Иван-да-Марья

- А ну как он меня сразу узнает?

- Так ты ж в ослиной шкуре будешь. Ушами глаза прикроешь, да и ладно. Родной отец тебя не признает, - тут Санька на царевну посмотрела, видит, та вытаращилась на нее с изумлением, и пояснила:

- А ты что себе думаешь? Без ослиной шкуры в таком деле никуда. Мне мама в детстве рассказывала про заморских прынцесс всяких. Так те прынцессы всю дорогу в ослиных шкурах разгуливали, а потом себе самых что ни на есть лучших женихов отхватывали.

Подумала-подумала царевна, да и решилась. Поручила верной Саньке раздобыть ей лохмотья нищенские да шкуру ослиную, собрала себе еды в узелок - все та же Санька с кухни натаскала незаметно. В сундучок сложила Марья самое в дорогу необходимое - три бальных платья, духов два флакона, четырнадцать сорочек, чулки шелковые с подвязками, шелку два отреза, кружева брабантские, заколку для волос с брильянтами и плюшевого мишку.

Приволокла Санька шкуру, понюхала ее царевна и сморщилась.

- Ослом, - говорит, - воняет.

- Ну так... - развела руками конопатая наперсница, - ее, знаешь ли, осел до тебя и носил в основном. А кто сказал, что легко будет?

Повздыхала Марья, а делать нечего. Облила шкуру духами и надела поверх лохмотьев.

- Ты, главное, - наставляла Санька, - как в дому у него будешь, старайся матушке его понравиться. Ежли матушка жениха тебя полюбит - так, почитай, что уж дело решенное...

- А как же я мимо стражников на воротах незаметно пройду? - спохватилась вдруг царевна.

- А ты и не ходи через ворота. Ты через забор. Вот как хитили тебя давеча - так и убёгнешь. Только ты прежде завопи погромче, будто ругаешься на меня. Обзывайся всячески и вообще - ну, сама знаешь. Я выскочу, всем скажу, что гневаться ты снова изволишь. И еще - что ты в сад пошла и никогошеньки видеть не желаешь.

- Ага, - кивнула понятливо царевна, и тотчас как завизжит! Санька, уши зажав, наутек кинулась.

Через несколько минут от царевниных покоев до сада ни единой живой души не сыскать было. Подхватила Марья сундучок в одну руку, узелок с провизией - в другую и в сад выбежала. Перекинула первым долгом свою поклажу через забор, а следом и сама кое-как перелезла.

Шла Марья по дороге, шла... час уже идет, а деревни что-то все не видать. "Эдак я, - думает, - и устану скоро. Надо, пожалуй что, у людей повыспросить, далеко ли до той деревни". Понятно, царевне пешком-то ходить непривычно, ей уж и казалось, что много верст она прошла и все ноги сбила. Да и сундучок стал вовсе уж руки оттягивать, будто не платья шелковые в нем, а булыжники какие. На самом-то деле она и от столицы толком отойти не успела. Попробовала у путников встречных про дорогу спрашивать - ан люди шарахаются от нее, будто от чумной. Сообразила царевна, что в ослиной шкуре, видать, все дело, и сбросила ее покамест - все одно, мол, меня тут в этаких лохмотьях никто за царскую дочку не признает - и в сундучок свой сложила. Дело веселее пошло - первый же путник ей объяснил, что до деревни той неделя ходу пешком, ежели скорым шагом идти и только на ночь останавливаться. Приуныла Марьюшка. Да разве ей такую дорогу сдюжить? На город даже оглянулась - не поздно ведь вернуться-то. Тут же, правда, и устыдилась такого своего малодушия. Смотрит на люд мимохожий - да вот ведь, они-то могут! Иные странники, по виду, и не одну уж неделю в пути. Нешто ж, думает, я чем хуже? И не хуже вовсе! И никакая я не балованная...

К вечеру Марья и впрямь все ноги себе в кровь истоптала. Набрела на постоялый двор - да ее оттуда за малым взашей не выгнали. Денег-то царевна и не подумала с собой взять. Сняла она золотой перстенек с пальца и хозяину двора отдала. Тот, конечно, решил, будто колечко краденое, но Марью, однако, впустил. Швырнул ей миску бобов и ночевать разрешил на сеновале.

Так вот и шла царевна потихоньку еще два дня. И ноги у нее болели, и куда идет, она почти уж забыла. Даже в чистом поле ночевать привелось. На третий день съестные припасы у нее закончились. А на четвертый, наконец, повезло: старичок-возничий на попутной подводе с дровами разрешил путнице усесться на куче дров и до самой деревни довез.

Довольная царевна, сойдя с подводы, первым делом открыла свой сундучок, извлекла из него ослиную шкуру и на себя накинула. Разыскала дом Авдотьи Степановны и в ворота постучалась.

Ну, Степановна-то, конечно, не могла божью странницу в дом не пустить. Стала потчевать царевну, чем бог послал, хоть и решила про себя, что эта Ослиная Шкура - юродивая какая-то.

Марья, же, помня о санькиных наставлениях, решила на хозяйку обхождением да воспитанностью впечатление произвести.

- Ах, благодарю, мадам... миль пардон... ах, дивный, дивный повар у вас... шарман... а знаете, такой вот интерьер - в очаровательном крестьянском духе - входит нынче в моду в лучших домах. Дизайнеры рекомендуют...

Степановна, подперев ладонью щеку, жалостливо слушала бессмысленный щебет гостьи. Вот ведь, думает, беда-то какая... мало что нищенка бездомная, так и блаженная вовсе. Никакого, кажись, разумения...

Уложила вдова странницу на лавке, та в шкуру свою закуталась и заснула сладко-пресладко.

А тут и Иван с Василием разом домой вернулись - один из кузни, другой с луга. Зашли - и с порога давай носами водить.

- Чтой-то, - говорит Вася, - у нас в дому ослом воняет?

- Тссс! - зашипела мать и на спящую царевну рукой махнула. - Вишь, приблудилась. Нищенка юродивая. Выгнать-то не выгонишь - не по-божески это. Пущай уж остается пока. Может, хоть мне по дому помогать станет - старая я уже, а вы, обалдуи оба-два, не женитесь никак.

- Ну пущай, - пожал плечами Василий.

На том и порешили.

На следующий день все, кроме царевны, в доме, как всегда, встали рано. Братья работать отправились - один в кузню, другой на луг. Степановна корову подоила, воды принесла, в доме прибрала, пирогов напекла... а Марья все спит себе да спит. Ладно уж, думает добрая вдова, пущай отдохнет с дороги. А там и сама наверняка помогать мне вызовется.

Проснулась царевна-нищенка после обеда, потянулась сладко. Степановна ее пирогами кормить стала.

- А что, - говорит Марья, - добрая женщина, одна ли ты тут живешь? - а про себя думает: уж не ошиблась ли я избой?

- Какое! - засмеялась Степановна. - Просто ты, девонька, все проспала. Сыновья мои уж работать уйти успели. Ну, старший мой, Василий, того гляди, обедать явится - он тут в кузне неподалеку. А младшенький, Иван, на дальнем лугу коров пасет. Вот ежели б ты, душенька, пирогов горячих ему снесла, и то б дело было.

Подивилась царевна, что герой ее великий коров пасет, однако сходить к нему, конечно, не отказалась. Накинула на себя шкуру, взяла у хозяйки корзинку и сундучок свой незаметно прихватила.

Явилась Марья на дальний луг. Смотрит - стадо мирно само по себе пасется, а пастух в тенечке под деревом лежит. На коленях у него книжка раскрытая, а голова набок свесилась, глаза закрыты - разморило Ванюшу. Марья тихонечко к нему подошла и корзинку радом поставила. А потом за деревом укрылась и переоделась в одно из своих бальных платьев - то, что серебряной нитью шитое. Снова к пастушку подошла, наклонилась и поцеловала его в губы. Иванушка тотчас, конечно, проснулся, глазами хлопает, а понять ничего не может.

- Ну, здравствуй, Ваня, - говорит царевна.

- Ага... это... то есть... ты это, Мань, откуда здесь?

- А это я тебе, Ваня, снюсь. Голову тебе, понимаешь, напекло, и царевны всякие сниться начали.

- А-а-а-а-а... - тотчас успокоился Иванушка и руку под голову подложил. - Ежели снишься, тогда ладно. Снись дальше. Будем разговоры всякие разговаривать.

- А знаешь ли ты, Ваня, отчего я тебе снюсь?

- Отчего?

- Оттого что ты, Ваня, влюбился в меня без памяти. Влюбленным, знаешь, всегда предмет обожания снится.

- А чего ж ты мне ночью тогда не снилась?

- Вот дурак. Порядочной девушке, видишь ли, до свадьбы к юноше ночами являться неприлично. Даже и во сне. Я тебе лучше днем являться буду. Вот как заснешь на этом самом месте - так я тебе и приснюсь.