Пещера Рыжего монаха

— Ну, нечестивец, отвечай! — свирепо крикнул монах. — Мало тебе казни на том свете, и здесь решил испытать?

У Василида хлынули слезы. Он плакал беззвучно и, боясь пошевелиться, не вытирал их. Монах наблюдал за ним, но было непонятно, испытывает ли он сострадание к послушнику.

— Ладно, уймись, — сказал он. — Когда снова приду, выложишь все как на духу; не посмотрю на малолетство, я ведь и черта заставлю перекреститься.

Он вышел, закрыв за собой дверь. Лязгнул засов.

Когда смолкли шаги, Василид опустился на ящик. Слезы обессилили его, но на душе стало легче.

Он подошел к подоконнику и попробовал было поесть, но едва смог проглотить маленький кусочек хлеба. Воду, что была в кувшине, он выпил всю. Затем, присев на табурет, Василид попытался собраться с мыслями и обдумать свое положение. Из разговора с отцом Михаилом, подтвердилось, что письмо игумена выкрали монахи из шайки Евлогия. Василида вдруг осенило: «Раз письмо предназначалось для ревкома, они и боятся, что я в ревком убегал доносить, — подумал он, — а про ребят они и не догадываются!»

Но что отвечать Михаилу на следующем допросе? Василид понимал, что его мужества ненадолго хватит.

В полдень на лестнице снова послышались шаги. Это был брат Исайя. Монах вошел и поставил на подоконник миску с обедом. Не задерживаясь, он поспешил вон и лишь на пороге, обернувшись, посоветовал:

— Молись, братец, всевышнему.

Но молиться Василиду не хотелось.

В миске он обнаружил селедку и хлеб. Перед трапезой все же пришлось наскоро прочесть обычную молитву, а после еды захотелось пить. Он взялся за кувшин, но вспомнил, что выпил всю воду. Вот досада!

Чтобы как-то скоротать время, Василид принялся сооружать себе постель: кто знает, сколько дней ему придется здесь провести. Из остатков ящиков и старых икон удалось соорудить ложе, а из ветоши какое-то подобие постели. Роясь в куче хлама, он наткнулся на полуистлевшие «Жития святых». Василид прилег и стал читать, все время настороженно прислушиваясь. Иногда до него слабо доносились удары колоколов, и, зная очередность монастырских служб, он мог судить о времени.

А время в одиночестве тянулось страшно медленно. Узник доел хлеб и селедку и теперь все чаще поглядывал на дверь в ожидании монаха с водой.

В подвале сгустился мрак, вместе с темнотой подступала тоска. Василид был бы рад даже обществу брата Исайи. Но монах так и не пришел.

Василид зажег принесенный им огарок свечи и при его свете прочёл еще несколько страниц. Но огарок был мал. Вот фитиль вспыхнул в последний раз, пламя затрещало и погасло. Тотчас в темноте завозились мыши. Тоска и жажда стали еще ужаснее. Он снова заплакал.

Под утро ему приснился сон. Будто он поднимается на Святую гору по знакомой монастырской дороге. Подъем тяжел — губы запеклись, и в горле пересохло. Взобравшись на гору, Василид кидается к святому колодцу; монах протягивает ему ковш студеной воды. Василид припадает к нему и пьет жадными глотками. Он пьет и пьет, но жажда не убывает…

Василид проснулся. Колокол сзывал к заутрене. Снова слабый свет озарял стены. Постель набухла от влаги; от сырости, проникшей сквозь одежду, его била мелкая дрожь. Жажда, мучившая во сне, наяву стала нестерпимой. Василид в тоске заметался по своему узилищу, снова заглянул в кувшин, хотя прекрасно знал, что он пуст. Наконец он услышал шаги на лестнице. Со словами «Благослови, господь!» вошел Исайя. В руке он держал миску, где, как и прежде, лежали хлеб и ненавистная селедка.

— А вода где? — вскричал Василид.

— Вода?.. А я думал, у тебя еще есть, — скороговоркой заговорил монах. — Ах ты, грех какой!

Словно не веря мальчику, он тряхнул кувшин и даже для достоверности перевернул его.

— Ладно, сейчас новый принесу. — Он взял кувшин и, не поднимая глаз, поспешно вышел из подвала.

Василид тоскливым взглядом проводил его: еще несколько минут ждать. Но несколько минут прошло; прошло и полчаса, и час. Напрасно Василид прислушивался: за дверью была тишина.

Стены подвала источали влагу, и Василид с вожделением поглядывал на капли воды, проступившие на штукатурке. Наконец он не выдержал и попробовал слизывать их языком. На вкус это была обычная вода, вернее, необычайно вкусная. Она приятно освежала рот, но в горло почти не попадала. Теперь Василид только тем и был занят, что вылизывал стены. Но за час этого унизительного занятия в его желудок попало едва ли больше наперстка. К тому же он поцарапал себе язык и понял, что скоро начнет глотать собственную кровь. А что ждет его дальше? Чтобы забыть о воде, он улегся на свое ложе и попытался уснуть, но перед глазами неотступно струилась вода из источника, что находился в углу его тайника.

Спустя несколько минут Василид не выдержал и, забыв о страхе, начал исступленно колотить в дверь. Но дверь из тяжелых дубовых плах, стянутых железными полосами, едва вздрагивала от ударов его маленьких кулаков. Тогда, повернувшись спиной, он начал бить в нее каблуками, но скоро понял, что его не услышат. Внезапная мысль пронзила его: так вот что они задумали: пытку жаждой! Сейчас она казалась ему ужаснейшей из всех. Да и значит ли, что она будет единственной? Описания пыток, вычитанные из «Житий», пришли ему на память. Были здесь и прижигание огнем, и ослепление, и выворачивание суставов, и медленное удушение, и подвешивание вниз головой… Ну, авось до этого не дойдет. Сколько он сможет продержаться? Выдержит ли он и сохранит тайну или сдастся и навсегда лишится права смотреть в глаза друзьям?

Но вместе с сознанием своей беспомощности в голове у него зрела мысль: ведь терпит он за правое дело — хочет отдать золото на прокормление гибнущим от голода людям, а шайка Евлогия задумала прикарманить его. И не антихрист ли в образе казначея руководит этой сворой? (Он с удовольствием представил себе Евлогия с рогами под клобуком и хвостом под рясой.) И перед такими людьми он должен отступить? Нет, нет, нет! Его лихорадило от возбуждения. Он принялся листать «Жития»: не было ли среди великомучеников отроков его возраста? Таковых он не нашел, но это не очень огорчило его. Что ж, если не было, то почему бы ему не стать первым? В глубине души у него теплилась надежда на чудесное избавление от мук. Василид был в каком-то дурманящем благоговейном чаду.

Но время шло, и жажда продолжала мучить.

«Ничего, — думал он, — всего сутки не пью. Не так много. Потерплю».

Преисполненный этими мыслями, одетый в броню правды, он сам теперь жаждал сразиться со своими тюремщиками.

Однако едва он заслышал на лестнице шаги, сердце его отчаянно забилось. Он встал и отошел в угол.

Хлопнув дверью, вошел отец Михаил. Он уселся на табурет и, расправляя на коленях рясу, приглядывался к послушнику. От него не укрылось возбуждение на лице мальчика.

— Ты здоров ли? — спросил он.

— Здоров, слава богу.

— А вид у тебя что-то неважный. Исповедуйся, сразу легче станет.

— Я хочу пить, — угрюмо перебил его Василид.

— Разве брат Исайя не дает тебе воды? — с хорошо разыгранным удивлением спросил монах.

— Нет.

— Ай-я-яй! Что же это он, негодник! Забыл, небось. Ну ладно, это дело поправимое. Надеюсь, ты поумнел малость. Несладко тебе здесь, а на том свете и вовсе худо придется, если старшим лгать будешь. Ну как, будешь отвечать?

Василид еще ниже склонил голову под его пронзительным взглядом. Монах понял это движение как знак согласия.

— Так куда же ты из монастыря в последние дни бегал?

— Я же говорю — гулять, скучно стало без отца Георгия.

— Ты при нем еще отлучки начал делать. Он ведал об этом?

— Нет, не ведал.

— Вот видишь: был бы он жив, тоже бы по головке не погладил.

— Он любил меня…

— Любовь любовью, а устав уставом. Избаловал тебя игумен, вот ты и перестал слушаться. Не тебя ли монастырь нищим подобрал, вскормил, вспоил, воспитал. А ты вон как на ласку отвечаешь.