Страница 40 из 64
Тишина стала зловещей, пугающей. Клара вдруг всем существом почувствовала, что она сейчас одна — среди нагромождения недвижных, безжизненных обломков, — и содрогнулась. Девушка крикнула — ответа не было. Она кричала еще и еще — никто не отвечал, и мир вокруг неожиданно явился ей сценой грандиозной вальпургиевой ночи. Еще мгновение — и тысячи бесов набросятся на несчастную со всех сторон.
Она пустилась бежать среди развалин, глядя себе под ноги: в густой траве крылось множество глубоких рытвин и колодцев. Из сточных канав древнего города воняло, как в лучшие времена Римской империи. Перепрыгивая с одной поваленной колонны на другую, она пробежала через форум, пересекла арену и у самой стены города остановилась, тяжело дыша. Сомнений не было — она здесь одна.
Да, одна. Возлюбленный не откликнулся на ее зов. Где-то далеко за горами угасал день. Стены и дно высохших бассейнов окрасились в невиданные ранее тона. Необычайно глубокие бассейны, казалось, разевали хищные пасти, силясь ухватить очередную жертву — чтобы насладиться ею в порыве зловещей страсти, для которой нет границ между живым и мертвым, более того — и сама смерть есть источник наслаждения. Предзакатная тоска охватила и подавила ее, страх сковал движения — страх перед тысячами духов, скопившихся здесь за многие века забвения, небытия. Идти она не могла, отрезанная от мира морем трав, стенами колонн, ловушками колодцев. И незаметно, смешавшись с душевным трепетом, который несла с собой ночь с ее мириадами призраков, проникал в душу девушки леденящий ужас от сознания, что его уже нет на свете.
Раздавшиеся неподалеку громкие возгласы вернули ее к действительности. С лицом, залитым слезами, она вышла на дорогу, и два автомобиля, на которых компания друзей объезжала окрестности празднично бурлившего поселка, лихо затормозили, подняв огромное облако пыли. Друзья бросились к девушке с радостным гомоном, потоком пошлых шуточек по поводу ее исчезновения, сопровождавшихся взрывами добродушного хохота. Они бежали ей навстречу вприпрыжку, взявшись за руки, одетые нарочито пестро и небрежно — как всегда для ночного веселья, юношески буйного, превращавшего каждую ночь того памятного лета в многоцветную оперу-буфф, полную ряженых и привидений.
Однако понадобились считанные секунды, чтобы все поняли: стряслось нечто серьезное — такое, чего никто из них в жизни не переживал. Девушка увидела вокруг ласковые, заботливые лица, потоком сыпались вопросы: «что случилось?», «почему слезы?», «где же Тоньо?»… Случившееся было слишком просто и на первый взгляд не так уж страшно. Юноша исчез неожиданно, в предзакатный миг, в разгар веселой игры двух влюбленных, и в самом его исчезновении крылась загадка — ведь неизвестно было даже, жив он или мертв. Он пропал где-то среди развалин, может быть под обломками стены или в глубине одного из колодцев, скрытых густой травой и зарослями кустарника. Во всяком случае, он не выходил за пределы древнего города: знакомая всем одежда, фотоаппарат и книга Камю валялись на берегу, овеваемые дыханием морского ветерка.
Кто-то из компании побежал добывать фонари и факелы; потом, с помощью местных жителей, друзья стали искать Тоньо на всем пространстве, занятом развалинами, — от греческого ристалища до финикийского волнореза, вдававшегося далеко в море. Вереница огней прочертила ночь, словно из тьмы веков возродилась какая-то древняя, уж не минойская ли, ритуальная церемония. Дул порывами горячий ветер, как предвестие трагедии; рассыпавшаяся среди деревьев толпа мужчин, женщин, детей, перепрыгивавших с развалины на развалину, казалась скоплением гномов и эльфов из какого-нибудь балета на музыку Грига. Снова и снова выкликали имя исчезнувшего, но единственным ответом был шум прибоя. Никто не заметил, как на горизонте заалела заря и начался новый день.
Истинное величие тех, кто умирает молодыми, — в том, что они не подвластны старению. Их лик остается навеки чистым и непорочным в памяти родных и друзей — а те стареют, как все живое. От ушедших молодыми нам остается аромат свежераспустившегося цветка или тот пряный, чувственный запах, который источают высохшие бассейны лежащего в руинах города. Мы любим память об этих людях, ибо они — образ юности, замирающей от трепетного предчувствия наслаждения жизнью. И этот образ — вечен. Мы лелеем его в душе до самой могилы; старея, мы смотримся в зеркала, и память о нетронутой и вечной красоте покойников словно стоит за нашей спиной, смеется над нами и ужасает нас.
Но Тоньо не умер — нет, нельзя даже сказать, что он умер в то лето, когда ему явилось чудо первой любви. Пропасть, исчезнуть — эти понятия предполагают возможность не только возвращения, но и старения. Поэтому для всех, кто его знал, Тоньо остался человеком, который хотя и пропал бесследно когда-то в юности, но мог неожиданно повстречаться каждому, на любой улице любого из городов. И эта надежда когда-нибудь встретить исчезнувшего юношу, и упорное сопротивление мысли о собственном старении, дни и часы которого стали неумолимо отсчитываться с той памятной ночи, — эти чувства каждого отрицали для Тоньо самую возможность — и привилегию мертвых — не взрослеть со временем. Уходило лето за летом, а компания друзей продолжала верить — или делать вид, что верит, — в то, что Тоньо на самом-то деле живет себе на свете, неизвестно где, и взрослеет точно так же, как они. И как они, движется к зрелости, увлекаемый стремительным потоком, не знающим ни остановок, ни движения вспять. Короче, они верили, что когда-нибудь еще встретят Тоньо — и увидят на его лице ту же знакомую им беспощадную печать времени.
Дни уходили за днями, похожие друг на друга, как бусины четок, перебираемые чьей-то равнодушной рукой, или как звенья цепочки, на конце которой болтается зловещим брелоком обнаженный череп… Памятное всем лето уходило в прошлое, юношеский флирт, полный заразительного веселья и столь много обещавший, уступал место чувствам более серьезным и стойким, с еще более серьезными и солидными последствиями. Клара вышла замуж — как-то весной, на закате дня, она венчалась в одной из лучших церквей города. Был роскошный банкет, множество подарков… Мужа она очень любила.
И снова, не задерживая на себе внимания, катились прочь месяцы и годы. Над морем и прибрежным поселком, над пляжем и древними руинами загорались и величественно угасали летние дни. О невозмутимое постоянство природы! В одном археологическом музее как-то вдруг вспомнили о сокровищах античного искусства, дремавших в забытьи на берегу, у основания финикийского волнореза, и группа иностранных ученых начала раскопки среди развалин. Земля должна была вернуть дневному свету то, что когда-то коварно похитила у него.
Однажды солнечным утром, в самом начале очередного лета, Клара повела старшего сына в музей. Она делала это, понимая, как важно воспитывать в детских душах любовь к искусству. На нее-то, честно говоря, музеи всегда нагоняли тоску. В толпе людей она теряла способность не только испытывать возвышенные чувства, но и просто сосредоточиться и понять, что происходит. Надписи и таблички, набор сухих сведений, должны были — так считалось — автоматически переносить посетителя в иные времена… но ее они повергали в уныние. Перед ее глазами проплывал однообразный поток бездушных экспонатов, кладбище обломков прошлого; само ощущение веявшей от них глубокой старины покидало ее тем быстрее, чем дальше она углублялась в залы музея, ошеломленная и опустошенная, совсем как тогда, в день, когда пропал Тоньо.
Она не забыла того дня, но вспоминала о нем очень редко. И лишь теперь, когда зримые образы прошлого понемногу пробили дорогу в ее сознание и заговорили в нем, она мысленно перенеслась назад, в то далекое лето своей юности, к развалинам древнего города и к загадочному исчезновению Тоньо, с которым она когда-то играла в любовь и потеряв которого потеряла самое себя.
И здесь следует сказать о предмете, больше других растревожившем ее воображение. Это была статуя римского эфеба, чье лицо показалось ей странно знакомым. Статую выкопали из-под обломков античного города через три года после того, как исчез Тоньо.