекающих под ногами, осыпях. На гладких гранитных плитах он отличал россомаший след от поступи косолапого. Племя не впервые обращалось к нему за помощью. Именно он отыскал заблудившегося ребенка. Отыскал там, где охотники и не предполагали — в широком дупле кедра, далеко от стойбища, в стороне от промысловых и звериных троп.

Угрызчивое время словно упустило следопыта из своей зубатой пасти. Долгие годы покорежили спину, нагнали морщины на лоб, щеки и мочки ушей, но и только. Старик двигался по-былому быстро и уверенно. Встретивший следопыта Пхан завистливо сопнул носом при виде нестарческой походки Сима. Вслух же пожаловался: «Злые духи забрали Ме-Ме». Сим показал, что скорбная новость ему известна и что он ждет подробностей.

— Живущий За Рекой поведет охотников к логову духов-убийц. Люди Камня накажут врагов. А Симу будет отдана задняя часть первого же добытого Людьми Камня оленя, — старший охотник был щедр. Следопыт одобрительно кивнул.

В пещере он присел подле убитого. Тронул обветренными пальцами жуткую рану, и кивнул снова, размышляя:

— Злые духи всегда оставляют след. Пусть то — скатившийся с горы камень, поваленное ветром дерево или водоворот в реке. Симу встречался и след духов, обжигающих мясо своей жертвы. Их шаги сотрясали землю, а когти ослепляют блеском. Однако зимой гремучие духи спят. Они просыпаются, подобно косолапому, только поздней весной...

Сим слегка важничал. Пхан понимал это. Человек может гордиться своим мастерством. Уважение собратьев теряет не тот, кто лишен таланта. Посмешищем делается человек, претендующий на большее, нежели способны дать его руки и голова. Не по делам заносчивый охотник может реветь одинцом в пору гона, заглушая сказанное другими, но сородичи не услышат его. Издревле племя беспрекословно слушается старшего. Но у стойбища быстро прорезаются глаза, если старший ловчит на охоте, если сказанное им лишено практического смысла, если, наконец, он требует себе то, без чего обходятся остальные. В подобных случаях старший охотник тщетно занимает лучшее место у костра. Он продолжает жить среди соплеменников. Но они не замечают его. Он кричит на бездельничающих женщин. А они смеются над ним. Он тянется за мясом. Ему подсовывают долю немощной старухи. Постепенно им овладевает дух тумана: люди проходят сквозь него и не встречают препятствия, женщины разжигают костер, и яркое пламя разгоняет бесплотную тень бывшего вожака. Очищая место для нового.

Охотники шли за следопытом.

...Ме-Ме покинул пещеру накануне вечером. Когда непогода только-только начала стихать. Ближе к восходу солнца шкура над входом вновь поднялась — ледяной ветер дохнул в лица спящих. Коротко заворчав, Пхан приподнял, голову вслед выходящему Шишу, и задремал снова. Встревожился он позднее, хватившись косоглазого, когда исчезла последняя надежда, что Ме-Ме увлекся погоней за случайным зверем, припозднился и заночевал в шалаше Расщепленного Кедра. Вскоре Пхан поднял людей на поиски...

Ветер стер отпечатки подошв пропавшего начиная от спуска в лог. Остывшее тело обнаружилось чисто случайно, проступив темным пятном на дальнем взлобке — на полпути к топи.

Люди Камня знали многие утраты. Случалось, охотник находил смерть в когтях разъяренного шатуна. Бывало, что человеческую жизнь отнимал камнепад. При желании Сим мог бы рассказать о том, как огненный дух грозы уносил людей его рода или как рухнувшее дерево ломало хребет неосторожного. Реже люди погибали от укуса змеи и от болезней — знахари ведали в своем деле; опять же природа предусмотрительна: большинство обитателей стойбища редко ошибались в выборе спасительных средств при недомогании, иначе и степь, и предгорья довольно быстро обезлюдели бы. Человек сообразительней животного. А ведь зверь сам находит для себя лекарство. Сохраняя собственный род от вымирания.

Из всех известных людям случаев смерть Ме-Ме была особой, так как полученная им рана не исключала возможности убийства. Мысль об этом особенно страшила Пхана...

Сим остановился. Переступил с ноги на ногу, проверяя наст. Веником из сухой полыни размел тонкий слой снежной крупы. «Косолапый», — пояснил он настороженным охотникам. «Зверь не тронул Ме-Ме. Обнюхал и... ушел. Быстро ушел. Туда...» Живущий За Рекой ткнул пальцем в направлении склона, поросшего густым пихтачом. «А приполз Ме-Ме оттуда», старик заспешил вниз.