Исток

Той весной Киев изменил прежней традиции — с рассвета и до заката работали бронники и оружейники, кузнецы и щитники, кожемяки и сапожники.

По всем дорогам мчались гонцы и поспешали обозники, доставляющие из боярских родовых усадеб оружие и всякие припасы, необходимые для дальнего похода.

Отправляясь в поход, каждый воин старался предусмотреть все невзгоды: укладывал в походный сундучок запас целебных мазей, бальзамов и повязок, в глубине души надеясь, что они ему не понадобятся. Припасал ремни и верёвки, которыми собирался вязать пленников.

Не княжеская дружина готовилась в дальний поход — она была малочисленна для нападения на Царьград, — поднималось ополчение союза родов и племён.

Из кривичских лесов и дреговичских болот подходили дружины, ставили шатры вблизи Киева, принимались за постройку лодий.

Великий князь Дир что ни день сам доглядывал за тем, как его воеводы и тысяцкие обучают молодых богатырей ратному делу.

   — Глянулся ты князю Аскольду, пожелал светлый князь поставить тебя полусотником... Прежде, чем станешь им, предстоит тебе выдержать испытание... У тебя крепкая рука, верный глаз и мужественное сердце. Ничего не страшись, юныш, — говорил Надёжа, вороша угли в очаге.

Ждан согласно кивнул.

   — Почему один зверь, поражённый добрым десятком стрел, всё-таки убегает от охотников, а другой падает замертво от единственного удара? Потому что порой стрелы попадают в такие места, где душа бывает лишь время от времени, а у иного зверя удаётся поразить именно то место, где содержится жизненная сила... Постарайся завтра не оплошать, нанести свой удар точно в душу медведю. Душа любого зверя содержится в крови, но бить нужно в сердце.

   — Я знаю, — задумчиво подтвердил Ждан.

   — Когда ты убьёшь медведя, я сделаю из его когтей славное зелье, которое защитит тебя от напастей, — пообещал Надёжа.

Замолчал боярин, погрузился в свои думы. А Ждан не отрываясь глядел на пламя, силился разглядеть душу огня, напитаться животворной силой предков.

Много вопросов роилось в голове Ждана, но Надёжа не мог ответить на. них, ведь он не был волхвом, как дед Радогаст.

Куда скрывается солнце на ночь?

Почему зимой день короткий?

Куда девается сила солнца в зимнюю половину года?

Кто отнимает у солнца его тепло?

Кто пользуется солнечной силой себе на пользу, но в ущерб другим?..

Свет и мрак — величайшие силы природы, и между ними ни на миг не прекращается единоборство.

Ничто не свершается без воли богов, значит, есть бог света и есть бог тьмы. Кто они, эти боги?

Похожи ли на людей? Где скрываются?

Едва уйдёт за край земли светило, затихает всё — и растения, и вся живность, и в такую пору кажется, будто весь мир помещается на зыбкой полосе между жизнью и смертью, между явью и марью... Только лютые звери да лесная нежить предпочитают тьму свету. А люди засыпают, отпускают свои души в полёт, чтобы с первыми утренними лучами вернуться к жизни.

Лучшее время — рассвет, возвращение к жизни.

На рассвете творятся заклятия против злых чар, по утренней чистой росе собирают целебные травы и коренья, ибо в эти краткие промежутки между ночью и днём, напуганные пением третьих петухов, нечистые духи летят прочь от земли, от людей и начинают понемногу приходить в себя и возвращаться, чтобы творить свои пакости, лишь какое-то время спустя...

Сбросив с плеч армяк, Ждан остался в просторной полотняной рубахе и портах, заправленных в высокие сапоги.

Он стоял, прислонившись спиной к искривлённому стволу берёзы, и глядел на ревущего медведя, которого донимали собаки.

Всё ближе и ближе подходил медведь к Ждану, ещё не видя опасного противника, но уже тревожно раздувая ноздри, поворачивая крупную голову из стороны в сторону.

А когда матёрый зверь вышел прямо к берёзе, псари отозвали собак, и медведь оказался один на один со Жданом.

При виде человека разъярённый зверь так заревел, поднимаясь на задние лапы, что от этого рёва у Ждана кровь гулко застучала в висках и он скороговоркой принялся шептать слова древних заговоров.

Для удачи охотнику мало быть смелым и ловким, мало знать все повадки зверя — нужно выпросить у богов содействия. Вот почему в эти решающие мгновения Ждан поспешно выпрашивал у лесных богов благоволения.

Под конец Ждан приветствовал и медведя, дабы и зверь не противился исполнению обряда.

Медведь с рёвом пошёл на Ждана, но он не шелохнулся, лишь крепче сжал древко копья.

   — Бросай, Ждан!

   — Коли! Бей!

Крики ратных товарищей долетали до Ждана, но он словно бы и не слышал их, выжидая.

Метнуть копьё очень хотелось, но и твёрдость руки, и сила воинского духа ослабляются излишней поспешностью.

Ждан дождался своего часа и ударил медведя копьём под сердце только тогда, когда мохнатый зверь сам устремился всей тушей на него, норовя смять Ждана, словно тараном.

Захрипел, оседая на влажную землю, лапистый зверь...

И тогда из груди Ждана вырвался ликующий победный клич.

Он поднял голову и встретился с одобрительным взглядом князя Аскольда, услышал негромкие слова:

   — Выходи, Ждан! Принимай под начало полусотню дреговичей.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

Противоречивые донесения о военных приготовлениях тавроскифов регулярно поступали из разных мест в логофиссию дрома и сообщались кесарю Варде.

Ничего угрожающего интересам империи в этих донесениях кесарь не обнаруживал и хода этим докладам не давал. Если киевский архонт Дир желает поживиться за счёт сопредельных племён, то это должно беспокоить только его соседей. Чем больше варваров погибнет при разбойном набеге, тем лучше для христианской империи, тем спокойнее будет на её границах.

У Варды и без того забот хватало. Подготовка решающего наступления на еретиков-павликиан близилась к завершению.

Зима с 859 на 8.60 год прошла в болезненно-возбуждённом ожидании войны.

По Константинополю носились невероятные слухи и небылицы о всяких небесных знамениях и приметах, предвещавших скорую победу христолюбивому воинству.

В харчевнях поднялись цены на вино, а на форуме Амастриана резко вздорожали боевые кони.

А когда чиновники ведомства логофета стратиотикоса приступили к закупкам провианта и фуража для готовящегося похода в Малую Азию, на городских и прилежащих к столице торжищах перекупщики круто взвинтили цены на зерно и сено.

Весна выдалась дружная и тёплая, буйно зацвели сады и виноградники, раньше обычного пастухи погнали стада на тучные высокогорные пастбища.

В весеннем воздухе витало тягостное предчувствие большой войны.

Вислоусый весельчак Бьёрн ходил по городу, прислушивался к разговорам, а если кто-нибудь спрашивал его, что он тут делает, Бьёрн с готовностью отвечал, что ищет своих соотечественников, желает проститься с ними...

Ему отвечали, что какие-то норманны переправились через Босфор ещё вчера, в свите императора, но Бьёрн говорил, что не теряет надежды напутствовать своих друзей на битву с еретиками.

   — Мы уходим воевать до полной победы! — говорили удалые стратиоты.

   — Значит — надолго, — сочувственно вздыхал Бьёрн. — Далеко ли находятся еретики?

   — Не близко... Говорят, нам предстоит идти почти до самой Армении.

   — А где она, эта самая Армения? — простодушно интересовался Бьёрн, и стратиоты начинали обстоятельно рассказывать, что Армения располагается весьма далеко, на границе с арабами, идти до неё предстоит почти два месяца, поскольку места там гористые, труднопроходимые.

Бьёрн сочувственно кивал, поддакивал — что уж говорить, в горах скоро не походишь, не то что по равнине...

Вечером, сидя в прибрежном кабачке, Бьёрн услышал разговоры моряков: подвыпившие мореходы на все корки бранили престарелого флотоводца Никиту Орифу, остающегося в Константинополе, а их посылающего воевать с арабскими морскими пиратами, захватившими остров Крит.