Ангелы

– О погоде, Гавриил! Вот представь себе, что я впервые в жизни решил поговорить с девушкой о погоде!

– Люц. А слабо хоть раз в жизни сказать правду? – улыбнулся я.

– Правду? – удивился Люц, доставая пиво из холодильника.

При виде бутылки меня чуть не вырвало.

– Что такое правда? Гавриил только не говори мне, что ты, как полный кретин, еще и веришь в правду? После гуманных лекций Трокосто, я убедился окончательно, что пресловутой правды не существует!

– Чего ты несешь? – удивился я его ответу. – Она существует, и я, черт возьми, хочу услышать ее от тебя!

– Для меня правда, как зачиханный Боженька, в которого наша мать так свято верила, а я в него не верю! Ты веришь в правду, а я – нет! Как я могу говорить правду, если ее не существует для меня? Ммм? Знаешь, без нее прекрасно живется! Я не скажу тебе правду, я скажу, что было на самом деле – мы говорили о погоде! И дальше уже от тебя зависит – верить в эту правду или нет!

В тот момент Люцифер был для меня отпетым уродом! Он никогда не отвечал как на духу, все время придумывал какую-то херню! И порой меня это жутко злило. Я окинул его мефистофелевским взглядом и попросил свалить с глаз долой. Он не стал ждать, когда я попрошу еще раз. Видимо он сам слегка разозлился из-за прекрасного диалога. Я так и остался сидеть и смотреть на белый лист передо мной.

***

Ночевать мне пришлось на кухне, так как я не был прощен. Честно говоря, я даже не пробовал залезть к ней в кровать. Она несколько раз выходила на кухню, окидывала меня забавными взглядами, но не о чем не говорила. Я каждый раз улыбался и смотрел на нее. Ей не нравилось то, что я так легко воспринимаю столь серьезную ссору. Но что она могла сделать? Она же не разговаривала со мной! Если ей не хотелось этого делать, зачем же я буду принуждать ее к ненавистному разговору? У меня не было желания действовать насильно.

Полночи я писал доклад и чуть ли не плакал над его содержимым.

Немного о предмете Лафортаньяны. «О разрушении» – жуткий предмет. Его цель – не дать человеку и природе ужиться в идиллии. То есть у нас была задача – к пятому курсу научиться разрушать то, что создает природа. Меня шокировали ее лекции, но чтобы получить допуск к экзамену, я должен был рассказать то, что Лафортаньяна хотела услышать.

Утром первым встал Люц. Поздоровавшись со мной сквозь зубы, он делал себе завтрак, напевая какую-то мелодию. Следом за ним спустилась Роза. Я впился глазами в ее заспанное лицо, растрепанное каре. Она была добродушна – одарила взглядом, но не поздоровалась. Так же, как и Люц, она занялась своим завтраком. Между собой они тоже не разговаривали и вообще, в глазах Люцифера мелькала какая-то ненависть к Розе, как обычно. И «как обычно» мне безумно нравилось.

Через полчаса мы втроем уселись в машину: я за руль, Люц рядом, Роза естественно сзади с открытыми лекциями по «Разрухе». Первой парой была физкультура и под конец семестра мы отважились туда сходить. Точнее Роза, как прилежная студентка ходила туда весь семестр, а мы с братом, как два олуха, заходили туда раз в месяц.

Всю дорогу в машине был четвертый попутчик – тишина. Мне это нравилось. Люцифер освободил меня от всей утренней чуши. Роза вообще делала вид, что ни меня, ни брата не существует, тем самым освободив меня от требовательных взглядов. Зато я всю дорогу сожалел, что у меня нет косоглазия. Хоть одним глазком я хотел смотреть на Розу, а вторым на дорогу. Я почти неотрывно пялился в зеркало заднего вида, на расстегнутую пуговичку кофты, видневшуюся из-под пальто, на ее тонкую шейку, на выпирающую ключицу, которая отбрасывала немыслимые тени.

Люцифер умело делал вид, что ничего не видит и вообще ему насрать. Он уныло смотрел в окно, подперев подбородок рукой. Вот так и ехали.

В тот момент я подумал о словах брата: правды не существует. Вдруг он прав? Три человека ехали в машине и вели себя не так, как хотели на самом деле…то есть, врали. Все трое отчетливо понимали, что едут и врут, и всем троим было начихать на это. Где ж была правда в тот момент? Или Люцифер, прикинувшись змеем искусителем, нашептал мне о нереальности правды? Мне захотелось прочертить грань между шуткой, правдой и ложью. Ну ладно, правду отмести не сложно раз у кого-то она существует, у кого – нет, остается шутка и ложь! Была ли в тот момент шутка? Можно ли было назвать его шуткой? Или ложью? Но правды там не было точно. А что за всевышний осмелится разграничить ложь и правду? Кому хочется быть посланным в далекое путешествие? Можно пойти и кого-нибудь трахнуть, а Розе сказать – это была шутка! Шутки ведь могут быть смешными и не очень. Измена – это шутка, правда, не смешная, но кому от этого горячо или холодно? В машине вполне могла быть жуткая шутка. А может все-таки ложь? Как было бы артистически, если бы Роза пришла в соплях и начала визжать, что я ее обманул. А я бы такой: «Дорогая, это была шутка! У тебя нет чувства юмора!». И попробовала бы она доказать, что это была ложь! Нет никаких доказательств! И правды нет!

Выйдя из машины, мы, словно три призрака, растворились в коридорах университета. Я пошел в туалет, не потому, что хотел гадить, я просто хотел побыть в гордом одиночестве вместо нудного урока физкультуры.

Я не знал, куда пошел брат, собирался ли он бегать по кругу в спортзале, как несчастная пони с ребенком на спине.

      Однозначно, Роза была не против войти в роль бедной лошадки-карлика. Мне кажется, если ей надо было бы отдаться какому-нибудь уроду по учебе, она бы это сделала без зазрения совести. Хотел бы я назвать это ответственностью, но язык поворачивается только на шлюху, работающую на кошмарный университет. Может я был неправ в своих мыслях, но они были и я думал о них.

Я открыл окно, достал сигарету и, наплевав на строжайший запрет курения в стенах университета, закурил. Через две минуты проскрипела входная дверь, я быстро затянулся и выкинул бычок в окно. В помещении было накурено и я радостно ждал, что войдет ректор или его зам и вынесет мне мозг блаженной моралью, но я был удивлен.

В дверном проходе стояла Роза, в черных, спортивных шортах и топике. Мне в глаза бросился оголенный животик. Руки тут же вспомнили, каков он на ощупь, всю бархатистость кожи, и им снова захотелось дотронуться до него.

– Разве ты не должны быть на уроке? – спросил я, старательно блокируя мысли о возможных прикосновениях.

– Я решила посмотреть, где ты есть. – Ответила она, невинно опуская взгляд.

– Зачем? – улыбнулся я, сидя на широком подоконнике.

– Зачем? – переспросила она с удивленным выражением лица, словно я вообще не имел права спрашивать ее о чем-либо.

Я – мерзкая гадость, осмелился спросить королеву за каким хером она притащилась в мужской туалет, вместо спортивного зала! Как я посмел, мелкая сошка! Но я посмел!

– Да! – ответил я, приподняв брови. – Мне интересно, что ты здесь делаешь, когда Бакасо свистнул в свой слюнявый свисток?

Роза медленно перевела на меня взгляд и также, еле ступая, на мысочках, начала красться ко мне. Я облизнул губы и прищурил глаза. Роза шла…прямо ко мне, соблазняя меня своим чарующим взглядом. Я терялся в мыслях, не мог понять, что с ней. Стоит ли мне отреагировать на ее движения, на ее томный взгляд? Или она вновь готовилась к издевкам? Я ни хрена не знал, что мне делать, как себя вести, поэтому просто сидел на подоконнике и хлопал совиными глазами. Роза остановилась в двух сантиметрах от меня и соблазнительно закатила глаза. Я смотрел на ее лицо, оно казалось мне совершено бесподобным, нежным, с гладкой ,мраморной кожей. Мне захотелось дотронуться до нее, но я не мог заставить руку подняться. Я был парализован. Большие, бездонные глаза цвета океана манили меня, а я тонул в них, захлебывался пучиной безумия, кое плескалось в них.

– Поцелуй меня…

Божественная просьба, нежный шепот, который я когда-либо слышал, который я вообще хотел слышать. «Поцелуй меня…» – да я чуть не кончил от одной только этой фразы, от глаз, которые просто умоляли это сделать, от нежных рук, которые в наглую ласкали мое тело. У меня сперло дыхание, веки тяжело опустились и я прикоснулся к ее мягким губам.