Воспоминания

“Рано покинув родной дом и живя постоянно вне еврейского круга, я был равнодушен или, вернее, просто не интересовался религиозными и национальными вопросами. Но где — то в глубине души прочно засели глубокие воспоминания детства, связанные со всем пережитым в доме родителей. И все эти воспоминания, трогательные, поэтичные, неразрывно связанные со всем обиходом текущей еврейской действительности, насквозь проникнутой духом закона, духом религиозности, явились могучим оплотом против всяких посягательств…

Да, посягательств, т. к. трудно иначе назвать то, с чем мне впервые пришлось столкнуться. Любимый учитель, имевший на меня исключительное влияние, человек, которому я был предан всей душой, умный, развитой, образованный Сафонов — вырос в атмосфере старообрядческих верований и на всю жизнь сохранил какой — то особенный настойчивый фанатизм и религиозную узость, которых ни образование, ни просвещение, ни искусство не вытравили в нем. Он был убежденный антисемит и юдофоб, в то же время постоянно имел дело с евреями, среди которых у него было немало друзей. Желание обратить всех в свою веру доходило у него до какой — то болезненной мании. И, будучи директором консерватории, он окрестил немало народа; я знаю также случай перехода в старую веру! Во мне все это возбуждало горячий [прямой — приписано от руки сверху, Ю. М.] протест и негодование. Религиозные споры эти меня сильно волновали, и старушка Сафонова любила слушать мою горячую защиту еврейства и негодование по поводу нападок на него. Я упорно и настойчиво доказывал, что нет более свободного и широкого вероисповедания как иудейское, и что положительно ничто не может помешать, признав христианские истины прекрасными, следовать им, оставаясь евреем, и что случайно или по расчету взятая [ванна крещения], в сущности ничто не изменяет. Не знаю […] не очень верил мне Сафонов, или надеялся на то, что вся моя философия и горячая приверженность еврейству не устоит перед лестным и выгодным предложением, но вот разговор, который происходил между нами в 1889 г. в конце мая, после окончания мною консерватории […]”[27].

Следующий отрывок процитирую с сокращениями.

“[…] Он: Я предлагаю вам занять место моего адъюнкта […].

Я: […] Не знаю, как вас и благодарить, дорогой учитель […].

Он: Да, но есть одно условие. Евреев не принимают на службу в консерваторию. Надо перейти рубикон.

Я: […] Как вы, зная меня, мои убеждения, делаете мне такое предложение и полагаете, что я могу так поступить?

Он: Но ведь это донкихотство, ведь вы не правоверный, глубоко верующий еврей. Что же вас заставляет упорствовать?

Я: Но разве вы не понимаете, какое ужасное предложение вы мне делаете, и как я должен пасть в Ваших глазах, если бы я крестился.

Он: Итак, вы не хотите мне помочь[…]. А теперь я для вас ничего больше сделать не могу”[28].

Твердость Шора в вопросе крещения еще дважды подвергалась испытаниям. Оба этих факта подробно описаны в его воспоминаниях. В кратком переложении они выглядят следующим образом.

Вопреки всем обещаниям Сафонова не помогать больше Шору, несколько лет спустя он предложил ему место профессора в Петербургской консерватории. Шор был польщен и считал, что поскольку его нежелание креститься было известно Сафонову, то нынешнее предложение на этот раз не будет сопровождаться “известным условием”. Шор уже принимал поздравления от коллег и инспектора консерватории, составлял списки учеников, когда художественный совет консерватории проявил малодушие и побоялся принять в свою среду некрещеного еврея.

В 1901 г. Шор еще раз получил заманчивое предложение по рекомендации известного пианиста и дирижера Александра Зилоти (1863–1945), с которым познакомился в Московской консерватории. Теперь Шору предлагался пост директора Музыкально — драматического училища Московского филармонического общества. Члены дирекции филармонического общества одобрили кандидатуру Шора, посчитав его крестившимся евреем и приняв его жену за чистокровную русскую. Убедительным доводом против еврейства Шора для них послужило то обстоятельство, что тот, преподавая после окончания консерватории в Елизаветинском институте, был представлен к награде и получил большую золотую медаль на Владимирской ленте. “Когда я […] все разъяснил, — пишет Шор, — то он [один из членов дирекции филармонического общества. — Ю. М.], глубоко разочарованный ушел от меня. Этим кончились все предложения, сделанные мне, и которые я не мог принять”[29]. Лишь много лет спустя, после Октябрьской революции 1917 г., Шор получил наконец место профессора Московской консерватории безо всяких условий.

Печальный опыт несостоявшихся назначений не восстановил Шора против русского общества. Преодолевать общественные предрассудки Шору приходилось и ранее. Еще мальчиком, живя в Симферополе и готовя себя к музыкальной карьере, он сталкивался с пренебрежительным отношением к музыкантам, поскольку эта профессия была, по мнению местной провинциальной интеллигенции, одной из малоуважаемых и не пользовалась популярностью.

“[…] в семидесятых и восьмидесятых годах в маленьком провинциальном городе на карьеру музыканта весьма и весьма косились. Наезжих настоящих музыкантов было очень мало, и все представление о музыкантах сводилось или к играющим на свадьбах клейзмерам, или к тем учителям музыки, которые влачили действительно жалкое существование”[30].

Тем не менее, имея перед глазами пример отца, который не останавливался ни перед какими затруднениями, чтобы дать детям тщательное музыкальное образование, Шор научился “плыть против течения”. Это определило его позицию и в вопросе крещения. Более того, став знаменитым и обретя авторитет среди московского бомонда, Шор не раз предпринимал попытки через воспитание музыкального вкуса публики повлиять на ее общий культурный уровень, что привело бы, как он считал, к прогрессу и в еврейском вопросе, в частности к тому, чтобы заслуги личности не ставились в зависимость от “известного условия”. Идеей воспитания музыкального вкуса публики проникнуто создание в 1892 г. Московского трио. Шор писал впоследствии, что, исполняя на своих концертах произведения прославленных композиторов XIX в. Мейербера и Мендельсона (евреев по происхождению), хотя и воспитанных в иной культурной традиции, но сохранивших в своей музыке еврейский колорит, он стремился соединить понятия “прекрасное” и “еврейская музыка”, развивая идею, что российская публика, игнорируя еврейское наследие, тем самым лишает себя одного из сокровищ музыкального мира, а игнорируя евреев — музыкантов, обедняет в первую очередь свою музыкальную культуру. Эти концерты Шора часто предварялись докладами, в которых он пытался приобщить слушателей к высшим духовным сферам, где национальные и религиозные различия между еврейской, русской и европейской музыкой теряли свою остроту.

Посвятив себя артистической деятельности, Шор должен был самостоятельно создавать себе положение в музыкальном мире, не рассчитывая ни на чью помощь, но опираясь исключительно на свое исполнительское дарование и умение отобрать и творчески освоить все ценное в музыке, все то, что способно привлечь внимание публики. Взыскательным музыкальным вкусом, способствовавшим артистическому успеху, Шор обязан не только влиянию Сафонова. В Московской консерватории его дарование развивалось в окружении прославленных профессоров музыки Сергея Танеева[31] и Николая Зверева и под влиянием его гениальных современников — русских композиторов — классиков, таких, как Петр Чайковский и Николай Римский — Корсаков. В консерватории Шор близко общался и с молодыми начинающими композиторами Сергеем Рахманиновым (1873–1943) и Антоном Аренским (1861–1906). Начав концертировать, Шор живо откликался на выходящие из — под их пера произведения, стимулируя их появление. Из эссе Шора, посвященных Рахманинову и Аренскому, известно о двух концертах, где Московское трио выступило с их композициями. Один был дан в 1901 г. в Ялте; на нем ансамбль Шора исполнил трио D-moll Аренского, посвященное Давыдову. Второй состоялся в Синодальном училище церковного пения в Москве весной 1903 г. и был посвящен памяти Чайковского (десятилетию со дня его смерти в 1893 г.); Шор, Крейн и Эрлих исполнили элегическое трио соль минор Рахманинова, написанное на смерть великого композитора.

27

Шор Д. Москва.

28

Там же.

29

Шор Д. Москва.

30

Шор Д. Что случилось в ноябре 1917‑го, когда большевики только заняли Москву.

Один из докладов, написанный им в то время, — “Музей музыки” — посвящен проблемам музыкальной педагогики (НУБИ, 4°1521, папка 343). Шор пишет о воспитании общей музыкальной культуры, а не только обучения навыкам игры на музыкальных инструментах. В “Музыкальном альманахе” (изд. Бетховенской студии) в 1914 г. опубликована статья Шора “Несколько мыслей о современной педагогике”. Об этой публикации упоминает “Музыкальная энциклопедия” (Москва, 1978. Т.4. С. 869).

31

Сергей Танеев (1856–1915), композитор, музыкальный теоретик (крупнейший полифонист и теоретик контрапункта) и пианист, в 1885–1889 директор Московской консерватории. Ученики: Метнер, Рахманинов, Скрябин и мн. др. Шор посещал его занятия по полифонии и контрапункту.