Голосую за любовь

— Расскажите нам, Савка, что вам Мария говорила о Мартине. Зачем она, собственно, к вам приходила?

— Вот и я никак в толк не возьму, зачем. Он переехал ко мне, между ними все было кончено. Говорила, что Мартин будет меня бить, он, дескать, без этого не может. Что он ни одной юбки не пропускает, что у нас с ним ничего не получится.

— Вы поссорились?

— С чего бы мне с нею ссориться?

— Что ты скажешь, Мария?

Мария оторвала взгляд от окна, медленно повернула голову.

— Я пришла «спасибо» сказать за то, что она его приютила. — И снова смотрит на капли, догоняющие и глотающие друг друга на стекле.

— А еще я сказала, — произнесла Мария, упорно глядя в окно, — что постоянства от него ждать не приходится. Не только он за бабами бегает, но и те ему проходу не дают. И она — как раз из таких. Он еще жил со мной, когда она его приметила, приставала, зазывала к себе в ресторан, вот он и приходил домой пьяным… Савка со мой по-хорошему говорить не захотела, припомнила мне моего мужа, будто это ее касается.

— Ты меня оскорбляла, — прервала ее Савка. — Разве не ты кричала, что у меня ноги как спички, разве не грозилась свернуть мне, как цыпленку, шею? Вот я и сказала, что таких, как ты, остерегаться надо, это, говорю, всей округе известно…

— Что вы знаете об убийстве, Савка? — спросил обвинитель.

— Мартин был у меня накануне, вечером, сказал, что собрался к Марии. Долго это будет продолжаться, спрашиваю, а он вскинулся. Тебе-то, говорит, что за дело. Грубо ответил, с вызовом, это в его характере. Я поняла, что он не в духе. Было около девяти, когда он ушел.

Мартин сидел, уставившись в пол, не подымая глаз на Савку, которая заискивающе смотрела на него. Хватит с меня их вечного «Почему ты такой?», кто бы знал, что значит это «такой» да и это «почему». Официантка — не лучше других. Савка, Мария, Марта, Вида — все, как одна, зануды и скандалистки. Конец известен: пустила слезу и ноет: «Ну почему ты такой?..» Говорили мне добрые люди: женщины тебя погубят, Мартин, дождешься, Мартин, жизнь накажет. Может, женщины и жизнь — одно и то же? Если б распяли меня на кресте — да я его одним движением хребта сломал бы. Но чтобы такое… Сидишь тут, киснешь на этой деревянной, отполированной до блеска лавке, а суд выслушивает чушь, которую несут Мария, Савка, Вида. Можно подумать, женские речи чего-то стоят.

Чем я ему не угодила? Савка собралась уходить, ее ждали в ресторане, впереди — наполненный работой вечер. На нее нахлынуло отчаянье. Почему он даже не взглянул на меня? Только теперь она заметила, как пыльно, грязно вокруг. Затоптанный пол, окурки, мусор — точь-в-точь кабак перед закрытием. Даже не посмотрел в мою сторону. Она припомнила все, что говорила суду. Нет, никакой оплошности я не допустила. Не дай бог, опять приворожила его эта ведьма. Загляни ей в глаза, сказал однажды Мартин. Настоящая ведьма.

Коридор был пуст. Савка пожалела, что вышла из зала. Она стояла у двери, не решаясь вернуться. Если я снова войду, он, быть может, подымет голову. Но что я увижу в его глазах? Что, если гнев: прочь, убирайся, проваливай? Его расширившиеся зрачки — он, бывало, приходил в бешенство, требуя, чтобы его оставили в покое, — всегда внушали ей страх. Стоило ему бровью повести, как она тут же уходила в тень. Да, она знает свое место. Но ведь он сам выволок свою железную кровать из дома этой белокурой ведьмы и привез к ней, Савке. На остальное она смотрела сквозь пальцы, лишних вопросов не задавала. «На-ка, пропусти стаканчик перед ужином, можешь расположиться в служебке, я скоро управлюсь». Потом они вместе шли домой, их обступала непроглядная ночь. Савку всегда пугали мгновенья, когда предстояло, погасив в ресторане свет, шагнуть из тьмы во тьму. Но рядом с ним — как ни с кем другим — она чувствовала себя уверенно. «А кто провожает тебя в мое отсутствие? Не страшно одной? Мало ли что может случиться». — «Я бегу, всю дорогу бегу как ненормальная».

Три двери. Через первую входят свидетели. Вторая — посередке. Савка решила войти через третью, тогда Мартин не увидит ее. В помещении полно народу, она почувствовала это, когда давала показания, хотя и стояла спиной к залу.

Суд слушал заключение медицинской экспертизы.

— Адвокат требует, чтобы было установлено орудие убийства, — шепнул человек, рядом с которым примостилась Савка. — Ведь предмета, которым ударили Милое, так и не нашли.

Савке показалось, что ее сосед симпатизирует Мартину.

— Как по-вашему, — спросила она, — его оправдают?

— Неизвестно, какими сведениями располагает защита. Обвинения очень серьезные. Очень.

Савка посмотрела ему в глаза. Пристальный, по-мужски настойчивый взгляд задержался на ее лице дольше, чем позволяли приличия. Она вздрогнула, отодвинулась.

— Вам придется повторить ваш рассказ, — говорил обвинитель. — Вы должны припомнить все подробности. Постарайтесь назвать точное время. Когда это произошло — ночью или ближе к утру? Как случилось, что как раз тогда никого, кроме вас, не оказалось дома? Ведь у вас довольно долго гостил ваш двоюродный брат. Давно он уехал?

— Мне кажется, — начала Вида, — что было около трех. Но пока я вызывала «скорую», прошло еще какое-то время. Честно говоря, я не знала, как это делается. Побежала в аптеку, там заперто. Потом подумала, что нужные телефоны можно найти в газетах. Но мы не получаем газет. Милое читал их в кафе.

Вдова достала из сумки платок, прижала к глазам.

— Почему вы не разбудили соседей?

— У нас натянутые отношения, — едва вымолвила Вида сквозь слезы.

— В каком состоянии был Милое, когда вы открыли дверь? Быть может, он смог хоть что-то сказать вам, подал какой-нибудь знак?

— Я решила, что он пьян. Поэтому и оставила его лежать на пороге, а сама ушла в комнату. Но его все не было и не было, и я вернулась. Окликнула: «Милое!» Он что-то пробормотал. Я помогла ему подняться, мы вместе вошли в кухню, он шагнул к плите, шарит по ней, будто что-то ищет. Тут я и увидела, что спина у него в крови, но раны не заметила, ее покрывала грязь. Я думала, он с кем-нибудь подрался. Он стал вылавливать из кастрюли голубец и вдруг как стоял, так и рухнул, опрокинул кастрюлю… Я выбежала на улицу, но даже и тогда я не подозревала, насколько серьезно дело, думала, его избили.

— Где же вы нашли телефон?

— В пекарне. Там горел свет.

— Потом вы поехали с ним в больницу?

— Нет, не поехала.

— Почему?

— Меня все равно не пустили бы внутрь.

— Когда вы узнали о смерти мужа?

— Я была в больнице в семь утра. Всю ночь глаз не сомкнула, сидела на кухне, курила.

— Вы кого-нибудь подозреваете?

— Нет.

— Судя по показаниям сослуживцев, вашего мужа любили в коллективе. Расскажите о нем как о человеке.

— Любили… Еще бы. Он вечно сорил деньгами, раздавал их направо и налево. У таких, как он, деньги не задерживаются.

— Но вам хватало того, что он выделял на ведение хозяйства?

— Да, вполне.

— И недовольства вы не проявляли?

— Нет.

— Вы жили в согласии, не так ли?

— Да, конечно.

Вида снова вытирает слезы.

— Он был славным человеком, — лепечет она. — Без претензий… Не командовал, не бил меня. Он был… Был… хороший…

— Когда уехал ваш родственник?

— Брат прожил у нас две недели, он приезжал на побывку. А уехать должен был как раз в тот вечер. С Милое даже не попрощался.

— Сколько ему лет?

— Кому?

— Вашему брату.

— Ах, ему. Он очень молод, совсем еще мальчик. Двадцать два года.

— На какие средства он живет?

— Я же сказала, что он в армии.

— А до армии?

— Учился.

— На кого?

— На ветеринара.

— Кто содержал его?

— Он содержал себя сам.

— Каким образом?

— Играл в джазе.

— Вы помогали ему деньгами?

— Да, время от времени.

— И ваш покойный муж не возражал?

— Да нет, не особенно.

— Его родители живы?

— Чьи?

— Вашего брата.