Страница 20 из 148
- Если в каждой коммуникации я переживаю специфическое удовлетворение, то все-таки ни в какой не достигаю удовлетворения абсолютного. Ибо если я осознаю партикулярность своей коммуникацию и тем самым наталкиваюсь на ее границы, мною овладевает неудовлетворенность. Я участвовал в ней только в определенном направлении как чистое существование, как Я вообще, как функция некоего идеального целого, как этот конкретный характер, а не как я сам.
Неудовлетворенность коммуникацией есть поэтому исток для прорыва к экзистенции и для философствования, пытающегося просветлить этот прорыв. Как всякое философствование начинается с изумления20, знание мира - с сомнения, так просветление экзистенции начинается с опыта неудовлетворенности коммуникацией.
Неудовлетворенность служит исходной точкой для философской рефлексии, которая хочет понять ту мысль, что я как я сам есмь лишь благодаря данному незаменимому другому.
а) Неудовлетворенность коммуникацией сознания вообще и традицией существования.
- Как сознание вообще я уже есмь вместе с другим сознанием. Так же как сознания нет без предмета, так и самосознания - без другого самосознания. Единственное изолированное самосознание не знало бы сообщения, не знало бы вопроса и ответа, а потому не имело бы самосознания, которое таким образом уже в качестве языка действительно лишь в отличении себя от некоторого иного. Оно должно узнать себя в другом Я, чтобы противопоставить себе как Я самого себя в коммуникации с собою и чтобы понять всеобщезначимое. - Но эта коммуникация еще остается произвольно заменимой, она -лишь среда, а не бытие самости. Я есмь в ней «каждый», т.е. всеобщее Я вообще; правда, я хочу быть таковым, но я хочу также быть самим собою, а не только «каждым».
Ибо уже как эмпирическое существование я есмь только через другое существование во взаимодействии. Человек не становится собою только благодаря рождению и наследственности, но действительным человеком он становится только благодаря традиции, которая приносит ему его мир. Изолированное человеческое существо реально лишь как пограничное представление, но не фактически. Можно было бы думать, что оно деградировало: прежде глухонемые были слабоумными и ничем не отличались от действительных идиотов; с тех пор как они получили собственный язык знаков, а тем самым и для них тоже стала доступна традиция, они стали полноценными людьми. - Но в этой традиции, только как таковой, несмотря на всю коммуникацию с историчным содержанием человеческого бытия, я не нахожусь в подлинной коммуникации, благодаря которой я становлюсь самим собою. В объективной традиции заменимы и те индивиды, которые знакомят меня с нею, и я сам тоже, хотя от этой замены в объективности как таковой совсем ничего не меняется. Но человек есть нечто большее, чем простой сосуд. Если бы он только получал наследство, он непременно задохнулся бы в нем. Только осознанно овладевая им, он становится самим собой.
б) Неудовлетворенность одним собой.
- Если, сталкиваясь с неудачей коммуникации, я овладеваю самим собою и пытаюсь усвоить себе сознание, в котором я опираюсь только на себя самого, то моя неудовлетворенность усиливается - на этот раз скачком; она становится абсолютной и окончательной. Если я пытаюсь понять смысл жизни как «только я», как если бы я уже для себя самого мог знать истину, то я, правда, беспокоюсь о других и делаю для них то, что мне представляется справедливым для них, однако так, как если бы в глубине души они вовсе меня не касались, и тогда я попадаюсь в сеть. Я не могу найти истину; ибо истинно то, что истинно не только для меня; я не могу любить себя, разве только так, что делаю это, любя другого. Я обречен опустеть, если я буду только я.
Правда, во мне есть исконно истинное стремление опереться на одного себя (auf mir allein zu stehen); если у меня разбилась вдребезги коммуникация, то я еще хотел бы для себя возможности жить в неприкосновенности, как именно я сам. Но если я предал возможную коммуникацию, будь то фактически, будь то из-за своей недостаточной готовности, если неудовлетворенность уже более не превращалась во мне в волю к коммуникации, то я выходил в ней в ничто. Неудовлетворенность становится тогда сознанием того, словно бы я выпал из бытия; оно ужасается своего бытия наедине со ставшим для него зловещим и жутким существованием.
Я пытаюсь помочь себе в философствовании самодостаточности отчаянно решительного самобытия и таким образом лишь утверждаю как мнимо неизбежное то, что я неосознанно навлек на себя через свободу своего отрицания. Существование мрачнеет в моих глазах.
Это - внутренняя борьба за возможность стояния на одном себе: Я должен отказаться от попыток достичь смысла жизни, исходя из одного себя; борьба каждый раз приводит к решению о моем самобытии в коммуникации через внутреннюю привязанность к ней; в ней, требуемой из глубины моего возможного самобытия, когда с нею говорит та же самая возможность в другом, я каждый раз становлюсь тем, что я есмь, вместе со своим единственным другим.
в) Неудовлетворенность другим.
- Я не могу стать самим собою, если другой не хочет быть самим собою; я не могу быть свободным, если не свободен другой, не могу иметь достоверности себя самого, если не имею также достоверности другого. В коммуникации я чувствую себя ответственным не только за себя, но и за другого, как если бы он был я, а я - он; я чувствую, что эта коммуникация начинается только, если другой встречает меня таким же точно образом. Ибо смысл коммуникации я достигаю также не в одном лишь собственном действии; его должно встречать действие другого. Я вынужден вступить в мучительное отношение вечной неудовлетворенности в то мгновение, когда другой, вместо того чтобы быть для меня тем, кто встречает, делает сам себя объектом для меня. Если другой в своих действиях не становится самобытен как он сам, то не становлюсь таким и я. Подчинение другого в послушании его мне не дает мне самому прийти к себе, и так же точно мешает этому его господство надо мною. Только во взаимном признании мы оба вырастаем, как мы сами. Только вместе мы можем достичь того, чего хочет достичь каждый.
г) Побуждение к коммуникации.
- То, что коммуникация не удается, становится для меня существенным образом моей виной. Правда, коммуникации очевидно невозможно достичь доброй волей целенаправленного рассудка, но только задействуя самобытие; ибо только в ней я сам прихожу к себе; она никогда не удается, если я держу себя в резерве и трактую относительные и партикулярные акты коммуникации уже как последние возможности для себя. Сознание того, что я сам - решающий фактор для меня самого и для другого, побуждает меня сохранять предельную готовность к коммуникации.
Всякое отношение к человеку, в возможности, выходит для нас за рамки определенной и потому ограниченной реальности этого отношения. Сознание существенного, превосходящего всякую умную постижимость (Begreiflichkeit) на свете, значения во встрече возможных экзистенций, их касания друг друга или прохождения мимо друг друга, напрашивается само собою, хотя часто мы и сами толком не понимаем этого. Упущение, которое подобно утрате, потому что мы не по-настоящему, а только общественно пожали протянутую нам руку; сознание, что нам приходится прервать коммуникацию или стерпеть ее обрыв; давление всякой вражды - совершенно независимо от возможного в ней ущерба нашему существованию; наклонность одолеть, если только это получается, перед лицом смерти всякое дурное настроение и всякую размолвку с другим; смутный ужас, который мы испытываем, сталкиваясь с убеждением, которое хотело бы и после смерти причинить ненавистному человеку какой-нибудь вред, - эти чувства служат указанием на экзистенциальное сознание, для которого коммуникация есть подлинное бытие, а не только временная связь. Всякая утрата и неудача в коммуникации - как утрата подлинного бытия. Бытие - это бытие-друг-с-другом не только существования, но и экзистенции, но это бытие действительно во времени не как пребывающее, но как процесс и опасность. Поэтому то, что возникает и что не возникает для меня в коммуникации, так задушевно и тихо касается нас, как бы трогая нас в самом глубоком нашем корне. И поэтому же неудовлетворенность уже действительной для нас коммуникацией существования служит стимулом, пробуждающим меня к более глубокой, экзистенциальной коммуникации.