Страница 9 из 11
«На гражданке» он тулупом считал полушубок, в котором сидел на бочке с молоком колхозный реализатор. А тут тулуп — это почти дом. Кстати, по весу тоже… Размера тулуп не имел. Он надевался сверху на ватник и застегивался на стальные крючки. Бегать в нем было нельзя. Да и просто ходить — затруднительно. Но зато — не холодно! Кто-то звонко хлопнул ладонь по спине:
— Герметизируйся!
Удара даже не ощутил. Понял только, что это Сашка опять прикалывается. Он со второго курса попал в армию, поэтому знал много разных слов. А сейчас долгая процедура одевания бойца ему напомнила кадры из старых фильмов с водолазами, как они собираются, не торопясь, под воду, а в конце, уже перед самым погружением, им еще надевают большой металлический колпак на голову и завинчивают оконце перед лицом.
С трудом подняв руки, Валерка молча поднял воротник тулупа. В таком положении воротник оказался выше головы. Его помогли застегнуть на специально пришитые петли, и теперь — точно водолаз. Только нос высовывается, да и то, если специально вперед голову подашь. Еще сунули ему овчинные варежки, в которые он сунул руки перед выходом на улицу, а через плечо повесили противогазную сумку, в которой лежал штык-нож (ну, положено часовому со штыком, а куда его тут повесишь?) и телефонная трубка на шнуре с вилкой, чтобы связываться с караулкой и докладывать регулярно.
— Та-а-ак, — подошел начальник караула. Заглянул в отверстие между застегнутыми ушами воротника, похлопал здоровенными руками по бокам, как будто проверяя устойчивость.
— Ну, что, боец… Задача твоя такая. Сейчас выходишь — и прямо к спортгородку. Там у ворот розетка — докладываешься. А потом топчешь тропинку. Доклад — каждые полчаса. И еще… Ты там смотри: мужики из второго взвода говорили, какой-то мудак овчарку здоровенную выгуливать приноровился. Так твоя задача какая? Никого не пускать. Понял?
— Да.
— Что-что-о-о?
— Так точно, товарищ старший сержант!
— Лады. Разводящий!
— Я! — подскочил Сашка.
— Быстренько его до ворот — и бегом обратно. Мороз, бли-и-ин…, — и отошел обратно к пульту.
Дверь приоткрылась, двое выскользнули в морозный туман и тишину. Солнечно и одновременно как бы туман висит. Изморозь. Снег хрустит оглушительно под ногами, а больше никаких звуков и нет. Нет, кажется, города большого за спиной, не слышно ни одной птицы. Мороз на улице.
Скрип-скрип, скрип-скрип — добежали почти до ворот. Перед ними — кусок соседнего забора и над ним вышка с таким же закутанным часовым.
— Стой, кто идет?
— Пошел нахуй!
— Я щас пойду, я вот щас стрельну, и мне отпуск будет!
— Я тебе так стрельну, дебил, мы снаружи идем, уродина!
И прошли.
Все. Сашка хлопнул по плечу и, согнувшись, тут же побежал на полусогнутых обратно, а Валерка скинул овчинные варежки, ткнул вилкой в розетку и сказал в ожившую телефонную трубку:
— Рядовой Спиряков пост принял.
— Смотри там, — ответила трубка голосом Павлова, и тут же связь отключилась.
Валерка неловко потыкал трубкой в край сумки, затолкал ее туда все-таки, напялил огромные овчинные рукавицы и медленно двинулся в обход своих владений.
И чего тут охранять? Полоса препятствий — на месте. Вагон — на месте. Блиндаж — на месте. Забор — на месте. Ну? Он за десять минут прошел всю вверенную территорию, повернул обратно и свернул к полосе препятствий. Там много стенок и не должно быть этого морозного ветерка.
Там он и придремал на пятнадцать минут, потом дошел до розетки, доложился, — и опять в свой угол.
Мороз уже начал пробиваться даже сквозь эту многослойную защиту.
И вот тут он услышал собачий лай. Вернее, даже не лай, а глухое такое гавкание:
— Вау, вау.
Пауза. И снова:
— Вау, вау…
И еще какой-то голос. И шаги.
Он выглянул из своего угла и увидел какого-то мужика с огромной черно-пегой собакой на поводке. Овчарка, широкая в груди, со слегка опущенным задом и присогнутыми задними ногами, тащила, взлаивая, своего хозяина по его, Валеркиной, часового, блин, тропе! И часовой вышел на тропу.
Собака остановилась и зарычала на помеху. Валерка медленно-медленно, по полступни, даже не покачиваясь, стал двигаться к ней, стараясь смотреть в глаза. Хотя, какой там смысл — смотреть в глаза? Кто бы его глаза увидел в узкой щели между шапкой и поднятым выше шапки воротником?
Овчарка припала на задние лапы и оскалила зубы, опасаясь непонятной огромной фигуры медленно приближающейся к ней.
«Фигня-а-а-а,»— думал Валерка. «Укусить — не укусит, раз столько одето, а зато могут раньше сменить». И все так же медленно двигался к нарушителям. И так же медленно придвигалась к ногам собаки его тень.
— Ты чё, дурак? Это ж служебная овчарка, она тебя порвет сейчас! — крикнул хозяин, нагибаясь к ошейнику.
Валерка молча продвинулся еще на метр, не ускоряясь и не замедляясь, продолжая мерно и медленно переставлять ноги.
— Ну, бля, держись…, — и карабин щелкнул, отпуская огромную псину на волю. — Фасссс!
Эта команда и последние шаги Валерки совпали. Он почти доставал уже до морды собаки. И тут она взвыла, крутнулась, пролетела боком по сугробу слева, оттолкнулась задними лапами и понеслась к воротам.
— Стой, дура! — за ней помчался, придерживая шапку, хозяин.
А еще через час Валерку сменили, и он — скрип-скрип-скрип-скрип — побежал рысцой в караулку.
— Стой, — кричал опять с вышки очередной урод. — Стой, бля, стрелять буду!
— Пошел нахуй! — пробегая, крикнул Валерка.
В караулке ждали горячий чайник и два часа сна.
До дембеля оставалось еще триста дней.
На миллион
— Шеф! Свободен? Дело на миллион рублей!
В приоткрытую дверцу старой «шохи» заглядывал растрепанный и слегка запыхавшийся молодой парень. Хотя, приглядевшись-то, не очень он и молодой. Просто есть такая природа людей, которые в детстве выглядят солидно и немного старше своего возраста, а чем старше становятся, тем моложе выглядит. Как будто настоящий возраст все время где-то около тридцати — тридцати пяти. А этому… Кузьмич оценивающе окинул его взглядом: пожалуй, даже за сорок. Не парень давно.
— Ну, садись, раз на миллион…
Кузьмич давно вышел а пенсию. У него льготная была — подземный стаж, горячий цех, «севера». Как только возраст подошел и стаж совпал — сразу и ушел с работы. Не сильно-то, кстати уговаривали его остаться. Есть такие люди, что вроде работают, работают, тянут свои обязанности, выполняют все чисто и аккуратно, так что не к чему прицепиться, а вот вздумай уйти — с радостью провожают. И не то чтобы склочный какой или там с начальством ругался, или вовсе — пьяница. Просто — не удерживают таких.
А выйдя на пенсию и посидев пару месяцев дома, Кузьмич заболел. Молодой врач, приехавший по вызову, не стал колоть лекарства и выписывать рецепты. Он просто объяснил, что все болезни — это психосоматика. Вот такое умное слово он выучил на последнем курсе, видать. И все от этой психосоматики. Нет-нет, вы не псих, это совсем о другом! Организм, мол, привыкает к режиму, даже к самому жесткому и неудобному. И внезапная смена режима вызывает срыв. Психоматика, ясно? Надо опять рано вставать, делать зарядку, выходить и работать. Режим нужен. График.
Вот Кузьмич, подумав, и начал «таксовать». Не так уж деньги были нужны, как занятость. Да еще такая, чтобы ни от кого не зависеть.
Он нашел — даже и не слишком старался, чтобы найти, в сущности — старшего, заплатил взнос, поставил мужикам «после работы». И влился, таким образом. Точка у него была на Калужской, недалеко от метро. Как раз там, где стоял народ у автобусной остановки, а позади нее кипели жиром вечно горячие куры на гриле.
— Куда ехать-то?
Пауза затянулась. Пассажир уже уселся, обстоятельно поворочался в кресле, огляделся и пристегнулся ремнем, подергав его для проверки.
— На вокзал!
Хм… На вокзал. Не местный, похоже. Не москвич.