Исток

Вардван выслушал предложение навклира залечь в дрейф, чтобы дождаться ветра, но вместо ответа приказал судоводителю самому сесть к веслу, а кибернету велел выдать гребцам ещё по кружке вина.

Хеландия на вёслах полетела быстрее, чем под парусом.

За пределами империи на ночёвки к берегу не приставали. С наступлением темноты бросали якорь и до рассвета болтались на волнах, а затем вновь Вардван будил спящих и приказывал налечь на вёсла.

Всего за десять дней хеландии удалось дойти до острова, прикрывавшего вход в широкий лиман.

Вардван приказал поворачивать к острову.

Навклир заметил, что по острову гуляют стреноженные кони, принадлежащие явно не мирным пахарям, и предостерёг Вардвана:

   — Лучше нам сразу пойти на Херсонес, хозяин... Как бы нам не стать жертвой нападения...

   — У нас не осталось пресной воды, — возразил ему Вардван. — И другого источника ни ты, ни я не знаем. Поворачивай!..

Навклир горестно вздохнул и тронул кормило, направляя хеландию к острову.

Едва острый нос хеландии ткнулся в мягкий подсохший ил, на берег вынеслась ватага молодых вооружённых всадников.

Один из всадников остановил коня прямо перед хеландией, положил правую руку на меч и вопросительно посмотрел на греков.

Навклир оглянулся и увидел, что со стороны лимана к берегу подходят два корабля тавроскифов.

   — Вардван, мы в ловушке! — сказал навклир.

   — Нас не за что убивать, — воскликнул Вардван. — Я мирный лекарь, ищу целебные снадобья...

Тавроскифы бесцеремонно забрались в хеландгао, связали всех мореходов, а Вардвана, как владельца хеландии, потащили куда-то в кусты.

Когда его уже не могли увидеть товарищи по путешествию, Вардван знаками показал сопровождавшим его тавроскифам на свой перстень.

Как и предсказывал предводитель варваров, вид княжеского двузубца произвёл должное впечатление.

Вардвана немедленно освободили, к нему подвели коня и указали дорогу к богатому шатру, в котором восседал давешний киевский собеседник.

   — Здравствуй, везирь, — сказал Вардван. — Прикажи своим людям, чтобы они не убивали моих гребцов и навклира. На моей хеландии мне ещё предстоит добираться до Херсонеса...

Аскольд согласно кивнул и коротко распорядился, чтобы пленникам не причинили вреда.

   — Благодарю тебя, о везирь!.. Я рад, что наша встреча состоялась... Но думал, что она произойдёт в Киеве, а ты оказался гораздо ближе. У меня для тебя есть весьма важные вести... Но для начала одно необходимое уточнение. Ты ещё не отказался от справедливой мести?

   — Нет.

   — В таком случае сейчас самый удачный момент... Весь флот ушёл на Крит воевать пиратов. Армия со дня на день выступит в Малую Азию против моего повелителя Карвея. Столица будет вовсе беззащитна.

   — Хорошая новость, — согласился Аскольд. — Ты своевременно подтвердил то, что мне было известно от других людей, и в этом я вижу добрый знак.

   — Тебе было известно о походе в Малую Азию? — изумился Вардван. — О, везирь!.. А я летел к тебе, желая обрадовать такой вестью...

   — Не зная броду, не суйся в воду, — сказал Аскольд. — Можно ли выступать в поход, не располагая надёжными сведениями о намерениях врага?..

   — А я так спешил в Киев... Хотя мой навклир до сих пор убеждён, что мы направлялись в Херсонес за целебными снадобьями для богатого пациента.

   — Советую тебе вместе с твоими людьми переждать какое-то время здесь, на острове. В Корсуни сейчас греки отбиваются от хазар. Вчера гонец оттуда прибыл, он своими глазами видел, как хазары обложили Корсунь со всех сторон.

   — А ты, везирь?

   — Завтра утром моё войско выступает на Царь-город. Так что и туда тебе спешить не следует.

   — Да, пожалуй.

Увидав, что Вардван пребывает в растерянности, Аскольд подарил ему золотую гривну, украшенную всё тем же княжеским двузубцем.

   — Сейчас тебя проводят к твоим людям. Уж не обессудь, что придётся тебе потерпеть неволю несколько дней, — сказал Аскольд. — Прощай, врачеватель. Надеюсь, мы ещё свидимся, тогда и потолкуем без спешки. А сейчас, извини, недосуг...

Под величавое пение псалмов на берегу Босфора собиралось огромное воинство. Между рядами отчаянновеселых стратиотов расхаживали важные священнослужители, окуривали воинов ладаном, кропили святой водой и осеняли крестным знамением доблестных защитников святой и единственно истинной православной веры, одновременно призывая страшные проклятия на головы еретиков-павликиан и богопротивных почитателей Магомета, являющихся главнейшими противниками божественной Истины.

Весело трепетали на ветру боевые узкие стяги, тяжело колыхались дорогие хоругви.

Покачивались у берега на лёгкой волне вместительные суда, переправлявшие через пролив сорокатысячную армию, сновали через Босфор и лёгкие хеландии, на которых перевозили снаряжение, припасы и фураж.

На берегу толпились обыватели в таком небывалом количестве, что Василию показалось, будто все жители Константинополя, все шестьсот с лишним тысяч человек, от мала до велика, оставили свои занятия и вышли проводить на святой подвит христолюбивое воинство.

Собирая мужа в военный поход, Евдокия приобрела изящную амуницию, соответствующую его придворной должности: тонкие поножи из слоновой кости, отделанные золотом, вызолоченный шлем и короткий меч, сработанный руками знаменитого на всю империю оружейных дел мастера Никифора.

В последний час, перед тем как в составе личной свиты его величества переправиться через Босфор, Василий прискакал на тихую тенистую улочку, чтобы проститься с Феофилактом.

Отставной протоспафарий Феофилакт принял Василия в своей обширной библиофике.

   — Ты совершил верный выбор, — сказал Феофилакт, любуясь бывшим конюхом, которому была весьма к лицу военная амуниция. — Когда отечеству нелегко, всякий честный человек должен делить с государством его тяготы и заботы... Спокойная совесть, душевное равновесие, сознание исполненного долга перед Отечеством... Что может быть выше для человека?

   — Надеюсь, что этот поход будет знаменательным и войдёт в историю, — важно произнёс Василий. — Разгромив Карвея, мы сможем навсегда избавить Ромейскую империю от постоянной угрозы с востока.

   — Ах, если бы сбывались все наши чаяния!.. Твоими бы устами да мёд пить, — горько усмехнулся Феофилакт. — А меня, к великому моему сожалению, все последние месяцы неотступно преследуют самые дурные предчувствия... Собственно, из-за них я и не смог до сих пор оставить Город.

   — Полагаю, что твои опасения сильно преувеличены, — покровительственно изрёк Василий. — Империя сейчас сильна, как никогда прежде. Народ любит молодого императора, армия прислушивается к каждому его слову.

   — У меня нет никаких доказательств... Я ощущаю себя беспомощным. Поневоле приходит на ум сравнение с Кассандрой, которая провидела будущее, однако ей никто не верил и к её предсказаниям никто не прислушивался.

Голос Феофилакта был неподдельно грустным, порой в нём проскальзывали тихие нотки отчаяния и досады, которые Василий склонен был объяснять лишь его положением опального сановника.

   — Нынче я довольно коротко могу беседовать с его величеством, — сказал Василий, доверительно понижая голос. — Если ты утверждаешь, что над империей нависла опасность, укажи, где стоит тот троянский конь, которого нам следует опасаться, и я передам твои слова его величеству ещё до захода солнца.

   — Я ничего не могу объяснить, — замялся Феофилакт, беспомощно улыбаясь и описывая руками в воздухе некую замысловатую фигуру. — Всё же я — увы! — не Кассандра и не обладаю подлинным даром провидения. Я могу лишь предчувствовать. Опасность для империи существует уже довольно давно, она разлита в нашем воздухе, ею пропитано всё вокруг. Над всеми нами витает фатальное предощущение гибели... Порой его уже можно разглядеть — в каких-то отдельных досадных мелочах, в каких-то частных несуразностях... Разумеется, приметы эти открываются отнюдь не всем и не всякому. Увидеть их — ещё не значит проникнуть в их подлинный смысл.