Дис

Степан Игнатьевич поежился и собирался было уже идти дальше, как вдруг заметил в траве черный полиэтиленовый пакет, который валялся неподалеку от грунтовой дороги. Видимо, как раз на этом вот самом месте и был вчера «убит» Антон, который этот пакет и обронил. Степан Игнатьевич подошел к пакету, поднял его и заглянул вовнутрь. Это было странно, — он отчего-то совсем не обрадовался находке. У него даже появилось некое смутное, очень нехорошее предчувствие, а возможно и легкая тень страха неуловимой птицей скользнула по его черной душе. А ведь это были деньги и деньги немалые. А деньги-то как раз Степан Игнатьевич всегда и любил. Но сейчас нечто, словно действительно какое-то шестое чувство, а скорее всего, просто звериное чутье подсказало ему, что тут было что-то не так. Он, конечно, сразу тогда догадался откуда здесь взялся этот пакет, а также подумал, что ему следовало бы молодцов своих пожурить за то, что ночью они его не заметили. Но все это только через некоторое время, а сейчас-то что? «Брать, не брать», — думал он. И тем не менее, уж не известно точно по какой причине, но он все-таки аккуратно положил этот пакет на место, чуть прикрыв его, правда, сухой травой. Он, конечно, все равно потом бы сюда вернулся и взял его, но несколько позже, когда все поуляжется. А сейчас, кто знает, возможно, это была даже ловушка. И он опять, но уже действительно серьезно нахмурясь, подумал о том, зачем этот малыш тут вчера следил за ним, и главное, был ли он здесь один и не выполнял ли чье-нибудь нехорошее поручение. Планы Степана Игнатьевича переменились. Он решил пока не заходить в домик рабочих и могильщиков, а направиться прямиком к церкви. А там… он знал что там есть. Нечто скрытое, тайное, только одному ему известное.

Подойдя к церкви, он привычно обошел ее вокруг, внимательно поглядывая при этом по сторонам, после чего направился прямиком к ее подвалу, вход в который находился в задней части строения. Но Степан Игнатьевич не вошел в подвал. Он ненадолго, правда, остановился перед его запертой железной дверью, огляделся еще разок и аккуратно, как бы нечаянно, пнул ногой некий маленький рычажок, который на полвершка торчал из-под земли. И тут же, но уже немного в сторону от железной двери, распахнулась другая дверь, кирпичная, и до этого совсем незаметная. Степан Игнатьевич ловко скользнул за нее и тут же за собой затворил. Он оказался в узком темном проходе, обложенном со всех сторон кирпичом. Проход этот был очень длинным. И даже после того как Степан Игнатьевич зажег в нем свет, остался на дальнем конце неясно утопающим в призрачном полумраке. Сам же кирпич, из которого были сложены стены и полукруглый потолок прохода, был также весьма необычным: плоским и длинным. Такого кирпича давно уже не делали. Пол же прохода был земляным.

Степан Игнатьевич взял при входе в углу какой-то слесарный инструмент, по виду так простую ножовку по металлу и пошел неторопливо вперед. Шел он долго. А проход, который был построен с небольшим уклоном в дальнюю сторону, градусов в пять, уходил все глубже и дальше в землю. Наконец, спустя минут десять, он закончился сплошной кирпичной стеной, отчего Степану Игнатьевичу вновь пришлось нажать на некий скрытый рычажок, вследствие чего и эта стена, так же как и предыдущая, растворилась. Далее он пользовался уже электрическим фонариком, который подобрал на маленькой полочке за второй кирпичной дверью, поскольку света впереди не было никакого. Яркий пляшущий луч освещал теперь стены большой изогнутой карстовой пещеры или промоины, проделанной здесь в незапамятные времена грунтовой водой. Наконец Степан Игнатьевич остановился. Он опустил луч фонарика и слегка пнул ногой нечто мягкое и грузное, что лежало перед ним на каменистой земле. И это было человеческое тело. Степан Игнатьевич опустился на корточки и стал с ним что-то делать. Совершая однообразные ритмичные движения правой рукой, он как казалось, что-то там пилил, тем более что ножовку по металлу он держал в той же руке. Так прошло несколько минут. После чего он, видимо, закончив свою работу, обтер рукавом со лба пот, подобрал с пола отвалившийся от тела увесистый предмет, и продолжил свой путь.

Наконец он дошел до места, которое, очевидно, посещал уже не в первый раз, поскольку земля здесь была довольно плотно утоптана. Степан Игнатьевич посветил фонариком вдаль в темноту и пару раз тихо аукнул, словно бы призывая кого-то. В ответ на это поначалу ничего не произошло. Но затем, как будто некий, очень легкий ветерок подул из дальнего края пещеры. А еще через несколько секунд перед Степаном Игнатьевичем из совершенно беспросветной темноты вдруг возник и призрак. И это было похоже, как если бы кто-то плавно поднялся плашмя из-под темной воды на освещенную солнцем спокойную поверхность.

Призрак этот был совершенно белым, словно обсыпанным с головы до ног меловым порошком. Росту он был среднего, а виду совершенно обыкновенного, человеческого. Призрак этот хотя и не парил над поверхностью дна пещеры, но тем не менее, стоя на ногах, а точнее на одних лишь пальцах, слегка этой поверхности касался. Глаз его в царившем вокруг полумраке рассмотреть было почти нельзя, но они, по всей видимости, были какими-то водянистыми и совершенно бесцветными. Степан Игнатьевич и этот призрак некоторое время молча смотрели друг на друга. Но затем призрак, чуть шевельнувшись и слегка кивнув головой, тихо проговорил:

— Добрый день, Степушка, как дела твои, расскажи мне. Не видел тебя здесь давно, почему не приходил?

На это Степан Игнатьевич охотно ответил:

— Да вот все заботы одолевают, да локоть болит. Ты посмотрел бы, я ведь давно просил, почему не хочешь помочь?

— Мы же договорились, — ответил ему на это призрак, — принесешь материал, помогу. А так могу лишь воспаление снять, да боль облегчить.

— На вот, возьми, пожалуйста. Руки-то, небось, хватит? Я ее совсем свежую принес, сильно старался, для себя же.

— Да уж, постарался, — недовольно проговорил призрак, — а для меня когда постараешься? Мне тут что, целую вечность сидеть? Я ведь так и рассердиться могу.

— Так я для тебя и стараюсь, — перейдя на привычно уже ласковый тон, проговорил Степан Игнатьевич. — Ведь если ты станешь нормальным человеком, так сразу и уйдешь отсюда. А как уйдешь, так баланс и нарушишь. Вытянется твоя орбита эллипсом и попадешь ты назад, в чистилище свое. Неужели же этого хочешь?

— Это не твое дело, — хмуро ответил ему призрак, — я и сам о себе позаботиться могу и все продумаю не хуже твоего. Ты мне вот уже как пятьсот лет только и обещаешь, да все… врешь!

И это последнее слово было сказано с такой яростью, что если бы кто-нибудь мог его услышать, то, наверное, замер бы на месте в ужасе. Много злобы было в этом слове и почти-что ненависти. Даже сам призрак весь как-то дернулся тогда вперед, словно в намерении напасть на Степана Игнатьевича. Но, что-то его удержало. Словно некие невидимые путы, которых он то ли не мог, то ли не смел в тот момент порвать.

— Ты это брось, — чуть даже усмехнувшись ответил ему на это Степан Игнатьевич. — Я ведь тут не зря линию золотом выложил, как считаешь. Да-а, знаешь ты, что нельзя тебе за эту линию переступать, потому что ты и сейчас уже на пределе своей орбиты. Нарушишь ее, и все, пиши — пропал.

— Тебе тогда тоже «пиши — пропал» будет, — ответил ему на это призрак немного успокоившись. — Кто лечить-то тебя будет, восстанавливать тело твое стариковское. Ты-то вот мне сейчас руку принес, а я даже не спрашиваю тебя, чья она. Кого ты на этот-то раз убил, Степушка? Что же ты со своей душой-то делаешь, зачем терзаешь? Думаешь, вечная жизнь того стоит? Ведь тебе теперь уже и не в чистилище дорога заказана, а прямиком в ад. Знаешь ты это, душегуб ты проклятый.

— Это не твоя забота, — Степана Игнатьевича последние слова призрака, по всей видимости, совсем не обеспокоили. — Да и где он, ад-то твой? Видел ты его? Если побывал в чистилище, так думаешь все уже и узнал? Нет, мил человек, я в ад не попаду и все для этого сделаю. А я многое могу, и здесь на земле, и там у вас смогу. Будь уверен.