Исток

Около полуночи неподалёку от Бьёрна и Эйрика послышался шум, лязг оружия, воинственные крики.

Потом перепуганные дворцовые слуги пронесли несколько мёртвых тел, пробежал с окровавленным мечом в руке Варда, за ним ещё какие-то сановники. Затем появился утомлённый конунг Рюрик и сказал, что всё кончено.

Утром столицу заполонили слухи и сплетни. На площадях и торжищах толпились сотни зевак, жадно слушавших и тут же передававших другим последние известия из Дворца.

   — Готовился мятеж! Но с Божией помощью удалось не попустить несправедливости...

   — Я своими глазами видел четыре трупа! Один из них — логофет Феоктист!..[3]

   — Он был главарём заговорщиков! Мятежники пытались отравить василевса!..

   — Всю ночь продолжалось заседание Тайного Совета!

   — По случаю усмирения мятежа на ипподроме будут ристания и бесплатная выдача хлеба!..

   — Свершился великий акт справедливости!

Народ воспринял переворот вполне удовлетворительно, если слухи назвали его великим...

Эпитет «великий» обычно прилагается к злодеянию, затмившему прежде бывшее и ставшему некой доблестью.

Глашатаи прочитали указы эпарха столицы, из которых стало ясно, что Господь хранит молодого василевса.

В сопровождении дворцовой стражи молодой василевс показался народу. На улицах столицы его встречали восторженные толпы, повсюду слышались здравицы в его честь.

В Доме Варвара царило буйное веселье — из Большого Дворца сюда были доставлены изысканные яства и вина, варяги получили золотые браслеты и дорогие одежды.

А Рюрик тихо сказал Бьёрну:

   — Боюсь, что наш благодетель обречён... Плоды смуты никогда не достаются тому, кто её затевает. Он может только всколыхнуть и замутить воду, а ловить рыбу в этой мутной воде станут другие...

   — Разумеется, — согласился Бьёрн. — Те, кто расшатывают устои государства, чаще всего первыми гибнут при его крушении. Первым всегда суждено погибать. Ибо их удел — лишь вспахать поле. Влачат жалкое существование и вторые. Их задача — засеять поле. И лишь третьи, незаметные последователи первых и вторых, когда утихнут волнения, с удовольствием воспользуются созревшим урожаем.

Диакон Константин услышал о происшедшем дворцовом перевороте от возбуждённого псаломщика Иоанна.

   — Василисса Феодора удалена от престола. Логофет Феоктист низвергнут!.. Что теперь будет с империей и всеми нами?! Станем молить Господа о даровании спокойствия в государстве!

Выкрикивая новости, псаломщик вглядывался в побледневшее лицо диакона Константина, словно надеялся проникнуть в его душу. Константин не без оснований полагал, что псаломщик является чьим-то осведомителем — то ли эпарха, то ли иного высокопоставленного чиновника. Посему ничего ему не ответил, лишь озабоченно кивнул.

   — Ты ничего мне не скажешь? — удивился псаломщик.

   — Мне нечего сказать, — тихо ответствовал Константин. — Мы с тобой люди маленькие, мы не вправе обсуждать то, что происходит вблизи трона. Всякая власть от Бога, что же ещё говорить?

Затем Константин без промедления оставил Константинополь.

Заплатив два обола перевозчику, он перебрался на другой берег Босфора и зашагал по каменистой дороге в Вифинию.

Ночевал он на придорожном постоялом дворе.

В харчевне поселяне мирно пили вино и судачили о погоде.

То ли они ещё не знали о событиях, происшедших минувшей ночью в столице, то ли им было глубоко безразлично, кто и как станет править империей.

К исходу следующего дня Константин добрался до горы Олимп.

В низкой тёмной келье Константин разыскал своего брата Мефодия и поделился с ним безутешной новостью.

   — В наше время людей терзают лишь два желания: иметь и властвовать. Ради удовольствования этих желаний большинство людей готовы продать души свои и тела князю тьмы. Иметь и властвовать, властвовать, чтобы иметь, — сказал Мефодий. — Я нынче же закажу службу за упокой души нашего благодетеля. Но что будет теперь с тобой?

   — Всё в этом мире — тайна. Никакому человеку не дано постичь всей мудрости Творца, — негромко заговорил диакон Константин, по обыкновению глядя не на собеседника, а куда-то вдаль. — И одной из самых великих тайн Вседержителю было угодно окутать человеческую свободу. Никому из смертных не сообщены пределы его свободы. Никто также не смеет судить и о пределах чужой свободы. Посему никто не может быть судьёй другому человеку. Не судите, да не судимы будете!.. Всё окутано тайной...

   — К тебе расположен протоасикрит Фотий, ты знаком с государем... Ты занимаешь кафедру философии в Магнавре. Может быть, падение Феоктиста не повредит твоей карьере? — участливо спросил Мефодий.

   — Разве дело в моей карьере? — вздохнул Константин. — Мне сейчас просто опасно оставаться в Городе. Не дай Бог попасться на глаза кесарю Варде!.. Он сейчас не пощадит никого...

   — Оставайся до поры у меня...

   — Спасибо, брат... Поживу здесь, пока в столице не улягутся мятежные страсти.

Мефодий служил на невысокой государственной должности где-то на Балканах, но незадолго до смерти благодетеля и покровителя Феоктиста по совету брата Константина решил оставить мир и посвятить себя служению Богу.

Он стал настоятелем небольшого монастыря Полихрон на азиатском берегу Мраморного моря, неподалёку от горы Олимп. Константин любил это место. Сюда, в тёплую Вифинию, на тихий берег маленького моря, Константин приезжал отдохнуть и подлечиться после изматывающих путешествий и утомительных дискуссий с мудрецами-иноверцами.

Диакон Константин впервые узнал о горе Олимп и стоявшей там обители ещё в ту пору, когда служил патриаршим библиотекарем. Он был послан туда за какой-то древней рукописью, срочно понадобившейся патриарху.

Недолго пробыв библиофилаксом, Константин на полгода отправился в уединённый монастырь недалеко от Бруссы, на побережье Мраморного моря — это был один из главных центров православного монашества.

Его душа отдыхала и возвышалась лишь в монастырях.

Монастырские книгохранилища хранили неведомые сокровища.

В монастыре Константину, помимо библиотек, нравились три вещи: почитание монахов, уважение настоятелей и отсутствие женщин...

Константин боялся женщин и презирал их.

Его душа торжествовала, когда он видел их, подавленных, на коленях приползающих в монастырь на исповедь и отпущение грехов...

Выслушав очередную кающуюся Магдалину, диакон Константин размеренно, холодно и методично наставлял её на путь истинный:

   — Все люди боятся страданий и ищут наслаждений. И наибольшие удовольствия людям доставляют именно порочные страсти. И красота, и богатство приносят людям, ими обладающим, гораздо более вреда, нежели бедность и телесное убожество. Диавол прельщает людей красотой мира сего. Опасайся соблазнов, постом и молитвой гони диавола вон!

   — Отец диакон, помолись за меня!.. Уж я отблагодарю, — словно невзначай обнажая колено, шептала грешница.

   — Изыди, Сатана! — гневно рычал Константин и убегал прочь.

Будучи обделённым в детстве, но обладая недюжинным честолюбием, Константин страстно желал ощущать своё духовное превосходство над окружающей его серой массой, над толпой...

Участие в жизни церковной общины, вхождение в духовную и богослужебную атмосферу таинств, благодати, молитвы, литургии, наказания дисциплинарного порядка, добровольно над собой признаваемого, жизнь по строгим моральным нормам — всё это завораживало честолюбивого юношу, возвышало его вначале над ровесниками, а затем и над всеми мирянами.

Константин понимал, что Господом ему даровано более, чем кому бы то ни было из людей, но его выдающиеся способности не позволили ему поступить на государственную службу из опасения претерпевать унижений более, чем могла снести его душа.

3

На самом деле логофета Феоктиста кесарь Варда лично зарезал лишь несколько месяцев спустя — 20 ноября 856 года. Надеюсь, читатель извинит некоторое отступление от исторической истины, совершенно не влияющее на ход событий нашего романа.