Страница 6 из 10
Необычайная внешность Петра в сочетании с его странным, непривычным для народа поведением порождали множество слухов и толков насчет его «нецарственности». Неудивительно, что простому народу, особенно из среды старообрядцев, он казался монстром, выродком, «немцем», подмененным во время пребывания истинного царя Петра Алексеевича за границей. Впрочем, бытовала и другая «версия подмены»: мол, рожденная царицей Наталией Кирилловной девочка была тайно обменена на мальчика из Немецкой слободы – известного иностранного гетто под Москвой. В тумане легенд и слухов нетрудно увидеть, что Петр оказался чужд культуре отцов традиционной России, и подданные это интуитивно чувствовали, на свой лад объясняя присущую царю оригинальность.
Отчуждение царя от собственной страны произошло как бы само собой, волею случая, так легла карта. После переворота 1682 года, когда к царю Петру по воле стрельцов в соправители был подсажен царь Иван, а над ними встала царевна Софья Алексеевна, сосредоточив в своих руках реальную власть, клан Петра – Нарышкиных, был оттеснен кланом Софьи – Милославских. Петр стал все реже и реже появлялся в Кремле, преимущественно на обязательных дипломатических и церковных церемониях. Остальное время он проводил в Преображенском, что непосредственным образом сказалось на личности будущего реформатора России. Волею случая он был выброшен из замкнутого, церемониального мира Кремля. Но Кремль – это не только церемонии, ограничения, но и воспитание царевичей, целая система приготовления мальчика и юноши к миссии земного царя в русском, православном варианте. Оказавшись, как тогда писали, «испраженным» из Кремля, Петр не получил, подобно своему отцу или брату Федору, традиционного православного образования, позволявшего на равных с церковными иерархами разбираться в сложных вопросах веры, церковной литературы и культуры. Петр, приобретая от своих не особенно строгих учителей отрывочные знания, так и остался самоучкой, малограмотным человеком, не постигшим до конца жизни элементарных правил грамматики, которыми легко владели подьячие московских приказов. Даже в зрелые годы он писал многие слова по фонетическому принципу – как слышится («книшка», «афицер», «сталяр»).
Конечно, дело не в уровне богословской подготовки царя или его грамотности (хотя это и весьма важно), а в том, что Петр не усвоил той системы ценностей, которые были присущи русской традиционной культуре, основанной на православии, «книжной премудрости», уважении заветов предков, сознании особой стати, богоизбранности России, чья столица – «Третий Рим, а четвертому не быть». Не традиционное образование, а его отсутствие, неограниченная свобода сильно повлияли на становление личности молодого Петра. Военные игры – главное увлечение его детства – постепенно становились сложнее, деревянные ружья заменялись настоящими, на смену деревянным солдатикам приходили живые люди – ровесники царя из его окружения: стольники, спальники, конюхи. Подрастая вместе с царем, эти люди превращались в солдат и офицеров вначале «потешного», то есть забавного, игрушечного, а потом уже и настоящего войска, соединенного в конце 80-х годов XVII века в два гвардейских полка – Преображенский и Семеновский (по имени соседнего с Преображенским села).
«Воинские потехи» на полях под Преображенским и Семеновским требовали от царя военных знаний и навыков. И Петр с жадностью учился приемам боя, началам тактики (чтобы правильно управлять войсками), артиллерийского дела и баллистики (чтобы точно стрелять), математики и фортификации (чтобы грамотно оборонять или осаждать крепости), астрономии и картографии (чтобы рекогносцироваться на местности, водить в море корабли) и т. д. Кроме того, Петр пристрастился к ремеслам – плотничьему, токарному, столярному, кузнечному, типографскому и многим другим. В этом сказалась любовь царя к конкретному, вещественному, осязаемому результату труда. Военное дело, практические навыки, ремесла все дальше уводили Петра от традиционного круга ценностей и занятий его предков.
Освоение царем начал ремесла солдата, а потом кораблестроителя привело к сближению Петра с иностранными специалистами. Он стал завсегдатаем Немецкой слободы и постепенно, как-то незаметно для себя перешел ту непреодолимую для десятков поколений русских людей границу, которая с древних времен отделяла в сознании русских людей Русь от Запада. Петр постиг начала голландского и немецкого языков (что само по себе расширяло мир вокруг) и в деле – у пушки, на бастионе построенной на берегу Яузы крепости Пресбург, на палубе маленького фрегата на Плещеевом озере – стал быстро находить общий язык с иностранцами, которые с трудом говорили по-русски. Национальность, вера, возраст, иные различия стирались перед лицом общего дела. Главное другое – Петр не просто переступил границу Немецкой слободы и вышел на ее почти европейские улочки, его втянула в себя протестантская, чуждая тогдашней России модель жизни, построенная на принципах индивидуализма, достижения личного успеха посредством труда, преимущественно политехнических знаний, бизнеса, жесткого прагматизма и расчета (не забуду голландскую пословицу, которая переводится примерно так: «Как возникла проволока? – Да просто два голландца тянули на себя гульден»). Это был общий путь, по которому в раннее Новое время шли многие народы, в том числе и Россия. Но Петр в своих желаниях и чувствах опередил ход событий. Он не стал ждать постепенного вызревания того нового, что возникло в стране задолго до него, а начал погонять Россию, как лошадь кнутом.
На самом деле накануне петровского царствования в России уже не было Средневековья. Многие явления, замеченные историками, говорят о несомненности поступательного движения страны. Тогдашние верхи осознавали необходимость преобразований. Уже забрезжили первые реформы, возникли предпосылки появления крупной промышленности и кораблестроения, открылся первый русский университет – Славяно-греко-латинская академия. Нельзя недооценивать существовавшую польско-украинскую культурную систему, служившую в некотором смысле культурным фильтром для поступавших с Запада разнообразных культурных новшеств. Именно тут оседало все то, что резко противоречило русской православной культуре. Здесь, в этой пограничной среде многие явления переосмыслялись, адаптировались, приобретали те свойства, которые облегчали их безболезненное усвоение в России. Если же обратиться к знаниям и навыкам научно-техническим (а именно в них особенно нуждалась тогдашняя Россия), то в силу их очевидной нейтральности препятствий для их распространения в России никогда и не было.
Многочисленные исследования по истории экономики России второй половины XVII века (прежде всего в аграрной области) с несомненностью свидетельствуют, что в стране не было серьезного упадка, и тем паче кризиса. Конечно, можно сказать, что подобный кризис трудно заметить по отрывочным экономическим показателям в стране с примитивным сельским хозяйством и крайне слабыми торговыми межрегиональными связями. И все же это не так. Если в стране зреют бунты, толпы голодающих осаждают правительственные учреждения, разбойники на дорогах не дают никому прохода, значит, налицо серьезные экономические и социальные проблемы. Так было в начале XVII века, при Борисе Годунове и самозванцах. Последние же два-три десятилетия XVII века оказались для народа сравнительно спокойными, они не сопровождались катастрофическими природными и общественными катаклизмами, росла численность крестьянского населения, шло непрерывное внутреннее освоение земель, развивались крестьянские промыслы, росли города. После восстания Степана Разина марксистские историки с трудом находили для своих диссертаций отдельные случаи проявлений народного гнева – того, что на их языке называлось «классовой борьбой». За годы, предшествовавшие Петровским реформам, русское крестьянство накопило тот «жирок», который позволил правительству Петра Великого длительное время вести тяжкую Северную войну, осуществлять реформы. Все это за счет непрерывного увеличения налогового пресса на крестьянство минимум в три-четыре раза по сравнению с временами царей Алексея Михайловича и Федора Алексеевича. Да и на значительном отрезке петровского царствования (примерно до середины 10-х годов XVIII века) русский плательщик хоть и с трудом, но платил подати и только потом пошел по типичному русскому пути обмана власти при уплате налогов. Вот тогда стали ощущаться черты упадка народного хозяйства, увеличились недоимки в сборах. Власти это почувствовали после того, как начала давать сбои тогдашняя налоговая система – подворное обложение, успешно служившее почти 35 лет со времен последней подворной переписи 1678 года. Петру пришлось думать о введении новой системы «уловления» плательщиков, построенной на иных, персональных принципах учета мужского населения. Так появилась знаменитая подушина – система прямого налогообложения, которая строилась на учете «душ мужского пола».