Игра в мечты

Она внимательно посмотрела на Стаса своими планетками и сказала:

– Вы таким уставшим выглядите. Вас на выходные отпустили?

– Я… я в командировке, – почему-то сказал Стас и почувствовал, что в словах женщины есть своя правда, он действительно очень устал за этот час под последним зимним снегом этого года.

– В командировке? Но автобусы уже не ходят, как же вы обратно?

– Я на попутке с… товарищем приехал, – припомнил Станислав.

– Я вас напою чаем. Вы замёрзли, верно. Как же вы зимою и в такой лёгкой телогреечке без рукавов? Где ж они?

– Потерял. В автобусе оторвали, – на ходу придумал гость.

– Плохо вас одевают. Вы в общежитии? С Володей вместе? Как он? Худой? Я бы к нему съездила, но ведь Света. Она обязательно узнает. Я тут как меж двух огней. Мне и его жалко, ведь ни за что парень пострадал, за компанию, и её – тоже, она мне дочь, и болеет всё, и болеет. А я с Иришкой.

Женщина отрезала тонкие листики от куска «докторской» колбасы, завёрнутого в серую бумагу, складывала их на чайное блюдце, и Стас понял, что это она ему. И что это он, посланец от неизвестного ему Володи, который сейчас находится «на химии» в городе, где делают эти торшеры, и у Стаса вдруг закружилась голова. Он опёрся плечом на стену, и голова повисла на груди, не в силах удержаться прямо. Стас закрыл глаза. Он ничего не понимал, он только хотел, чтобы это всё скорей закончилось и за ним приехала Ленка с Георгием на малиновой «Тойоте Сиене», и они все вместе поехали…

– Тут совсем рядом, – донеслось до Стаса, – и ходит автобус два раза в день, прямо до места. А вас в будние дни отпускают? Я в выходной никак не могу. Да вы кушайте! Вот чай байховый индийский с голубым слоном. Я крепко заварила, знаю, что вы там очень крепкий пьёте. Мне прошлый Володин товарищ объяснил, это называется чир… чири…

– Чифир, – подсказал Стас.

– Да, – обрадовалась женщина, – так и называется. А у нас соседка в гастрономе продавщицей работает, приносит иногда и чай хороший, и колбасу. А вы знаете, я в выходной никак не могу. Я в выходные с внуком сижу. У меня в прошлом году внук родился. Володей назвали, в честь Ленина. Такой прекрасный бутус! Вот. Только поглядите, какой крепыш!

Женщина протянула Станиславу фотокарточку, лежавшую сверху пачки квитанций, открыток и старых конвертов с письмами в ящике буфета. С карточки на Стаса смотрел выпученными чёрными глазками крохотный малыш месяцев шести, восьми. Глазки так пристально смотрели с фотографии, что Станислав сразу ощутил, что чего-то мальчику не хватает, какого-то небольшого штришка. Стас на секунду призадумался, и его осенило – бороды! Малышу не хватало бороды! Тогда бы он в точности являл собою уменьшенную копию продавца Владимира, только шести месяцев отроду. Голова как-то вдруг затуманилась, и по комнате покатилась… по комнате покатилась… раковина, буфет, чайник, замелькали цветы на клеёнке.

– Вам плохо? Я принесу корвалол, сейчас я вам накапаю, посидите, выпейте чаю. Вы так и ничего не съели. Вот, берите бутерброды. Я принесу капли и соберу Володе крохотную посылку. Вы знаете, он мне хоть зять, но как сын.

– Мама, ты с кем там разговариваешь? – донёсся голос из комнат.

– Света, это радио ведёт репортаж, а я ему противоречу.

– Я скоро, – прошептала женщина. – Кушайте! Берите бутерброды! Я настаиваю!

На тарелочке лежали три лепестка «Докторской» на толсто нарезанном батоне за одиннадцать копеек, «Дорожном». Станиславу стало совсем нехорошо. Он через силу тяжело поднялся, боясь обрушиться на какую-нибудь старую, хрупкую вещь и сломать её невзначай, и прошёл, держась за зелёную стену в коридор. Торшер стоял за вешалкой стройный, и как показалось Стасу, печальный. Станислав хотел уже было открыть тихонько входную дверь, но что-то потянуло его в другую сторону, откуда негромко шептал телевизор голосом серьёзного Тихонова-разведчика и весёлого Броневого-гестаповца. В углу бубнил очередную серию «17-ти мгновений» чёрно-белый «Горизонт» с ручкой-трещалкой для смены программ – первой на вторую и обратно и двенадцатью насечками для неведомых каналов. Боком к нему стоял диван, а на нём сидела белокурая девочка лет пяти и укладывала в детское корытце спать голышика. Вдоль другой стены стояли в ряд два совершенно одинаковых торшера с розово-голубыми головами и пустыми решётчатыми газетницами – подарки Свете и Ире от их мужа и отца Володи…

Снова закружилась голова, и Станислав бросился на коричневую дверь, запертую советским «английским» замком.

Стас выскочил из подъезда, побежал за угол на улицу, поскользнулся на льду под снежно-песочным месивом у тротуара и свалился было на бок, успев извернуться так, чтобы не упасть на выбитое (давно, в Домбае ещё) левое плечо. Падать пришлось грудью и лицом. Было совсем не больно, а скорее как-то отрезвляюще, что ли. Станислав медленно поднялся, отряхнулся от жёлтого грязного снега и сразу заметил сбоку у дороги малиновую «Тойоту». Из неё выскочила его супруга, пропадавшая столько времени неизвестно где.

– Стас, ты заколебал! Я час тебя жду! Георгий спит давно, где ты был? И что это? Как ты его засунешь в машину?

Станислав обернулся и увидел стоящий на тротуаре рядом с ним торшер-жираф с тонкой блестящей шеей и абажуром-головой известных цветов, металлической газетницей и деревянной узкой подставочкой непонятного пока назначения.

– Лен, да он разбирается. Смотри, раз, – Стас открутил и снял абажур, ласково поставил его на крышу машины.

– Оп, – отсоединил блестящий штырь с проводом. – Вот, смотри, планочка тоже снимается, и остаётся у нас что? Газетница! Всё входит! У нас есть попить? Ты воды купила?

– Купила! Стас, совесть же нужно иметь. Мы три раза с Георгием по кругу все дома объехали, стояла здесь как дура. А дома ещё все одинаковые. Хорошо, Сбербанк рядом, я про него вспомнила. Что ты такой мокрый? Где ты был?

– Я? Гулял под последним зимним снегом.

– С абажуром?

– Это не абажур, это торшер. У нас такой дома стоял в зале, – начал было Станислав, но понял, что не сможет. Не сможет он сейчас рассказать всё, что крутилось в голове и лежало на сердце. Не про торшер, не про «Сириус» и кресло зелёное в углу (кресло, кстати, надо поискать на «Авито»), не про людей, что встретились ему в этот вечер или привиделись, и про их торшеры, и их судьбы.

Стас устроился поудобнее в кресле «Сиены», включил подогрев и стал смотреть в боковое окно на бивший в стекло снег, тёмное вечернее, почти ночное небо без звёзд. И ему показалось, что сидит он сейчас на самом последнем ряду старого автобуса. Такого, где сидения и спинку греет расположенный сзади мотор, и едет он таким же вечером тридцать лет тому назад из одного конца своего родного города в другой. Или в другой город без названия. Или просто едет, не имея понятия куда. Куда-то в ночь. Смотрит он из окошка того автобуса на летящий снег, за которым ещё огромная, огромная, огромная пропасть времени. И за снегом в близкой… дали спрятались одинаковые двухэтажные дома с квартирами-близнецами, и в каждой – в углу стоит такой же, как у него теперь, торшер-жираф, и Стасовы одногодки-мальчишки ставят на свои «Сириусы» гибкие пластинки на 78 оборотов вместо 33 и тянутся к торшерам.

Щёлкает карболитовый выключатель за пятьдесят пять копеек, и в комнатах гаснет свет.

Гипнотизёр или История, которую можно было бы придумать, если бы она не могла произойти в действительности

(фантастический рассказ)

Автор особо желает подчеркнуть, что имена, прозвища и некоторые изложенные здесь события являются выдуманными, а любые совпадения – случайными, хотя, вероятно, люди с такими именами и судьбами где-то живут до сих пор.

Переезд – всегда хлопотно. Это заметил ещё Довлатов, который перед отъездом Туда собирался, собирался и собрал всего-навсего один чемодан своей прошлой жизни. У меня получилось и того меньше. Современному человеку, кроме документов, куска красивого пластика с логотипом «Мастеркарт», в принципе, ничего и не нужно больше. Я, как и Довлатов, уезжал. Далеко. В другую страну. И, как он, думал, что навсегда.