Исток

Под завывания февральского ветра скоро заснули все лодейники и корабельщики, сморённые нелёгким путём.

Похрапывали они на разные голоса, и только кормщик Арпил сидел у костра, казнил себя за невозвратную потерю.

Проскрипели по снегу чьи-то шаги. Обернувшись, Арпил увидел нерешительно мявшегося Ждана.

   — Дядя Арпил, а у нас сало есть?

   — Есть, — хмуро откликнулся Арпил и указал рукой на сальный бочонок.

   — Ежели салом меня с головы до пят намажешь, полезу в полынью, — тихо сказал Ждан.

   — А выбираться из неё как? Поди, с железом в руках не выплывешь, хоть даже и салом намазанный, — покачивая головой, сказал Арпил.

   — А поднимать меня не нужно, я куль вожжами обвяжу, вначале ты меня вытащишь, после мы вместе куль вытащим... Ну? Ты как?

   — Попробовать можно, — подхватываясь на ноги, сказал Арпил. — Эк, чего удумал!.. Под лёд по своей воле...

Надёжа проснулся, открыл глаза и тут же в бессильной ярости смежил веки и крепко сжал челюсти, припомнив беду, приключившуюся накануне.

Внизу мирно хрупали овёс отдохнувшие лошади, рядом вповалку спали лодейники. Им тоже следовало набраться сил, работа предстояла нешуточная.

Для себя Надёжа наметил поездку на усадьбу к боярину Гагану — должен у него быть коваль. Если посулить Гагану два-три бочонка греческого вина, велит Гаган своему ковалю сработать и гвозди и скрепы...

А вдруг не окажется у Гагана железа? Тут ведь не Киев, кузнечной слободы нету.

Как представил себе Надёжа, что придётся ворочаться аж в Киев за гвоздями и скрепами, невольно зубами заскрипел.

Спустился Надёжа с настила, зачерпнул горстью пушистый снег, протёр заспанное лицо, принюхался — должно бы пахнуть дымком. Не иначе, проспал повар Сава.

Выйдя к костру, увидел, что угли в костре давно выстыли и никто не озаботился тем, чтобы вздуть огонь.

И тут же послышался радостный крик Арпила:

   — Надёжа! Иди к нам...

Повернув голову на голос, Надёжа увидел, что кормщик и повар Сава стоят у кромки полыньи, тащат вожжами из воды голого Ждана, а у того в руках рогожный куль с железным товаром.

Не помня себя от радости, побежал Надёжа к реке, подхватил из воды тяжёлый куль, бросил на лёд, где уже лежали прочие три куля, следом за тем кулём и самого Ждана вытащил.

Сбросив с плеч волчью шубу, Надёжа укутал в неё стучавшего зубами Ждана и, словно дитя малое, понёс к лабазу.

Ясным днём при полном безветрии обоз пошёл ходко, и вскоре по берегу стали попадаться на глаза Надёже приметные места — то корявая сосна, то сросшиеся у корней ель с берёзой. А там и липовая роща показалась.

Оставив лодейников на берегу оборудовать временный стан, Надёжа отправился в рощу намечать деревья под лодейные колоды.

Росли в той роще великанские липы-вековухи, и не одну уже срубили лодейные мастера — то тут, то там торчали из снега срубленные наискосок пни, а от середины рощи до самой реки была вырублена широкая просека и уложены прямые сосновые слеги, по которым готовую лодью можно было спускать до самой воды.

Подойдя к выбранной липе, Надёжа со всех сторон оглядел дерево, огладил тёплый шершавый ствол, трижды сплюнул через левое плечо, дабы не сглазить.

От берега, проваливаясь в рыхлом снегу, прибежал Ждан, принёс длинную двуручную пилу.

   — Эту валить станем? — заглядывая в глаза Надёже, спросил Ждан и сбросил на снег полушубок.

   — Не мешай до поры! — сердито прикрикнул на него Надёжа. — Иди прочь.

Обиделся юныш, так что губы задрожали, как у младенца. Ничо, наука всем не просто даётся... После сам спасибо скажет.

Нету соображения у Ждана. Да разве ж можно валить липу пилой? Острые железные зубья разорвут податливую древесину, после этого в поры дерева станет проникать вода, и загниёт лодья, как ты её ни смоли. Нет, не пила тут требуется... Только жёсткое лезвие топора может при ударе забить все поры, сплющить все древесные жилочки так, что ни одна капля воды не просочится внутрь колоды, хоть ты её вовсе не смоли.

   — Уж ты прости меня, матушка-липа, — прошептал Надёжа, прикасаясь губами к стволу векового дерева. — Кабы не крайняя нужда, не стал бы губить тебя... Уж ты не прогневайся, матушка-липа, послужи мне честью...

Сбросил Надёжа с плеч тяжёлую шубу, положил рядышком меч, закатал рукава красной рубахи и, поплевав на ладони, со всего маху вонзил топор в липу.

Удар глухо отозвался в сухом промороженном стволе. Самое время валить дерево — пока не пришла весна, пока не забродили в липе живые соки.

Подошли сзади лодейники, стали помогать Надёже: кормщик Ар пил умело застучал теслом, обходя липу по кругу, намечая, где рубить.

Умело врубились топорами ещё три лодейника.

В голых ветках липы посвистывал ветер, сыпал на плечи и головы лодейников комья снега, а они не замечали ни ветра, ни снега, только летела во все стороны жёлтая щепа да поднимался парок от разгорячённых работой сильных мужских тел.

По всей Руси стучали топоры и пели пилы, тяжко вздыхали кузнечные меха, ковались боевые топоры и мечи, на деревянные щиты натягивалась толстая бычья кожа.

Русь готовилась к большому походу.

Строились лодьи и сушились ржаные сухари, вялилась рыба и коптились набитые мясом и салом свиные кишки, строгались калёные стрелы и упражнялись под доглядом наставников молодые ратники — поляне и древляне, радимичи и дреговичи, уличи и тиверцы, бужане и северы. Каждый боярин должен был выставить в ополчение по сотне вооружённых лодейников, а бояре светлые — по две сотни, то есть по пять лодий, со всеми снастями и припасами.

Куда пойдёт ополчение, знали только старшие воеводы да светлые князья.

Пока корабельники ладили лодьи, пока бояре и князья готовили свои дружины к большому походу, Аскольд был занят делом незаметным, но от того не менее важным — по всей земле русской поскакали его гонцы, приглашая в совместный поход и степных венгров, и ильменских словен.

Расписывали гонцы несметные богатства Камской Булгарии, всем участникам похода сулили златые горы и вдоволь холопов.

Хазарскому же кагану через доверенных лиц было передано, будто нынче летом замыслил Дир овладеть всем низовьем Днепра, а если боги будут милостивы, то дойдёт киевская дружина и до самого Херсонеса Таврического, прозываемого Корсунью.

А императорским порубежникам, находившимся в Дунайской Болгарии, через моравских торговцев стало известно, что Дир собирается идти большим походом на море Хвалисское, воевать земли халифа багдадского, для чего и приготовляется новый большой флот.

Мало кто обратил внимание на то, что с рыночной площади княжеского Детинца неведомо куда исчезли медлительные и важные греки-менялы, а освободившиеся места тотчас же заняли не менее толстые и важные арабы в цветастых халатах и белых чалмах.

О судьбе Елпидифора, наверное, мог бы поведать князь Аскольд, но никто у него отчёта не спрашивал...

В прежние годы Киев жил размеренно и тихо, неторопливо и спокойно.

С утра горожане занимались делами, но ближе к полудню затихали молотки ремесленников, прекращались зазывные крики на торжищах, замирало всякое движение на нешироких улицах стольного града, и по обычаю весь Киев — и княжеская Гора, и простонародный Подол, — все погружались в сытый послеобеденный сон. На улицах и площадях в это время можно было увидеть бодрствующими разве что поросят да собак, и лишь изредка мог показаться то ли челядин, исполняющий давно просроченное поручение хозяина, то ли гонец из дальних краёв, то ли ходатай из прилежащих к столице земель, не поспевший к обеду в Детинец, где щедро угощали всякого голодного...