Детство Сашки

— Ну, ладно, бери, — удивилась немного продавщица. — Все равно никто не покупает.

Странно, подумал Сашка. Эти взрослые ничего не понимают. Да Высоцкий — это же просто самое-самое лучшее.

Он прижал пластинку к груди и побежал домой. Это совсем близко. Сначала надо обойти тот дом, где универмаг, зайти во двор мимо рекламы нового фильма в Доме Культуры (вот еще куда надо отпроситься), потом пробежать мимо стола с настольным теннисом, мимо бетонной площадки с городками, мимо детской горки, мимо взрослого турника, мимо соседей-пацанов, рубящихся на пыльном поле в футбол…

Скорее домой, слушать!

А дома скинуть ботинки в коридоре, пробежать в носках в большую комнату. Мимо телевизора — в угол, где стоит «Ригонда». Поднять лакированную крышку, вынуть диск из цветного конверта, дунуть на него, держа за края аккуратно, сдуть пыль. Положить его на место, на рифленую резину, нажать кнопку включения. Вот, закружилось, завертелось… Специальной мягкой тряпочкой-фланелькой собрать пыль, которая не сдулась. Теперь посмотреть, нет ли чего на игле. Наклониться и посмотреть внимательно. Потрогать ее пальцем осторожно, прислушиваясь к постукиванию и шуршанию в динамиках. Вот теперь — на первую дорожку, и замереть в предвкушении.

Ш-шик, ш-шик, ш-шик, — шуршит игла по пустому месту, потом хватается за нарезку, влезает в звуковую дорожку, и из динамиков тихий голос под какое-то пианино:

Темнеет дорога

Приморского сада…

Нет, это не то! Это какая-то ошибка! Сашка снимает иглу, переворачивает пластинку, ставит снова — так бывает, что на разных сторонах пластинки разные певцы. Тут опять начинается проигрыш пианино, а потом тот же негромкий голос:

Над розовым морем вставала луна,

Во льду зеленела бутылка вина…

Ну, нет же, нет! Высоцкий не так поет!

Из кухни пришел папа:

— Ну, что, купил?

— Это не он!

— Как — не он? Вот, читай, все правильно — Вертинский. Знаешь, какой он был знаменитый, когда тебя еще не было? Он и за границу уезжал, а потом все равно вернулся. Это очень хорошая пластинка.

Он подпевает:

Доченьки, доченьки, доченьки мои,

Где ж вы мои ноченьки, где вы, соловьи?

— Пап, но…, — Сашка не знает. что говорить. Отец доволен. Пластинка крутится. Но это не Высоцкий! Что он скажет завтра пацанам?

— А вот то и скажешь, что знаменитейший певец. Вот, слушай!

А я пил горькое пиво,

Улыбаясь глубиной души:

как редко поют красиво

В нашей лесной глуши…

Так и вышло, что Вертинского Сашка выучил наизусть раньше, чем Высоцкого.

Дача

— А теперь мы поедем на дачу, — радостно сказала тетя. И все поехали на дачу. У дяди был жигуль, в котором все поместились. Потом медленно, чтобы не поломать ничего, переваливаясь на колдобинах, мы доехали до дачи. За крашеным зеленой масляной краской штакетником стояли деревья, сверкали свежей зеленью выровненные по ранжиру грядки, а вдоль небольшого однокомнатного садового домика узкой клумбой цвели какие-то яркие цветы.

Сашка не знал их названий. Он вообще в сельском хозяйстве был не силен. Городской пацан, одним словом.

Дядя водил его по участку, показывая:

— Вот тут у нас смородина. Это — клубника. Знаешь, сколько клубники собираем? Ведер десять! Вот яблони. Они уже взрослые. В прошлом году яблоки даже пришлось в яму закапывать…

Сашка не понимал: как это — закапывать яблоки? У них в Перми участка садового не было. Только картошка была. На всю ГЭС выделялось поле, его коллективно распахивали, засаживали, потом, по осени, коллективно выкапывали и служебным грузовиком развозили урожай по квартирам. Но яблоки! Однажды им пришла посылка. Кто-то из дальней родни прислал яблоки из Казахстана. Два яблока. Сашка потом нашел в учебнике такой сорт «антоновка шестисотграммовая». Кажется, там было не по шестьсот граммов, а по килограмму. А тут… В Волгограде, где был «белый налив» и еще другие разные сорта, дядя просто закапывал яблоки в яму! Нет. Не понятно.

— Вот, гляди, какие поднялись! — гордо показывал дядя на стебли кукурузы за тепличкой, где больше ничего бы и не влезло. — Выше теплицы. Еще через месяц будем свою кукурузу варить… А вот тут у меня «зона отдыха». Ну-ка, сядь. Да, садись, садись. Ну? Здорово?

— Ага. Здоровски все, — говорил Сашка, сидя на полотняном раскладном стуле и вертя головой во все стороны.

— Воздух здесь, понимаешь, особый… А еще поливать начну, так просто радуга из шланга бьет.

— Ага. Радуга, — поддакивал Сашка, сгоняя первых комаров, слетевшихся на неподвижное тело. Он только не понимал, а что дальше-то? Ну, приехали, ну, дача, ну, похвалились, а когда обратно? Уже вечереет, уже и ужинать скоро пора.

Как полили, под вечер, так и поехали. И всю дорогу допрашивали Сашку: понравилось ли, хорошо ли, расскажет ли родителям, когда вернется. А он, как вежливый человек, только успевал кивать и поддакивать. Хотя, он знал, что, когда дома расскажет, отец будет долго плеваться и ругаться и кричать про «окулачившихся».

Дома так все и получилось, когда он вернулся. Отец ругался. Мама, поджав губы, говорила, что, может, для здоровья это полезно — дача. А Сашка бегал по горячему асфальту и радовался, что у них никакой дачи нет.

Через год летом он опять оказался в Волгограде. И опять тетка энергично даже не спросила, а приказала:

— Завтра едем на дачу!

Но теперь, оказалось, у них уже была другая дача. Если раньше можно было доехать на машине и вернуться вечером домой, то теперь надо было рано вставать (а рано вставать в каникулы — это просто как наказание, выходит), потом идти пешком, зевая, по утренней «еще прохладе» вниз, к Волге, там садиться на пыхтящий дизелем теплоход, на который битком набиваются такие же хмурые люди с пустыми корзинами и ведрами в руках, а потом долго-долго плыть по Волге.

Дача теперь была на острове, который подтапливался каждую весну. Там даже деревушка стояла маленькая, домов в пять или шесть недалеко от берега. Говорят, что зимой они здесь живут «на подножном корме». А какой подножный — зимой?

По горячему — солнце уже поднялось — мягкому песку Сашка плелся за энергично идущими к себе на дачу теткой и дядей. Ему пообещали, что работой загружать не будут. Только дачу покажут, ну и еще поможет он им с урожаем.

— Во! Смотри, красота какая! — повел рукой дядя.

— Ага. Круто.

Участок весь зарос кустарником и деревьями. Персики, абрикосы, яблоки, сливы, груша. А вот «зоны отдыха» теперь не было. Зато была большая зона труда. Рядом со старым вагончиком-бытовкой, в котором стояла кровать и орал включенный тут же радиоприемник, в тени стоял длинный стол, на который сносился урожай. А на половине стола хозяйничала тетя. Она тут же ловко закручивала банки, кипятила что-то на газовой плите, питающейся от баллона, постоянно утирая красное взмокшее лицо.

— В том году двести банок закатали, представляешь? А в этом — четыреста уже!

— Ух, ты-ы-ы-ы, — сказал Сашка. Он еще подумал: а кто же будет есть из этих банок? И еще подумал: а где же столько банок можно поставить?

— Ну-ка, пойдем, прогуляемся, — сказал дядя и повел его куда-то дальше, ближе к виднеющемуся леску.

— Вот, смотри, — указал он на огороженный покосившимся заборчиком большой ровный заросший бурьяном участок. — Это вот мы Ирке купили, дочке. Она ехать не хочет, но мы ее приучим, приучим. Смотри, рядом с нами. И место высокое. И лес рядом. Хорошо тут!