Детство Сашки

В партизан играть очень увлекательно. Надо ходить так, чтобы никто не мог тебя проследить. И никто не мог тебя поймать. И они, как настоящие партизаны, не пошли коротким путем по широкой улице, а свернули в закоулки, во дворы, замирая возле каждого поворота, выглядывая и осматриваясь: нет ли где врага?

Они целых полтора часа добирались домой, и вышли к дому совсем с другой стороны.

Вовка потом за ужином взахлеб рассказывал о кино.

Сашка солидно высыпал мелочь и отчитался в потратах, и угостил родителей семечками.

А мама сказала даже, что он повзрослел. Еще бы! Если бы она знала, как они ловко ушли от заовражных!

Черное море

…Им досталась большая комната налево. Справа была комната поменьше. А от крыльца тянулся коридорчик с нишами слева и справа. В нишах были окна, и поэтому в коридорчике было светло. Правда, светло было только первые дни. А потом в ниши поселились две девчонки из Сибири, занавесились простынями, и теперь ночью можно было идти только наощупь, потому что свет был только во дворе и в комнатах. Кто проходил первый, открывал дверь и поворачивал старый выключатель, который не сразу срабатывал и иногда искрил. А потом уже шли все, стараясь не свалить простыни и висящие сверху на просушке купальники, и не заглядывать туда, за прозрачную в лунном свете из окна ткань, где на раскладушках лежали красивые молодые сибирячки, переговариваясь о чем-то своем.

В большой квадратной комнате был старый скрипучий диван, на котором спала бабушка, большая кровать, на которой укладывались родители, а Сашка спал на полу. Он любил спать на полу летом. Там и запахи другие, и не так жарко. Хотя, в домике, в котором им удалось снять комнату, жарко не было. Потом, когда Сашка оббегал все вокруг, он нашел еще оно крыльцо, с противоположной стороны, которое вело сразу на второй этаж. Только с их стороны второго этажа не было видно и домик казался совсем маленьким, деревенским, как у них на Урале, только не деревянным, но и не каменным, как в Волгограде у дедушки.

Мама сказала, что дом из кизяка, и долго объясняла, что это берут глину, коровий навоз, солому, и все это смешивают, а потом выкладывают в формы и такие лохматые от соломы кирпичи выходят. Они легче, чем каменные, но непрочные. Зато «теплые» — хорошо держат тепло. Правда, Сашка не понял, зачем держать тепло, когда на улице почти каждый день к обеду температура зашкаливала за тридцать градусов, и даже на коротком «диком» — в отличие от платного и от санаторского — пляже оставались только такие же приехавшие с Урала или из Сибири, пытавшиеся запастись солнцем на всю зиму.

Прямо от крыльца начинался сад, сквозь который выложенная камнем тропинка вела к калитке. А уже от калитки было видно море. Когда Сашка впервые увидел его, то ему показалось, что море падает на берег. Оно было такое… Огромное? Нет. Оно было как будто висящее над горой, на склоне которой стоял маленький городок — последний остановочный пункт автобуса. Оно нависало, тянулось далеко влево и вправо, блестело, переливалось, обнимало, грозило, когда был шторм (всего два дня!), а по самому дальнему краю, почти невидно, даже не на горизонте, который растворялся в мареве, а чуть ближе, проходил настоящий парусный корабль.

Сад был совсем не такой, как в Волгограде. Над тропинкой переплетались самые настоящие лианы (это виноград — сказала мама), грецкие орехи в зеленой кожуре стоял вдоль нее, а еще непонятное растение инжир, который тоже вкусный, но Сашка его никогда не ел.

Слева от тропинки стоял маленький, ниже взрослого человека, сарайчик, в котором хранились разные инструменты и длинный черный резиновый шланг, из которого поливали сад, а еще обливали всех желающих. В сарайчике вскоре поселился молодой парень из Татарии, который там только ночевал, а целые дни проводил на каменистом пляже у самой воды. И сибирячки всегда были там, рядом с ним.

Забор был тоже из кизяка. Высокий, с улицы, которая шла ниже сада, перепрыгнуть через него было бы нелегко. А еще по верху блестело битое стекло. Хозяйка сразу предупредила, что по забору — битые бутылки, и поэтому надо ходить через калитку и по дорожке.

Справа от тропинки, недалеко от забора, был душ. Это была такая деревянная конструкция, как козлы для строителей, обтянутая по сторонам мутным полиэтиленом (от теплички осталось — говорила хозяйка). Сверху был примотан толстой стальной проволокой широкий плоский бак, в который заливали воду тем же шлангом. За день вода нагревалась так, что к вечеру была почти горячей. Вдоль стены дома тянулась открытая веранда — только от дождя скрыться. Там стоял длинный узкий стол и лавки, и там можно было собираться и ужинать всем вместе темными крымскими вечерами, поставив посередине стола старую керосиновую лампу, пламя в которой колебалось, и от того на темную стену зелени падали шевелящиеся страшные тени.

За калиткой и забором была кривая и узкая горячая и жаркая, ограниченная с двух сторон такими же заборами и задними стенами домов улочка, по которой можно было дойти до настоящей асфальтированной дороги, а уже оттуда спускаться вниз к морю. Это только от калитки оно казалось совсем близко. А на самом деле идти до него было не менее получаса. Но к морю идти было легко, потому что шли туда утром, по прохладе, да еще под уклон. А вот подниматься домой…

Но Сашке все равно нравилось, потому что он любил лето и солнце, и жару, и море, и зелень, и вообще юг.

…

Пластинка

— Мальчик, тебе чего?

— Вот ту пластинку!

— Она дорогая, два рубля пятьдесят копеек. У тебя есть деньги?

— Вот! Мне папа дал. На эту пластинку!

Дома у Сашки стояла «Ригонда» — такой большой агрегат на четырех высоких тонких ножках. Агрегат этот ловил радио. И даже всякие «голоса» по нему было слышно. Только никто почти не слушал, потому что было не интересно. Просто знали, что вот тут, если повернуть большое колесо, будет «Радио Свобода», а вот здесь — «Би-Би-Си». На самом деле радиолу включали практически только для пластинок. Потому что не так давно купили телевизор, и все новости теперь были из телевизора.

Пластинки были старые, еще привезенные со старой квартиры. Толстые, тяжелые, хрупкие. Сквозь шорохи от потертости пробивались голоса, и можно было подпевать хором:

…А в том, признать приходится,

Что все мосты разводятся,

А Поцелуев, извините, нет!

И еще были пластинки с иностранной музыкой. Там японцы пели без слов какой-то вальс.

И еще были классические.

Папа рассказывал, смеясь, что когда Сашка был совсем маленький и сильно орал, тогда включали вон ту, где Шаляпин поет про то, что

На земле весь род людской…

А новые пластинки были тонкие, и на одной стороне большого диска помещалось целых пять песен. Пацаны хвалились знанием песен, у кого больше есть. У Васьки родители даже выписывали «Кругозор», а там внутри всегда было несколько гибких прозрачных пластинок с новыми песнями. Но всякие девчачьи слушать было не интересно. Про любовь или там про цветы… Зато затерли чуть не до дыр, так, что игла больше не держалась на дорожках, а сразу съезжала в сторону, Высоцкого с его «Песней о друге». Ее просто нельзя было слушать молча. Надо было так же сурово выговаривать:

Если друг оказался вдруг

И не друг и не враг, а так…

А тут папа сказал, что завезли большие пластинки в универмаг. Универмаг был один, поэтому все понимали, сразу понимали, в какой магазин и где и что. Вот Сашка и сорвался, выпросив денег и уговорив отца, что надо, надо обязательно покупать, потому что такой певец, такой певец…