Вой

Таких льдов, таких зим и, стало быть, таких весен давно не было. Соответственно – и летом уже не та река. Осмотрев берега, заросшие нитчаткой, Грохов решил, что купаться пойдет за плотину, на проточную воду.

Открыв дверь дома, единственное, что сделал, – веником смахнул паутину с дверных проемов. Даже не распаковав сумку, быстро разделся и в одних плавках и вьетнамках направился смывать дорожную пыль.

Солнце горело над далеким изгибом текущей с запада реки. Висело еще высоко, ждало его. А на востоке, за плотиной, была совсем другая река, разлившаяся на три рукава, – с каменными, травянистыми, песчаными, «дикими» пляжами. Она то пряталась в каменные коридоры с гладкими небольшими порогами, то, раздаваясь вширь, огибала маленькие островки, поросшие камышом, и раздваивалась перед островами побольше, одетыми в сирень. Крайним левым рукавом река заворачивала на юг и текла вдоль парка, отрезая городскую суету от тысячелетней зеленой тишины. Второе течение образовало остров, на котором возвышался замок, построенный в стиле барокко еще в 18-м веке, – некогда ухоженный, вовремя подкрашиваемый в цвет неба, а ныне – с грязно-серыми залысинами, с облупившейся штукатуркой краеведческий музей. Третье русло, созданное рукотворно, но не менее живописное – зарождалось под плотиной ГЭС, неслось по каналу, вертело турбины и, успокаиваясь, умиротворенно вливалось в парк.

Плотина – метрах в ста от дома Грохова – вела строго на юг, в тот же парк – нестандартный, не городской, потому что он не кончался на какой-то черте, а переходил в лес. И там, на теплой стороне мира, над темнеющим парком так мощно, так ярко, так волнующе притягательно (это помнилось с детства) всходила вечерами сияющая первородным светом луна – огромная, багровая, словно только что выплавленная, близкая, домашняя…

Свернув за плотину, Сергей спустился по широкой извилистой тропе между общипанной бесцеремонными дачниками сиренью и оказался на гладкокаменном берегу. Камни здесь были коренные, – они росли из глубины земли и, отшлифованные временем, будто стекали причудливыми волнообразными глыбами к реке и уходили в воду. Чуть ниже по течению берег каменный переходил в травянистый, покрытый низкорослым, густым мягким клевером, с изредка маячившими многотонными валунами, напоминающими спины мамонтов из картинок в школьном учебнике истории.

На «лежанке», отделенном одним прыжком от берега плоском каменном островке в несколько квадратных метров, группа загорелых девушек и парней, сидя на видавшей виды подстилке, играла в карты. Под плотиной, с бульканьем и криками резвились в пенном водовороте мальчишки лет десяти-двенадцати, подставляли спины под толстые струи воды, пробивающейся сквозь трещины старого деревянного перекрытия, взбирались, насколько могли, по скользкому бетонному откосу вверх и с визгом прыгали в кипящую прохладу.

Прежде, чем на берегу появился Келя, некогда близкий товарищ, Сергей успел искупаться, побывав сразу после ада (потогонной езды в автобусе) в раю, которым в знойный июль является любой более-менее чистый водоем.

Как только он ступил на «лежанку» – ему захотелось вспомнить молодость. С этого камня много лет назад он лихо крутил сальто – не только заднее, но и переднее, хотя «лежанка» позволяла разбег всего в три шага.

Он повернулся спиной к воде, лицом к играющим в карты, скорее всего, студентам Дыбовского педагогического колледжа. И встретился взглядом с девушкой в зеленом купальнике, миловидной, лет восемнадцати – она сидела, стройно вытянув спину, подчеркивая гладко-тонкую, еще не перегруженную годами талию. Грохов медленно, глядя ей в глаза, поднял вытянутые руки вверх – получилось вроде бы приветствие. Затем опустил руки, снова резко взмахнув ими, оттолкнулся, перевернулся в воздухе и четко, как это было в юности, вошел в воду ногами. Дальше забыл о студентах, поплыл себе к другим камням. А когда уже выбирался на сушу – снова поймал взгляд той девушки. Теперь она смотрела стоя (специально поднялась?), теребя одной рукой темно-русые кудрявые волосы. Может, показалось: в ее глазах был не просто интерес, а настоящее восхищение. Наверное, не показалось, потому что он не стремился произвести впечатление, не играл на зрителя, а просто купался в свое удовольствие. И когда уже подходил к ожидающему его другу, повернулся еще раз: она смотрела на него с таким же явным неравнодушием.

«Подморгнуть ей, что ли? – легкой волной плеснулась мысль. – Или поприветствовать рукой? Нет, для романтической игры есть другой, более привлекательный объект». Тут же мелькнуло сомнение: стоит ли в такую игру играть? Разве для этого приехал в Дыбов? Он вновь мысленно вернулся к девушке на автовокзале (еще не был уверен, что это дочь Наташи, а уже назвал ее «Наташа-2»). И сам себе улыбнулся: интересна все-таки мужская логика. Ведь совсем не девушку имел в виду, когда подумал, зачем приехал в Дыбов.

Он более пристально окинул взглядом студентку в зеленом купальнике. В Киеве, а тем более, в Москве таких студенток – как пиявок в этой реке. Но то столицы, там все чужое, и чтобы сделать что-то своим, нужны труды и годы. А здесь все свое, родное, как кровь в собственных жилах. Разве можно пройти мимо этого «своего»? И Грохов окончательно понял: отказаться от уже накатывающейся игры – нельзя, это было бы преступлением против юности. Если эта молоденькая, темно-русая, почти шатенка, встретившаяся случайно на реке, так смотрит, то почему не может так смотреть та светло-русая, почти блондинка, встретившаяся (случайно или по воле судьбы?) на автостанции? Может! Только ею надо заняться.

3

Одарив студентку легкой улыбкой, Сергей расстался с ней навсегда. И еще раз отметил: правильно сделал, что позвонил полчаса назад Келе. Ведь сама жизнь просит, чтобы в нее вошло еще одно маленькое приключение, еще одна игра. Он попросил Келю обязательно и немедленно прийти по делу «одной молодой звезды», так ярко взошедшей вдруг на дыбовском небосклоне.

Странная, непостижима родина детства. Она способна в одно мгновенье одурманить умную, многоопытную голову, превратить зрелого мужчину в пацана, затмить все ценности, которыми жил целые годы, а то и десятилетия. Предполагаемая игра в любовь с молоденькой девушкой (а план уже зарождался) была для Грохова интересной не сама по себе – таких игр отыграно много. А то интересно, что здесь присутствовал запах, и даже дух его юности, его былых надежд, которые были обрезаны на дальних подступах к их осуществлению. Не доиграл он в свое время во все положенные молодости игры, – и батальные, с мальчишками, и лирические. Игра с ней, девушкой, которая возвращала его к главной ценности молодости, первой любви, была несравнима с другими не доигранными, точнее, как выяснилось, отложенными играми, как несравнимо в семнадцать лет одно легкое прикосновение руки любимой девушки с сотнями крепких мужских рукопожатий.

– Ты никак не остепенишься. Почти сорок мужику, а все одни девочки в голове, – шутливым укором поздоровался Келя.

– Добавь: красивые девочки, – уточнил Сергей.

– Вообще… за это тебя и уважаю, – хмуря брови над слегка выпученными пляжно-светлыми глазами, вечно по-собачьи настороженными и внимательными, признался Келя. – Так что ты хотел, конкретно?

– Конкретно, именно. Кон-крет-ну-ю хотел. Я хочу знать, кто она, откуда, и сколько ей лет. Если есть уже восемнадцать, я возблагодарю судьбу и тебя. Будь уверен.

– А-а, боишься малолеток!..

Николай Келинский, которого весь Дыбов уже четверть века знал как Келю, был достаточно влиятельный мужик в теневой экономике Дыбова и очень авторитетный среди деловой и «приблатненной» молодежи города. Уважение снискал не столько за свои собственные заслуги, сколько за незапамятную, непоколебимо стабильную близость к «королю» города Котлу (от фамилии Котельников). Некоторые считали Келю «шестеркой», впрочем, открыто сказать такое никто не осмеливался. А вот Грохов так не думал, поскольку хорошо знал Келю и был уверен, что преданность авторитетному человеку, который превосходит его или по уму, или по силе, – его черта характера. Келя так же искренне был предан и самому Сергею, а уж ему-то никогда не угодничал.