Страница 49 из 71
Люди у костра оцепенели.
— Ну-ка, брат Алфей, — сурово проговорил отец Рафаил, — покажи, что и ты готов свершить волю господа.
Сидевший рядом с ним монах встал и шагнул к товарищу убитого.
Что было дальше, Федя не видел. Сраженный ужасом, он уронил голову на руки и на минуту потерял сознание. Протяжный жуткий вопль огласил ущелье, возвещая о том, что душа второго монаха расстается с телом.
Федя не знал, сколько длился его обморок. Когда он, превозмогая дурноту, приподнялся на локте, у костра было лишь четверо. Все размашисто крестились.
— Видит бог, — заговорил отец Рафаил, — я ли не старался, чтобы все были довольны и никто не роптал… Православные! Помянем от жития сего отошедших. Брат Алфей, начинай заупокойную.
«Да ведь это разбойники, настоящие разбойники!» — думал Федя, глядя на черные коленопреклоненные фигуры у костра. И казалось, молятся они не всевышнему, а абхазскому божеству Айри́х-Аацных — покровителю разбоя и воровства.
Монах-убийца опустился на колени и стал молиться. Остальные последовали за ним.
Покончив с молитвой, отец Рафаил оглядел небо.
— Эх, к ненастью дело идет. Жаль, сегодня к месту не поспели.
Он подложил в прогоревший костер новых сучьев, и под треск, издаваемый пламенем, Федя отполз в безопасное место. Холодный пот струился по его телу, к горлу подступала тошнота. В ушах звенел крик падающего в пропасть монаха. Странным казалось, что всё так же торжественно высились заснеженные горы, светили звезды и луна. Впрочем, будь Федя поопытнее, он заметил бы, что в природе произошли изменения, не ускользнувшие от глаз уставщика. Горы и небо подернулись завесой; вокруг луны образовалось зловещее красноватое кольцо. Федя собрался силами и стал готовиться к ночлегу.
Глава XVIII, посвящённая монастырскому узнику и его испытаниям на пути в великомученики
В наступившей тишине Василид слышал только удары своего сердца; ум готов был помутиться от всего пережитого, и способность мыслить не скоро вернулась к нему.
Чуть придя в себя, Василид понял, что лежит лицом вниз на каменном полу, и почувствовал боль в разбитом локте. Он боялся двигаться и тем более встать на ноги. Что ждет его в этой тишине? Воображение сразу населило темноту чудовищами и призраками: казалось, стоит протянуть руку, и она натолкнется на что-то мохнатое или скользкое. Лишь через некоторое время Василид попробовал пошевелиться. Он сделал это, стараясь не шуметь, сдерживая дыхание. Мужества хватило только на то, чтобы лечь поудобнее: повернуться на бок, подтянуть колени, а голову положить на согнутый локоть.
Кто были люди, подкараулившие его, при каких обстоятельствах обнаружился его побег? Похитители не произнесли ни слова. Нет сомнения, что это кто-нибудь из сообщников Евлогия. Но кто? Об этом можно было только гадать.
Долгой, долгой ночи, казалось, не будет конца, а день не сулил ничего хорошего. И даже во сне, который пришел под утро, его не оставляло чувство нагрянувшей беды.
Василид проснулся с первыми признаками рассвета. В серых сумерках он разглядел место своего заточения. Судя по тому, как долго его тащили вниз, это был очень глубокий подвал. Когда-то здесь, по-видимому, размещался склад: на стенах еще виднелись остатки полок, по углам валялся хлам. Пахло плесенью и старым тряпьем. У стены стоял расшатанный табурет. Сиденьями могли служить еще полусгнившие ящики. Сквозь массивную решетку светлело окно; уже в метре за ним поднималась глухая каменная стена.
Сколько времени прошло, он не знал, когда откуда-то сверху донесся слабый звук, а затем послышались шаги. Василид метнулся в угол, вперив глаза в дверь.
Тяжело загремел засов, ржаво взвизгнули петли, и дверь открылась. Вошел брат Исайя.
У Василида немного отлегло от сердца.
— Спаси Христос! — сказал Исайя.
Это был пожилой монах, богомольный и богобоязненный. Впрочем, людей он боялся еще больше. Когда-то из милости принятый в обитель, он не мог этого забыть и жил, всеми помыкаемый, угодливый и робкий. Робость наложила отпечаток и на его внешность: всегда согбенный, взгляд тоскливый и беспокойный. Даже сейчас, перед несчастным узником монах держался заискивающе.
Василид кинулся к нему:
— Брат Исайя, скажи, ради бога, кто меня сюда упрятал?
— Не знаю, отрок… не велено мне разговаривать. Смирись и молись господу, — забормотал монах, пряча глаза.
Он поставил на подоконник принесенные им миску и кувшин.
Неожиданная мысль пришла Василиду в голову. Что ему брат Исайя: дверь не заперта, выбежать вон, а там будь что будет!
Он кинулся к двери, но вдруг остановился, попятился. На пороге вырос отец Михаил. Несколько секунд он стоял неподвижно, пригвоздив Василида взглядом к углу, затем сошел со ступенек и зыркнул глазами на Исайю. Тот неслышной тенью выскользнул из подвала.
Отец Михаил огляделся, придвинул к себе табурет и сел. Табурет под ним жалобно заскрипел и перекосился. Василид и прежде робел перед этим человеком: уж очень страшен был видом монах. Громадного роста, с глазами, глубоко ушедшими под лоб, с всклокоченной черной бородой, закрывавшей почти все лицо, он походил на разбойника; по скуле от носа до уха проходил шрам, и это тоже не очень его украшало.
Мысль о предстоящем допросе заставила Василида помертветь от страха. «Господи, дай силы!» — молил он про себя.
Монах угадал его состояние. Он вдруг заулыбался. Впрочем, улыбкой это трудно было назвать: все лицо его перекосилось, а глаза совсем спрятались под косматые брови.
— Ну что, доволен, пострел, что стариков обманул? Вроде тихий да смирный, а, поди ж ты, всех вокруг пальца обвел.
Он весело говорил что-то еще, добродушно посмеиваясь, но Василид знал цену этому добродушию и ждал, что будет дальше.
— И куда же ты, отрок, сбежал? — как бы сквозь смех спросил вдруг монах.
Василид давно готовился к этому вопросу, но придумать что-нибудь путное так и не смог.
Отец Михаил, щуря глаза, ждал ответа.
Василид судорожно глотнул слюну. Потом едва слышно ответил:
— Никуда я не сбегал…
— Ну, это не разговор, — весело произнес монах. — Так ответствуй: куда пошел из обители, кого повидал?
— Погулять вышел… надоело сидеть взаперти.
— Престранно, — холодно протянул монах. — Это среди ночи-то погулять? Ловок ты, брат, но врать не мастер.
Василид и сам понимал это и тупо молчал.
— Ты будешь правду говорить или нет?! — вдруг гаркнул Михаил, поднимаясь во весь свой богатырский рост.
Даже при желании Василид не смог бы сейчас выдавить из себя ни слова.
Кажется, монах понял, что творится в душе мальчика. Он замолчал и снова уселся на табурет.
— Ладно, не серчай. — Он помедлил с минуту, давая узнику прийти в себя. — Скажи, что за письмо дал тебе игумен?
«Надо быть начеку, — твердил себе Василид, — а про письмо все равно им известно, буду отвечать, как было».
— Дал письмо, снеси, говорит, в ревком…
— О чем в письме говорилось?
— Не знаю, запечатано было.
— Та-ак… А на словах ничего не велел передать?
— Нет, такого указа не было.
— А где письмо?
Василид недоумевающе взглянул на монаха. Тот с усмешкой наблюдал за его замешательством.
— Ну, что же ты, отвечай.
— Вам лучше знать… — с трудом выдавил из себя Василид.
— Да, не скрою, пришлось на грех пойти, чтобы козни против обители пресечь. А про письмо ты кому-нибудь говорил?
— Нет, никому.
Монах повысил голос:
— Ты мне зубы не заговаривай: что ни слово, то новый грех. К кому что ни день в город шастаешь?
Василид стоял втянув голову в плечи и сцепив пальцы рук.
«Господи! — молил он. — Дай силы устоять, не проговориться!» Что было, то было: отлучки из обители одно время были так часты, что трудно было их отрицать. И он молчал.