Страница 101 из 103
— Я хотел сказать, несчастная.
— Но почему же она не требует, чтобы убийца мужа понес наказание?
— Я не говорил с ней об этом. Я только что приехал, прямо с поезда попал на суд… Впрочем, это вполне в ее духе.
— Она писала вам об убийстве?
— Да, конечно.
— Она кого-нибудь подозревала?
— Сестра написала, что Милое убил какой-то рабочий, Мартин. Предполагала, что они подрались спьяну.
— И со временем она своего мнения не переменила?
— Мне, во всяком случае, это неизвестно.
— Скажите, Вида, куда вы направились, проводив брата?
— Вернулась домой. В половине двенадцатого была у дома, меня видел сосед, он присутствует в зале…
Толстяк, проспавший смерть Милое подле своей безмятежной супруги, подтверждает слова вдовы.
— По заключению врача, Плавша убит тяжелым и острым металлическим предметом. Эксперты предполагают, что орудием убийства могли стать следующие предметы: молоток, кухонный топорик, большое долото, железная болванка. Приблизительный вес — от трех до четырех килограммов, удар нанесен сильной рукой, — говорит председатель, глядя на Виду.
Та снова прижала платок к глазам, спрятав лицо.
Женщина, бегущая в ночи, думает Мария. Мартин знаком с Видой. Не Савка, а Вида — вот кто моя настоящая соперница. Мартин скрывает свое знакомство с ней. Да и она не афиширует его. Не упомню, говорит, когда он стал со мной здороваться…
Вида плачет. Плачет не переставая.
Рыдания застряли у нее в горле, едва прозвучало новое имя: Николич.
Николич. Да-да, свидетель Николич. Он где-то здесь. Пригласите его. Николич! — выкликает секретарь. Свидетель Николич. Его нет. Не может быть, он где-то поблизости. Поищите его. Вероятно, отлучился на минутку. Спокойствие. Нет, сегодня обойдемся без перерыва. Конец уже виден. Часам к четырем-пяти управимся. Господи, да найдите же Николича!
В зале стоит гул, люди вполголоса обсуждают услышанное. Показания противоречивы, концы с концами не сходятся. Все устали. Еще бы — вторая половина дня. Не люблю затянувшихся заседаний, думает общественный обвинитель. Интерес публики упал, коллегия в смущении. Маешься тут часами на жесткой скамейке, не имея, как и подсудимый, возможности размяться. И судить-то его уже расхотелось, как-никак — товарищ по несчастью. А вот и Николич. Из какого сундука с тряпьем его достали? Похож на моль, объевшуюся нафталином. На перепуганную мышь, которая, покинув норку, тотчас ослепла от яркого света. Свидетель со стороны защиты. Что ж, послушаем Николича, свидетеля защиты.
Зачем он это сделал, как посмел, — Вида бросала на адвоката пронзительные взгляды, но тот сидел отвернувшись, явно не желая встречаться с ней глазами. Чего доброго, нам устроят очную ставку. Я же умоляла, я же запретила ему! Милое не вернешь, он мертв, и эта история мертва, не надо ворошить прошлое. — Не волнуйтесь, сказал он, это не может обернуться против вас. Все будет в порядке, не беспокойтесь. — Оставьте его в покое, заклинаю…
— Вы родились до брака Виды с Милое Плавшей? — спрашивает председатель.
— Да.
— Иными словами, вы рождены вне законного брака?
— Да.
— Кто же опекает вас? Отец, похоже, не слишком интересовался вами. А мать?
— Вон моя мать, — бледный, хилый юноша указывает на Виду.
— Вы… Вы не являетесь сыном Милое Плавши?
— Может, и являюсь.
— А Вида — ваша мать?
— Да.
— Простите, — говорит председатель. — Я не совсем вас понимаю.
— В том-то все и дело. Но мне, знаете ли, нечего сказать вам. Это выродки. Сумасшедшие. Этого никто понять не в состоянии. Я, говоря по правде, человек больной… Но я с ними расквитаюсь… Да, расквитаюсь. Вот только соберусь с силами.
— Но ваш отец мертв.
— Никакой он мне не отец.
— Я говорю о Милое Плавше. Он — ваш родной отец, не так ли?
— Нет, не родной.
— Где вы находились в день убийства?
— Ах, вот оно что… Она обвинила меня в убийстве, чтобы выгородить любовника!
— Но вас никто ни в чем не обвиняет. Вас вызвали сюда как свидетеля. Отвечайте на мои вопросы. По возможности — только на них.
— Я и отвечаю. Она меня, едва я появился на свет, в картонной коробке оставила на пороге детского приюта. Еще и записку приложила: «Сделал его государственный чиновник, пусть государство о нем и заботится». А потом — мне было уже три года — меня усыновили добрые люди. И с тех пор я — Николич. Понимаете — Ни-ко-лич.
Свидетеля била дрожь, узкое, несообразно вытянутое тело раскачивалось из стороны в сторону, словно былинка, которая вот-вот переломится.
— Какая роль мне здесь отведена? Зачем меня сюда притащили? Я же сказал вам, я — Николич, никто и знать не знает, что я в родстве с Плавшами.
— В день, когда произошло убийство, вы находились в городе?
— Конечно. Я целыми днями сижу в мастерской, исправляю часы. До этого мои приемные родители, спасибо им, додумались: слабосильному человеку — тонкую работу. Хорошее ремесло, спокойное.
— Вы живете у Николичей?
— Да, мы живем вместе. У меня своя комната, точнее — комнатушка.
— Могли бы они подтвердить под присягой, что в ночь убийства вы были дома?
— Конечно, конечно. Вот оно что, значит. И это называется — мать. С позволения сказать, инстинкт крови… Нет. Они ничего подтвердить не могут, оба — глухие. Я мог уйти и вернуться, мог топором крушить мебель — они все равно бы не проснулись.
— Не надо так волноваться, — говорит председатель. — Речь идет о деле, серьезном деле. Никто не хотел вас обидеть, поверьте. Просто нам необходимо узнать, нет ли у вас каких-либо соображений, касающихся убийства вашего отца. Ведь Милое Плавша все-таки приходится вам отцом, это важное обстоятельство…
— Не знаю, не знаю. — Презрение и ненависть исказили и без того уродливое, помятое лицо Николича. — Эту историю рассказала мне, умирая, прачка, которая обстирывала Плавшей. Николичи тоже пользовались ее услугами. Эта женщина всегда была со мной ласкова, приносила сладости. Мне шел шестнадцатый год, когда она открыла тайну. Под этим солнцем, говорит, только я об этом знаю и Плавши. К Плавшам я не пошел. Стал расспрашивать Николича, он признался, что я — из приюта. А Милое Плавшу я впервые увидел в день своего восемнадцатилетия. Я решил навестить этих моих, так сказать, родителей в их гнездышке. Он мне и говорит: «Что было, то было, не смей никому ничего рассказывать, твоя мать — несчастное существо. Повзрослеешь — поймешь. Оставь ее в покое. Она, — тут он перешел на шепот, хотя никого, кроме нас, в комнате не было, — она немножко не в себе. А если, — говорит, — расскажешь, я сумею доказать, что лжешь…»
— Вы кого-нибудь подозреваете в убийстве? — прервал свидетеля председатель.
— Ее, кого же еще. Она его убила, как когда-то пыталась убить меня. Она, никто другой.
— Кто — она?
— Вида Плавша.
— Тяжелое обвинение. У вас есть доказательства?
— Мне доказательства не нужны.
Глухой шум нарушил тишину в зале. Вида Плавша, потеряв сознание, упала на пол.
— Есть ли вопросы к свидетелю? — председательствующий обратился к обвинителю и адвокату. Виду тем временем выносили из зала.
— У меня нет, — сказал обвинитель.
— Хотелось бы знать, есть ли у Милоша Николича алиби, — произнес адвокат.
— Чего он хочет от меня? — спросил юноша.
— Он интересуется, может ли кто-либо подтвердить, что ночь, когда убили Плавшу, вы провели дома. Или, возможно, вас видели где-нибудь еще?
— Я уже сказал, что Николичи ничего не слышат. Какая, однако, ерунда. Если меня позвали сюда, чтобы упрятать в тюрьму или снести мне голову с плеч, — пожалуйста, приступайте, я мог погибнуть еще тогда, она того и добивалась. На дворе декабрь, а я скулю себе, как щенок, в коробке. В какой-то тряпице…
— Закончим на этом, — сказал председатель.
— Минуточку, — вмешался адвокат. — Только у этого молодого человека и были причины, притом серьезные, мстить как Милое Плавше, так и его жене. Его — убить, ее — обвинить в убийстве… Обстоятельства тем более драматичны, что обе жертвы безусловно виноваты перед ним… Мотив, все мы искали мотив…