Страница 12 из 16
Приключения Даты Туташхиа из романа Чабуа Амирэджиби — это, конечно же, приключения мятущегося, мятежного духа, привлекательность которых нет нужды доказывать. Может быть, неотразимость обаяния Даты в его готовности служить истине, презирая житейские блага, в его покоряющей внутренней свободе? А может, благородный разбойник доказал своей бесконечной одиссеей, что нет жизненных обстоятельств, оправдывающих душевную лень, равнодушие, примирение со злом, нравственную глухоту?
Абраг — не только еще один идеалист в сфере нравственнрсти, он при всех своих ошибках герой идеальный или почти идеальный.
Не тоску ли по такому герою пытается удовлетворить современная грузинская проза? Несколько наивную, возможно, простодушную и во всех случаях не истребимую читательскую тоску?
Чем стремительнее ритмы жизни, тем острее для нас необходимость спокойно и сосредоточенно всмотреться в текущую действительность, в самих себя; чем рациональней и выверенней образ жизни, тем сильнее тяга к раскованному самовыражению; чем прагматичнее современник, тем понятнее его желание стать свидетелем свободного, не отягченного бытом душевного полета, обрести уверенность, что такой полет вполне возможен...
Герой грузинской прозы вовсе не оторван от грешной земли, и проблемы он решает вполне реальные и важные для любого читателя, где бы он ни находился. Бачана Рамишвили, не раздумывая, не колеблясь, поступает согласно своим убеждениям, но это не проявления некоего инстинкта, пусть даже и социального, а мужество и точная выверенность гражданской позиции. Для Бачаны чаще всего не так уж трудно понять, где свет, а где тень, где добро и где зло, сторона жизни выбрана им давно и навсегда, вот только движение по этому вполне ясному пути требует предельного напряжения сил.
И Цотнэ Дадиани, как уже говорилось, не знает колебаний, добровольно принимая на себя участь бунтующих соплеменников. Роман Г. Абашидзе — о жизни, которая вся была подготовкой к решительному и, как выяснилось, историческому шагу одишского правителя. Даже зная, что есть добро и истина, учиться следовать им приходится всю жизнь.
Проблема выбора и пути своеобразно преломилась в романе «Дата Туташхиа».
Дата — одинокий искатель истины. Отчасти причиной тому его характер, отчасти отторгнутая от общества жизнь абрага. Да и автору крайне важно показать значение индивидуально, самостоятельно обретенного человеком нравственного опыта. В полном соответствии с логикой своего мировоззрения Туташхиа отказывается примкнуть к революционерам, хотя, бесспорно, сочувствует им и во время восстания в тюрьме без колебаний становится рядом с ними.
Не станем обвинять Дату в индивидуализме— это было бы несправедливо. Весь ход повествования-притчи подвигает к мысли, что истину, как бы проста она ни была, каждый человек открывает для себя сам и делает нравственный выбор сам и он не вправе заслоняться от действительности ни опытом предшествующих поколений, ни мировоззрением, которое выработали окружающие его люди. Именно эта мысль, чья актуальность не требует доказательств, укрепляет конструкцию романа.
Иногда герой напоминает медика, который испытывает на себе новое лекарство. Он ведет эксперимент самоотверженно и бесстрашно, только проверке каждый раз подвергается вновь найденное средство излечения людей от тяжких нравственных недугов.
В самом начале своих скитаний Дата чистосердечно помогает людям нищим и обездоленным, отставному солдату и его жене, чтобы с удивлением убедиться, что те, разбогатев, угнетают более слабых и только сеют новую зависть там, где ее и раньше было достаточно... Туташхиа всегда берет нравственный постулат, кажущийся элементарным, очевидным, не требующим доказательств, и начинает искать эти доказательства. И попадает из одного трудного положения в другое.
Казалось бы, что может быть естественнее, чем разъяснить людям, попавшим в унизительное положение, причину их состояния, помочь им распрямиться? Так и поступает Дата, увидев, как в дальней «святой» обители ханжа и святоша Сетура нещадно эксплуатирует своих подопечных, жалких бедняков. А завершается благое вмешательство Даты в чужую жизнь нещадным его избиением, и бьют его как раз те, к кому он шел с открытым сердцем.
Можем ли мы понять героя, когда он решает ни во что не вмешиваться, никому не помогать ни словом, ни делом? В какой-то мере, да. А вот в горном духане, по сути, из-за невмешательства Даты происходит преступление — распоясавшиеся разбойники убивают хозяина духана и соблазняют его алчную и глупую дочь, которая после всего случившегося сходит с ума.
Довод и немедленно контрдовод. В таком построении романа есть известный рационализм. Признаем его правомерность: вряд ли можно считать истину доказанной, пока не исчерпаны все аргументы против нее.
Множится список гуманных дел, совершенных Датой с помощью силы (она теперь— способ сеять добро), с помощью оружия и своей репутации лихого абрага. Он освобождает людей, захваченных грабителями, жестоко наказывает предателя, приговаривает к смерти убийцу. Но так ли уж всесильна сила? А то ли это средство сделать людей лучше? Да и беспокоит Дату положение близких людей, которые вынуждены терпеть из-за него, абрага, множество неудобств. К тому же людская молва (не без помощи Зарандиа) приписывает Дате тяжелые преступления, и в них верят...
Непротивлением злу и осознанием высокой роли мученичества во имя людей отмечены последние дни знаменитого абрага. И опять-таки: открыл ли он универсальную формулу целостного и гармоничного людского бытия? Сложная ткань романа сопротивляется однозначным толкованиям.
Так о чем же роман не в конкретно-исторической, а в философской его части? В чем же суть развернутой, многостраничной притчи? Кажется, Дата Туташхиа не пропустил ни одного возможного ответа на вопросы, волновавшие его всю жизнь.
Он выбирал — в каждом случае сознательно и обдуманно, исходя из требований высокой нравственности — свою линию поведения, свой способ участия в человеческих делах. И убеждался, что за первым же житейским углом ждет его какая-нибудь неожиданность, на которые так богата реальная жизнь, что люди и обстоятельства не хотят соответствовать выработанным заранее меркам.
Понял благородный абраг и то, что даже самый верный выбор своей позиции в жизни, в сфере морали еще не гарантирует ни душевной гармонии, ни эффективности усилий в борьбе со злом, что борьба эта не может прерваться и на мгновение. И, как в его собственном случае, оказаться тщетной из-за самого порядка вещей в самодержавном государстве и его обществе.
Как это трудно — сделать нравственный выбор, поистине достойный человека! И как это мало, если говорить о преобразовании действительности, созидании подлинной личности...
Если еще и еще раз присмотреться к роману «Дата Туташхиа», поневоле придешь к выводу, что по самой своей внутренней структуре он скептичен по отношению к проблеме выбора. Герой романа множество раз меняет, пробует, выбирает то или иное отношение к миру, к человеку, но ни разу эта определенность не приносит ему удовлетворения, не помогает решить духовных проблем мятущегося абрага. Его предназначение — искать истину, и один ее вариант вряд ли способен утолить этот духовный голод.
На пути Даты есть все — и розы, и тернии, нет только остановки и успокоения.
Люди оказались неспособны понять, оценить, взять в свой духовный арсенал неистовое горение, высоту духовной устремленности благородного абрага? Роман вовсе не подходит к таким прямолинейным утверждениям. Это, напомним еще раз, притча с понятными условностями жанра. Притча, помимо всего прочего, представляющая в концентрированном виде людскую алчность, бездушие, презрение к слабым, пресмыкательство перед сильным, злобу — все то, чего не должно быть в жизни, достойной человека, в жизни, которую он, безусловно, заслужил, в жизни, путь к которой помогают проложить и самоотверженные идеалисты, подобные Дате Туташхиа.