Дис

И это были голоса, что он слышал. Ведь сначала, едва только завалившись на дно могильной ямы, он так их испугался, что чуть было не выпрыгнул назад. И эта ситуация, правда намного позже, показалась ему довольно трагикомичной. Он просто представил себе лица тех двух молодчиков, которые его закапывали. И что бы с ними сталось, когда бы они увидали, что их мертвец вот так неожиданно ожил. Но тем не менее, он все же сумел тогда сдержаться. А еще через некоторое время, эти голоса его уже по-настоящему заинтересовали.

Сначала он услышал лишь чей-то слабый стон. И это был явно женский голос, причем молодой. Эта девушка словно бы просила о чем-то, потом стонала. После чего следовала пауза и все повторялось опять.

— Марья Степановна, — просила девушка, — возьмите меня к себе, возьмите, возьмите.

После чего вновь раздавался стон. Антон, услыхав такое под землей, буквально, как ему показалось, затаил дыхание. Хотя, конечно, все это было лишь одно только его намерение, поскольку не дышал он уже довольно давно. С того самого момента, когда его сначала погрузили в эту перебаламученную грязную жижу, а потом еще и засыпали землей. А он этого даже и не заметил. Тут вдруг опять:

— Марья Степановна, возьмите меня к себе…

«Что это, — подумал Антон, — уж не брежу ли я в самом деле?» Но нет, он не бредил. А еще через пару минут и уже с другой стороны послышался грубый мужской хрип и тоже стон. А еще, чуть погодя, послышались и другие голоса. Они, как казалось, тоже о чем-то просили, спрашивали или просто стонали. Причем, все они постоянно и с одинаковой интонацией повторяли одни и те же фразы. И еще, они явно не слышали друг друга. То есть фразы их, ну никак не скрадывались в единый последовательный разговор. Антон задумался над новой загадкой. Он уже к тому времени примерно понял, откуда доносились эти звуки. Они шли не снизу, то есть откуда-то совсем уж из глубины, но и не сверху, с поверхности кладбища. Они шли примерно с того же уровня, где находился сейчас он сам. Таким образом, сопоставив все факты, Антон пришел к выводу, — а он почему-то именно так, холодно и совершенно здраво и размышлял в тот момент, — что голоса эти доносились из других могил.

«Но ведь покойники не могут говорить, — продолжил он размышлять, — они вообще ничего не могут. Или это какие-то иные, не физические движения, а оттого и не физические же звуки?» Тут он отчего-то вспомнил свои прежние, весьма редкие посещения кладбища. Когда на выходных с друзьями или родственниками приходил к кому-нибудь на могилку возложить цветы или просто постоять там, отдать долг памяти. Вспомнить о ком-то, кого прежде знал или просто видел. И ему иногда действительно казалось, что те, погребенные в могилах люди тоже слышат его и даже, возможно, тихо говорят ему что-то. Но нет, изо всего того, что происходило сейчас вокруг, Антон мог сделать лишь один вывод, что покойники ничего не слышат. А вот на счет говорить… Тут уж совсем непонятно. Раньше — да, он не слышал ничего, что бы там ему ни казалось. А сейчас? Что сейчас-то произошло? Ведь все эти звуки не могли быть обычными, поскольку их бы тогда услышали все. Получалось, что он один только слышал их, а значит, звуки эти были как-то связаны с той, иной жизнью, настоящей, которой никто из простых людей не видел, и о которой рассказывала ему Люн.

Он попробовал вспомнить еще что-нибудь из того, о чем говорила ему девочка, когда сидела у него дома за столом. Она тогда говорила о каких-то там волнах или мембранах, кажется. «И когда эти мембраны расходятся, вы умираете», — вроде так. И еще, что: «Мертвое остается мертвым, а живое живым». Да, точно. Антон был сейчас совершенно уверен, что воспроизвел все слова правильно. И что изо всего этого следовало? Трудно сказать. «Но ведь смерть, — продолжил он размышлять, — все-таки сильнейший шок для человека. Хотя и последний. И кто знает, быть может, что не только для тела, но и для души…» Антон прислушался. О чем говорили эти мертвецы? Вот, похоже, кто-то медсестру звал, кажется. Кто эта Марья Степановна, интересно? А вот кто-то маму звал. Про сына своего вспоминал, а кто-то просто страдал. «Точно, — у Антона уже в который раз за этот день пробежал холодок по спине, — именно так. Это последние их слова и мысли, которые эти, теперь уже бездушные тела продолжали без устали повторять снова и снова. И они уже не слышали никого, в том числе и самих себя. Они вообще теперь не были живыми. А значит произносимые ими слова — всего лишь эхо. Одно только далекое повторяющееся эхо навсегда покинувшей их тела прекрасной жизни. Как тоска по безвозвратно утраченному, как затухающая боль, как афтершоки после землетрясения, круги по воде».

Антон напряг все мышцы своего тела и сел. Однако над поверхностью земли показалась лишь одна его голова и совсем немного плечи. Но это было и не важно. Он знал, что теперь будет делать. Он был убежден, что ему просто необходимо остановить весь тот ужас, который творился на этом кладбище. Но прежде, прежде всего ему нужно было проследить за Степушкой и узнать, зачем ему все. Зачем он убивает людей даже при малейшей попытке хоть что-нибудь о нем узнать. А потом… Антон решил, что все остальное пусть будет, как бог даст. По справедливости.

17. ТАЙНЫЙ ПРОХОД

Настроение у Степана Игнатьевича было хорошее. У него почему-то всегда было очень хорошее настроение, когда вокруг становилось немного просторней, то есть меньше людей. По-крайней мере он так для себя это понимал. «Меньше народу — больше кислороду», — частенько говаривал он. И мало кто догадывался, какой ужасный смысл вкладывал этот, на вид вполне добродушный человек, в эту совсем безобидную фразу. Помимо прочего, он в эту ночь умудрился еще и хорошенько выспаться, поскольку вернулся в свою сторожку не слишком поздно. Ну, то есть поздно, конечно, но все же и не под самое утро. Его подручные должны были и без него со всеми своими делами управиться. Так что его присутствия на кладбище — втором официальном месте его работы, — совершенно не требовалось.

И тем не менее проснулся Степан Игнатьевич в тот день относительно рано, часов в семь. Аккурат ко времени, когда приходящая уборщица административного здания постучалась к нему в сторожку. Тогда он неспешно поднялся со своего раскладного кресла, на котором спал прямо одетым и, сладко потягиваясь, пошел открывать входную дверь. Перебросившись парой фраз с женщиной, он быстро сложил свою постель, после чего направился в помещение бухгалтерии, где находился санузел и где он мог привести себя в порядок.

Часов в девять, как и полагалось, приехал его сменщик Николай, которому Степан Игнатьевич охотно передал ключи, после чего расписался в журнале дежурств и, теперь уже совершенно свободный, покинул проходную. Он, правда, направился поначалу к остановке, намереваясь доехать до кладбища на автобусе. Однако, немного поразмыслив, решил все же прогуляться пешком, благо что погода в то утро была просто чудесная. Шел он по той же грунтовой дороге, по которой еще вчера ночью шел Антон до того момента, как его ударили по голове, но только в обратном направлении. Слева и справа от него росли аккуратно высаженные большие разлапистые деревья. Правда сейчас эти деревья были уже почти без листьев, но от этого они казались еще более красивыми. Светло-голубое небо проглядывало сквозь них, а утреннее солнце подсвечивало золотистыми бликами их ветви. Желтая и красная листва тихо шебуршала под ногами Степана Игнатьевича, а воздух был почти как родниковая вода, прохладен и чист. Этот воздух можно было, как казалось, даже просто пить, настолько он был свежим. Степан Игнатьевич остановился и принюхался. Он действительно был немало поражен красотой сегодняшнего утра. А к красоте он, как ни удивительно, всегда питал необъяснимую слабость. Он даже когда-то, в стародавние времена, и рисовать-то начал именно из-за этого, потому что не мог сдержать своих возвышенных чувств. И так было всегда. Даже тогда, когда он всего лишь учился разводить краски, работая подмастерьем у писца икон местного православного монастыря. «Вот только когда же это было, — попытался он вспомнить, — четыреста, пятьсот лет тому назад? Да, так примерно».