Страница 6 из 34
А сейчас она стоит у плиты и варит борщ. В борще плавает картошка и капуста. Кочан капусты потянул на кило сто.
Этот борщ, блин, немало будет весить.
Кузнечики на счастье
Потопа к тридцати стала смелой. Запросто на тридцатилетие зашла в бар и попросила коньяку. Подали.
«Ладно, — думает, — попрошу еще».
Попросила. Дали снова.
«Вот, блин, — думает Потопа, — может еще раз попросить? Или же сразу расплатиться?»
Сдержалась. Попросила еще коньяку и лимона порезать с сахаром. Ничего?
— Ничего, — ответил официант и пошел за коньяком и лимоном.
Между тем коньяк, доложу я вам, не сельтерская. Выпила Потопа еще полконьяка, съела лимон с сахаром из блюдечка и загрустила.
— Вот скажи ты мне, — говорит она официанту, — в детстве кузнечиков ловил?
— Ну ловил, — отвечает тот.
— А на хрена? — говорит Потопа.
— Да не знаю. Ловил и все.
— А надо было их есть, — объяснила Мариша, — ловить и есть. Вот если бы ловил и ел, все было бы сейчас хорошо.
Официант повернулся и ушел. Ему недосуг с пьяной Потопой разговаривать.
Потопа повернулась к окну. Там шел дождь. Деревья в бреду танцевали. Горючие бабьи слезы текли у нее из глаз.
Костянец
Потопа купила огурец и банку майонеза. А голова у нее болела-болела. Пришла домой, села на кухне и смотрит в окно. В окне Гришка Костянец с работы идет.
— Гришка, — кричит Потопа в фортку, — заходи на огурец.
Костянец голову поднял и говорит:
— Ну здравствуй, Потопа.
Костюм
В магазине висели костюмы. Мариша начала прикидывать, хватит ли ей денег. И так, и так — не хватает.
Пошла через дорогу и купила бутылку вина.
Идет домой и думает:
— Ох и чудная я баба, просто прелесть.
Светлый след
Понравился Потопе мужчина. Она мимо пассажирского скорого проходила и в окне увидала его голову.
Остановилась Мариша, горло у ней пересохло, и замахала она ему, мол, выходи сейчас же. Но тут поезд тронулся, и все пропало.
— Ну что б ты ему сказала? — спрашивала старшая Потопа у младшей вечером за чашкой чая.
«Да что б? — задумалась Мариша, — про детство бы свое рассказала, про работу, а потом мы бы в кино пошли или еще куда…»
Потопы помолчали, и старшая, долив себе в чашку кипятка, добавила:
— Да и жильем ты, слава Богу, обеспечена…
О Заболоте
Философия
В некоторых случаях жизни смысла нет. Заболот знал об этом.
Например, ударило его два раза током. Хорошо. Ударило в третий. Он перестал бриться. Помогло.
На нелепые и стихийные приколы природы надо отвечать тем же.
Или полюбила его женщина, но ушла. Полюбила вторая — ушла. Незадача.
Как тут поступить? Можно, конечно, третьей ноги сломать, чтоб ходить не умела, но это трудно. Почему? Потому что ноги имеет смысл ломать только той, которая полюбит, чтобы она, значит, не ушла. Но посудите сами. Тут котенку, за тобой увязавшемуся, готов распоследнее отдать, а полюбившей женщине?
То-то.
Вот поэтому, когда Мария к Заболоту сама ночью в дом постучала, уйдя таким образом от всего отягощающего ее любовь, он заперся в конюшне и занялся членовредительством.
Взял ножовку, по-простому пилу, и решил себе что-нибудь отрезать. В общем, сел он, приготовился.
Однако же и неприятно это. Свою руку-то — пилить.
Херня какая-то. Взял закурил. Открылся. Вышел во двор.
Звезд насыпало — горстями. Луна на юге — полночь.
Выходит на порог Мария полуголая.
— Витенька, — говорит Заболоту, — Витенька, куда ты запропастился, не случилось ли чего?
— Зайди, Мария, в дом, — сказал Заболот, — зайди, не свети ногами.
— Любимый, — говорит она, — может, я тебе в тягость, может, я пойду?
— Я тебе пойду, — сказал Заболот, — ты, Мария, иди в дом, Христа ради, не мешай мужику забор чинить.
— Какой забор, Витенька, какой забор! Ночь, август, я, опять же. Пошли, я тебя поцелую.
— Поцелуешь еще, — сказал Заболот, — а что август — так это излишние придирки. Когда и чинить забор, как не в августе.
— Может, я чем помогу, милый мой, может, гвозди подержу?
— За шляпки, — сказал Заболот и сел в траву у колодца. Положил пилу рядом и оглядел природу.
Мария, завороченная в простыню, возле сгустилась.
— Уйдешь ты от меня, — сказал Заболот, и его стало дергать, — как пить, уйдешь.
— Не уйду, Витенька, не уйду, — сказала Мария.
— А я сказал — уйдешь! — заорал Заболот, вскочил на ноги и скоренько запрыгнул за сарай, где стало его рвать и плакать.
Африка
Заболот купил карту Канады, но считал ее за Австралию.
— Кенгуру, — говорил он интересующимся дачникам, — особенно кишат в пригородах Оттавы.
Больше всего его занимала пальба по зайцам, как он ее понимал.
— Расплодилось их — тьма, — начинал тему Заболот. — Установили, что на одного австрало-канадца приходится семь с половиной зайцев. Что делать? Мильоны нас, их — тьмы и тьмы. И только картечь, друзья мои, только картечь спасает и по сей день государственность страны. Стреляют в упор из дробовых установок «земля — заяц». Кровища льется. Кенгуру мечутся. Кромешный ад.
Заболот притихал, нашаривая глазами новый поворот темы.
— Подобное было только во Вьетнаме. Но и там зайцы не позволяли себе таких мерзостей. До чего дошло. Зайцы требуют равенства, гражданских прав и чтоб браки разрешили между зайцем и белой женщиной. Хуже всего, что Гринпис — за. Говорят, от них волонтеры воюют на стороне зайцев. Но австрало-канадцы — молодцы, наши парни. Огнем и мечом, огнем и мечом. И, понятное дело, картечью.
— Кроме того, — Заболот спускался до шепота, — наши уже там. А наших вы знаете. Наши — это звери. Конечно, никто не афиширует. Зачем? Но народ знает. Народ — сила неимоверная.
Бутылки пустели, начинался закат. Заболот, по мере говорения, становился все более меланхоличен и суров.
— Тяжелее всего полукровкам. Ты представь, Вася, — обращался он к собутыльнику, — каково тебе, если ты полузаяц-получеловек?
Васю крепко кренило, но он пытался представить.
— Представил? То-то. Внешне, вроде, и пух, и лапы толчковые, но росту в тебе человеческого метр семьдесят. И по-русски говоришь отлично, но из любого бара тебя вышвырнут, потому что какого хера! Зайчатиной от тебя несет, да и баб от тебя прятать надо. К тому же глаза красные, на завтрак — морковка, на вечер — капуста. Словом — бред. Ты переживать начинаешь. Оно и понятно. Душа-то у тебя — отцовская, Васек, так ведь? Вот. Но пух-то, пух с тебя летит, и задние лапы — толчковые. Что делать? Ты знаешь, Васек, что делать?
— Нет, — отвечал стеклянный, но честный Васек.
— А в ситуации войны? — закручивал гайки Заболот. — У них же, мы с тобой знаем прекрасно, война грохочет по проселкам. Нивы горят. Смерть и страх. Страх и смерть. За кого ты? — кричал на Васю Заболот. — Ты, ты — псевдозаяц и недочеловек, отверженное существо с белым пухом и задними толчковыми, ты на чью сторону встанешь в грозовых раскатах войны?!!
Вася, молодой штатный слесаренок котельной № 8 дачного городка «Прудистое», качал головой и плакал.
— Нет, ты мне это прекрати, — упрямился Заболот, — плакать за тебя будет твоя мать-зайчиха. Перед тобой лежит выбор, страшный, но неминучий: австрало-канадцы, которые тебя будут презирать, или зайцы, которые тебя будут ненавидеть?!
Заболот останавливался, закуривал, разливал и делал новую затяжку.
— Вот так, Вася… Именно так… Да ты не плачь… Ну не заяц ты, не заяц. А я говорю — не заяц. Успокойся, Василий, ты — не заяц… То есть как это кто? Человек ты, Вася, человек. Не сомневайся. Серьезно. Был бы заяц — ел морковку. Согласен, ешь. Но мало. Да, мало. А глаза у тебя от водки красные. Дня три не попей, сразу побелеют. Точно.