Исток

Феофилакт угрюмо молчал.

   — Что-то случилось с девочкой? — встревоженно заглядывая в глаза протоспафарию, тихо спросила Анастасия.

   — Да, — глухо вымолвил он. — Елена накликала на себя гнев василиссы, и та приказала ей постричься в монахини.

   — Это хуже, чем убийство, — прошептала Анастасия, сжимая руку Феофилакта. — А что же государь?

   — Защитить Елену даже он не смог. К его голосу пока никто не прислушивается.

   — У государя нет власти? — удивилась Анастасия.

   — Увы, это так.

   — Мне кажется, нам сейчас лучше отправиться ко мне и там спокойно побеседовать, — сказала Анастасия. — Вы согласны, ваше превосходительство? Мой дом всего лишь в двух шагах... Так уж устроен наш мир, что именно хорошим и добрым людям реже всего улыбается счастье. Они делают то, чего им делать вовсе не хочется. Исполняют приказания людей, которых терпеть не могут. Живут с теми, кого не любят. Вдобавок они принимают слишком близко к сердцу, что бы ни происходило вокруг них... А у людей подлых и ничтожных жизнь устраивается как бы сама собой! И если порой что-то и не идёт так, как они намечали, они вовсе не становятся от этого несчастными!.. Вы не находите, ваше превосходительство?..

Анастасия провела Феофилакта в затемнённую комнату, заботливо уложила на широком ложе.

Безмолвные служанки внесли низкий столик, сервировали его к ужину.

   — Отчего мир устроен так несправедливо: тех, кто нуждаются друг в друге, много, а тех, кто находят друг друга, мало?.. — сочувственно спросила Анастасия, подошла к высокому зеркалу и начала медленно освобождать от шёлковых одежд своё красивое тело. — Если бы Господь в самом деле обращал хоть какое-то внимание на людей, мир был бы устроен иначе...

   — Как — иначе? — спросил Феофилакт.

После того, что произошло с его дочерью, даже вблизи прекрасной гетеры Феофилакт оставался холоден.

Феофилакт лежал на боку, мрачно глядел на красавицу и испытывал единственное желание — умереть...

   — Мир мог бы быть добрее. Тебе сейчас очень плохо? — участливо спросила Анастасия.

   — Да, — нехотя признался Феофилакт. — Так плохо мне ещё не бывало никогда.

   — Выпей вина! — предложила гетера, протягивая Феофилакту стеклянную чашу.

   — Не поможет.

   — Обними меня.

Феофилакт поглядел на Анастасию и помотал головой.

   — Боюсь, что и это не поможет. К тому же у меня нет при себе литры золота, чтобы расплатиться за твою любовь...

Гетера печально сказала:

   — Разве я говорила о деньгах?.. Отвергнуть женщину — преступление... Если женщина неожиданно воспылает любовью к мужчине и придёт к нему, мужчина, пусть даже он и не испытывает к ней страсти, не должен отвергать женщину. Если же он отвергнет её, то в этом мире навлечёт на себя различные несчастья, а в том мире непременно попадёт в ад. Мужчину не может осквернить связь с женщиной, добровольно ищущей его общества, даже если она куртизанка или замужняя дама... Почему ты не желаешь соединиться со мной?

   — Не могу, — простонал Феофилакт. — Умоляю, не требуй от меня невозможного!.. Мне сейчас так плохо, что жизнь не мила! Рухнули все мои надежды... Мне остаётся только наложить на себя руки.

   — Будь мужчиной, Феофилакт!

   — Когда-нибудь я смогу доказать тебе это...

   — Ты докажешь это немедленно! — повелительно произнесла Анастасия. — Ах, Феофилакт, Феофилакт!.. Ты понравился мне ещё тогда, когда я впервые увидела тебя на дороге... Такой чопорный, такой аристократичный, такой благородный... Я сказала себе, что ты обязательно полюбишь меня. Ты всё не шёл и не шёл ко мне... А я так ждала... Феофилакт!..

Мягкие ладони гетеры прикоснулись к плечам Феофилакта, скользнули по животу, задержались на бёдрах, и протоспафарий вдруг почувствовал, как все земные дела и заботы уносятся прочь, а душа его воспаряет к неземному блаженству.

Сильной рукой он привлёк к себе Анастасию, и она покорно прильнула к нему, обволакивая облаком дорогих благовоний.

Из дома гетеры Феофилакт вышел лишь поздно вечером, когда Город обезлюдел, лишь стучали колотушками сторожа да время от времени проходили с факелами муниципальные стражники.

Отпустив поводья, Феофилакт предоставил своему коню самому избирать путь. Ему было всё равно, куда ехать.

Феофилакт был растерян и отчаянно весел. Впервые за много последних лет он испытал желание петь. И обязательно запел бы во всю глотку, если бы не городские стражники. Они, пожалуй, в темноте могут принять его за пьянчужку и, чего доброго, высекут на месте.

В доме Анастасии Феофилакт помолодел на четверть века.

И дело было даже не в искусстве любви, в котором Анастасии не было равных. Домашняя прислуга за годы вдовства Феофилакта научилась ублажать своего хозяина самыми изысканными любовными ухищрениями. Но это были лишь ухищрения. А гетера подарила ему любовь.

Впервые за последние двадцать пять лет Феофилакт почувствовал себя любимым мужчиной.

Всё, что ни совершает в жизни мужчина, он совершает ради одной-единственной женщины, что бы он ни говорил себе... И, если у мужчины нет любимой женщины, все его победы и достижения меркнут. Даже богатство, даже власть теряют большую часть своей прелести, если нет женщины, которая одна только и способна оценить по достоинству успехи своего возлюбленного.

Ах, Анастасия!..

Что же нам с тобой делать?!

Феофилакта не мучила ревность.

Красивая женщина и не могла и не должна жить без мужчин. Если Анастасия делала это явно, другие совершали втайне — вот и все отличия. Так что ревновать женщину к её прошлому — глупо... Ревновать можно лишь к настоящему.

Прошлого уже нет.

Настоящее неуловимо.

Будущее туманно.

А ведь некоторые отцы церкви почитают женитьбу на гетере вполне богоугодным делом, и за это отпускаются многие грехи.

«Не совершить ли мне богоугодное дело?..» — подумал Феофилакт.

Гетера Пелагия, обращённая в христианство проповедями епископа Нонна в Александрии, сделалась святой. Правда, она отказалась от нормальной жизни и стала отшельницей в Иерусалиме. Но зачем же бросаться из крайности в крайность — из разврата в святость?

Достаточно было бы уже того, чтобы Анастасия оставила своё сомнительное ремесло.

Не каждой же женщине становиться святой?!

Поскольку пострижение происходило в пятницу, в монашестве Елене дали имя Параскева — Приуготовление, чтобы даже оно всю жизнь напоминало инокине о приуготовлении к крестным страданиям...

Ей не было позволено ни проститься с отцом, ни взять с собой свои одежды и украшения — у человека, уходящего в монастырь, не должно было быть никаких связующих нитей с грешным миром.

Немедленно после спешного совершения обряда пострижения молодую монахиню Параскеву на закрытых от посторонних взглядов носилках доставили в императорскую гавань Буколеон, где уже был приготовлен к отходу большой императорский дромон.

Едва носилки с Параскевой внесли на дромон, с причала бросили на палубу толстые канаты, ударили по воде мощные вёсла, корабль плавно качнулся и отошёл от мраморной причальной стенки.

Спустя несколько минут вдоль высоких бортов заплескалась и заструилась зеленоватая вода Босфора.

Черница Параскева покорно сидела у борта, глядела на удаляющиеся стены Константинополя и навеки прощалась с ними.

Когда корабль вышел из Босфора в море, ветер наполнил паруса и гребцы сложили свои вёсла, к молодой чернице подошёл капитан.

   — Твой батюшка — протоспафарий Феофилакт? — негромко уточнил капитан. — А ты — Елена?

   — Отныне — инокиня Параскева. А вы знаете моего батюшку?