Игра в мечты

От батареи в углу шло сладкое спасительное тепло. Стало намного веселее. Он разложил шапку на батарее и прислонил к ее горячим бокам и рёбрам мокрые рукава толстовки. Класс! Вот что значит дом старый! Дверь всегда открыта, может любой замёрзший путник зайти и погреться. Прямо как в детстве. Набегаешься, превратишься в сосульку и сразу в подъезд. Варежки развесишь сушить или в батарею засунешь. Снег налипал на шерстинки ватными катышками, а если ещё и морозцем прихватывало, то варежки превращались в сплошную снежно-ледяную шерстяную рыбу. Варежку нужно было об ступеньки сначала получше оббить, обстучать. Подраться можно ими понарошку со своим товарищем. Забьёшься, кто кого первым этой «рыбиной» шлёпнет по мордасам, но, чур, не больно, легонечко… Шапку снимешь голову почесать, а волосы мокрые, пар от голов валит. Ботинки или валенки внутри давно насквозь! А если в валенках вышел гулять, то носки внутри скатались, пятка голая и холодная, но заметил ты это только сейчас. На горке не до этого было, на глупости некогда обращать внимание. Штаны тоже мокрые и в снегу по колено. Часто и из-под свитера снег сыпался. Прислонишься к батарее, она краской пахнет и пылью, и так хорошо, так тепло. И гулять ещё часа три можно смело, хотя кто тогда за временем следил, главное, на мультики не опоздать, особенно в воскресенье. Подсушишься и опять на горку до самого темна, пока домой не загонят. А дома отогреешься, жареной картошки поешь, сядешь у торшера в кресло и пластиночку гибкую поставишь на проигрыватель «Сириус». Можно переключить пластинку с 33 оборотов на 78 и послушать, как лилипуты поют. А если была у тебя пластинка на 78, то переключить её на 33, и сразу чудовище начинало реветь, тоже смешно выходило. Так вечер и просидишь.

А когда с девчонками гуляли? Тоже ведь по подъездам отогревались. Прижмёшь девчонку спиной к батарее или сам со спины станешь, скажешь: «Давай, я тебя согрею». Она: «Ты, наверное, тоже замёрз, грейся!» И место тебе рядом уступает. А ты: «Да я не замёрз ничуть». А рук и, особенно, ног у тебя просто уже нет. Полная заморозка, подготовлены твои члены к ампутации. Курточка на тебе лёгкая, модная. Туфли осенние зимой и в кармане «петушок», без которого бы мать гулять не выпустила. Пальцы в туфельках поджимаешь, физкультуришь их, чтобы ожили, переступаешь с ноги на ногу, за батарею слегка возьмёшься, руками станешь по рёбрам пыльным шарить, вроде проверяешь – везде ли она горячая, не подкачали местные сантехники, воздух лишний нигде не скопился ли, и до её руки дотронешься, вроде как случайно. Тогда уже можно её руки сверху своими накрыть и в темноте лицом к ней придвинуться, чтобы губы найти. Хорошо, что в подъездах всегда темно было. И выпить можно в тепле, и с девчонками постоять. А домой идёшь, жуёшь лавровый лист и думаешь: «Сразу поем, отогреюсь, в кресло заберусь, на «Сириусе» можно БиБиСи поискать или из нашей музыки что-нибудь, или «Маяк» ночной поймать, для тех, кто не спит». Классно!

…С улицы донёсся автомобильный гудок. Ленка! Станислав смахнул в карман жилетки недосушенную шапку, схватил наперевес торшер, успевший под собою напрудить небольшую лужицу, и аккуратно полез через пружинную дверь, оберегая своего попутчика. Он вышел на улицу и кроме удаляющихся красных огоньков чужой автомашины ничего не обнаружил. Улица вообще была девственно чиста, будто все жители Новопитерска и его окрестностей, сговорившись, сели срочно пересматривать советский сериал со Штирлицем.

Станиславу захотелось задрать голову высоко-высоко в небо, даже выше абажура и закричать: «Эй, что это за хрень такая? Вы обалдели? Где Ленка с Георгием и «Тойотой Сиеной»? Где все люди? Где этот сраный невидимый Сбербанк, который за километр должен быть виден, а вывеска «Спара» вообще в небе обязана светиться надо всем городом химиков? Где, наконец, простые таксисты, частники где?»

Станислав поднял голову и вдруг увидел, что в окнах двадцатой квартиры горит свет. Он точно знал, что это окна той квартиры, так как она была угловая и комната, в которой стоял торшер, тоже. Одним окном комната глядела на улицу, другим – на соседний дом и проезд между домами. «Бородатый Владимир, наверное, вернулся. Он-то мне сейчас и поможет моих отыскать. Пусть подбросит хотя бы до “Спара”».

Станислав кинулся обратно в подъезд. На второй этаж он просто взлетел, на ступеньках ловко балансируя торшером. Кнопка звонка висела на двух проводках уныло, прося её не беспокоить лишний раз, и Станислав постучал. Сначала негромко, затем прибавил децибелов. За дверью послышались шум и голоса, причём женские.

До музыкального слуха Станислава донеслись звуки лёгкой перебранки. Наконец зашаркали тапочки, дважды повернулся черный кругляшок накладного замка, который Станислав заприметил ещё в прошлый приход (замок, похоже, был старый, советский, а значит надёжный), и дверь безбоязненно открыла пожилая сухонькая женщина небольшого росточка в толстых очках, даже не спросив заветного «Кто там?» Глаза под очками у неё были маленькими, мышиными, будто две далёкие планетки-близнецы смотрели на Стаса в телескоп крымского посёлка Научный.

– Вам кого? – спросила смелая женщина.

– Кгы, а мне, собственно, Владимира! – не растерялся Станислав, сразу поняв, что это как раз и есть жильцы бородатого продавца торшеров.

– Ах, так вы от Владимира! – обрадовалась женщина, поглядывая то на Стасов торшер, то на очень короткую причёску обладателя торшера. – Проходите, что же вы!

– Мама, кто там? – донёсся молодой женский голос из комнаты.

– Светочка, молодой человек от Владимира пришёл, – сделала паузу и добавила, – с торшером.

– Пусть катится с этим торшером ко всем чертям! Нам от уголовников подарков не нужно. Этот торшер, кстати, уже четвёртый будет.

– Нет, Света, это третий. Один я одолжила Иванцовым. Раисе Павловне темно читать вечерами.

– Мне неинтересно, куда ты деваешь эти торшеры, но ноги´ этого уголовника не будет в нашем доме! Пусть так и передадут ему его дружки! Никакими подарками этот «химик» не вымолит у меня и у Ирочки прощения.

Стас стоял, будто у радиоприёмника или в театре за кулисами. Разыгрывалась, причём не в первый уже раз, видимо, сценка, а он не знал, как поступить: «приёмник» выключить нельзя, а из-за кулис ещё придётся отыскать выход.

Помогла женщина. Она полушёпотом сказала Станиславу, махнув рукой в квартиру: «Проходите на кухню, а торшер давайте мне. Только тише, ради бога. У Светланы давление. Она так страдает!» Не успел Станислав что-либо сказать, как любимый торшер, его свет во тьме, его «изящный жираф», с которым свела навек судьба посредством невидимых нитей всесильного интернет-пространства, уплыл в чужие руки и был установлен в коридоре рядом с вешалкой. Делать было нечего, и Станислав пошёл, куда велели, примиряясь с ситуацией: «Ладно, поживу пока без торшера».

Кухней заправлял синий эмалированный чайник. Он ругался почём зря, вздымал крышку и плевался кипятком через узкий носик.

На маленькой кухоньке кроме плиты уместился молочного цвета допотопный кривой буфет, первенец советской послевоенной морозопромышленности аэродинамический холодильник «Полюс», железная раковина, мусорное ведро под нею, тумбочка с другой стороны плиты и небольшой обеденный столик, покрытый клеёнкой с мелко накрошенными незабудками или лютиками. Короче, синее всё.

– Пожалуйста, присаживайтесь, – сказала женщина, входя вслед за Станиславом, – будем пить чай! Вы ведь голодны? Как там Володя? Ему осталось чуть больше года, я помню, где-то записывала.

Она подошла к численнику, одиноко повисшему посреди зелёного масляного и выбеленного пространства стены на картонной подложке с тюльпанами про «8 марта – женский день!» Подложка численника была исписана по краям.

– Да, один год и два месяца. А вы с Володей вместе? Вам дольше?. Ну что ж, это уже не тюрьма, ведь и увольнения дают, вы работаете, то есть зарабатываете. Я, конечно, всё понимаю. Света подумала, когда другой парень, тоже Володин товарищ, принёс торшер, что это Володя купил и таким образом желает вернуть Светочкино расположение и Ирочкино тоже. Но товарищ объяснил, что эти торшеры просто выносят по частям с предприятия, где Володина «химия», а потом продают частным образом. Я не против, знаете ли. Я прожила долгую жизнь и знаю, что такое голод и холод, и война, и … власть, извините меня. Вот, посмотрите, на шахте я почти ослепла. При коптилках писала отчёты, вела бухгалтерию.