Король и Дева

Пожилой лысоватый мужчина теперь совсем не был похож на грозного владыку Озерного города, перед которым не так давно все трепетали. Он не сопротивлялся, но попросил дать ему последнее слово; прокашлялся, прочищая горло. В окружившей его толпе поднялся гул.

— Послушаем, что скажет перед смертью! — выкрикивали горожане. — Трус! Пусть расскажет, почему дракон прилетел! видно, глава города не менее жаден, чем гномы!

— В чем я провинился перед вами, о достопочтенные жители нашего славного города? — начал бургомистр. — Нет никаких сомнений, что вина лежит на гномах, которых вы полюбили и так хорошо приняли. Их лесть и посулы ядовитыми змеями вползли в ваши души, и тем больнее ужалило разочарование! Они лишь прикидывались друзьями! Это они своими глупыми, непродуманными действиями разбудили своего Дракона, что прежде сладко спал вдали и никогда не тревожил наш покой! Это их чудовище сожгло наш великий город и погубило так много жителей, оставив детей горькими сиротами, а женщин — безутешными вдовами! Это гномы должны ответить перед высшим судом — перед судом народа!

Он стоял у подножия сломанной статуи, воздев руку. Речь его смущала умы и внушала ненависть, растравляла горе, коснувшееся сегодня всех в этом городе…

— Они должны заплатить за наши потери и беды! И тогда ваши мечты сбудутся по-настоящему, и золото широкой рекой потечет в Эсгарот! Наш любимый Бард стал героем… Восславим его здесь, а дальше пусть отправится к Эребору — это ему причитается награда от гномьего короля!

О, как раз эти слова всем людям, находящимся здесь, были понятны и близки. Толпа загомонила одобрительно, и бургомистр вздохнул с облегчением — сегодня его не убьют. А завтра-послезавтра, глядишь, и Трандуил пожалует. Да, и Бард с его подружкой… Может, оно и к лучшему, что он, бургомистр, не успел ничего предпринять — не хватало еще превратить Барда в мученика! В дороге все можно провернуть гораздо спокойнее… Мало ли, какое несчастье может случиться с лучником — любителем лезть на рожон? Он еще и без архивариуса город оставил, в довершение всех бед. Вот и поплатится сразу за все.

— Наш великий герой — доблестный Бард-лучник — должен сам явиться к Одинокой горе! Каждый король будет рад наградить воина, убившего страшного дракона и избавившего мир от злобного чудовища!

— Бард! Бард! Хотим Барда! — скандировала толпа.

***

Бард с мокрой тряпкой на голове, тяжело дыша, влетел в горящее здание. Верх ратуши вместе с архивом был полностью снесен страшным ударом хвоста дракона, когда тот в агонии рухнул на город. Пусто, никого нет… Он без толку носился по горящим, заваленным тлеющим деревом комнатам и коридорам, затянутым едким черным дымом. Бард едва увидел Ингрид на первом этаже, почти у самого выхода — она лежала на полу, сжимая в руках альбом. Раскидал голыми руками доски и балки… Гондорец, не отставая, помогал ему. На Ингрид крови почти не было, только чуть на голове, но пульс едва прощупывался, и она еле дышала, никак не приходя в сознание. Бард бегом отнес ее к лекарям, но те, осмотрев и наложив повязку на голове, только развели руками — обещать они ничего не могли.

Он провел с ней два дня в людском лазарете и три — в эльфийском, едва заметив появление эльфов — прознав о гибели дракона и разрушении Эсгарота, они удивительно быстро пришли из Лихолесья. И помогали, чем могли — лечили раненых, хоронили убитых. Но Барду и они ничего и не ответили…

Он неотрывно смотрел на Ингрид, неподвижно лежащую в долгом беспамятстве. И молчал. Что он мог сказать?

Прости, что именно меня ты встретила у ратуши той ночью? Прости, что твое сердце и душа привели тебя за альбомом моего отца, под балки, рухнувшие от удара дракона? Прости за боль, что я причинил тебе? Прости, что так беззаветно любишь…

Он в первый раз в жизни рыдал — тяжело, без слез, прижимаясь к ее холодной руке…

Ему было все равно, что о его слабости думают окружающие. Иногда он задремывал, но тут же просыпался — ему всегда немного хватало для отдыха. Да и боялся он отпустить от себя Ингрид — боялся не сохранить едва теплящуюся в ней искорку жизни. Пару раз за день Барду приходилось выходить из палатки — ему силком совали что-то съесть или выпить, без этого не пуская обратно. Соглашался, быстро съедал, не ощущая вкуса. Он так и не смог выдавить ни слова, но, держа Ингрид за руку, много чего передумал. О том, что сделал и не сделал. У них мог быть год — целый год! — а не жалкие две недели… Всматривался в ее лицо, надеясь, что темно-рыжие ресницы вот-вот вздрогнут, и Ингрид придет в себя. Ее хрупкая красота, истончаясь, становилась невыносимой. Ингрид, казалось, все дальше уходила от него. И от мира живых.

Улучшений не было. На пятый день он поймал суровую эльфийку, умудрявшуюся руководить больницей и кухней одновременно.

— Когда она очнется?

Сорвель всегда ратовала за то, чтобы говорить правду, какой бы тяжелой она ни была. Но тут, посмотрев на мужчину, засомневалась.

— Я не знаю. Не могу сказать. Может, завтра. Может, через неделю…

Бард опустил голову. «А может, никогда…» — прозвучало достаточно явственно.

За что ей все это? Неужели из-за того, что он сам совершил когда-то? Он должен был погибнуть, не она. Он ненавидел весь мир. Этот город, так и не отпустивший их. Ненавидел себя, ненавидел бы даже Ингрид — за ту муку, что пронзала его при каждом вздохе — если бы хоть на мгновение мог забыть, как сильно он ее любит. Но более всего он сейчас ненавидел гномов.

— У вас ожоги на лбу и руки… Вы разрешите?..

Бард отшатнулся от эльфийки.

Бургомистр караулил у входа в шатер, все еще надеясь, что Бард оторвется таки от Ингрид и поедет к Одинокой Горе. Несколько раз бывший бургомистр заговаривал со своим бывшим первым помощником, но под его взглядом слова не шли.

Сейчас бургомистр подошел опять. Ему пришлось протолкаться сквозь толпу зевак — те время от времени собирались, чего-то ждали, выкрикивали имя Барда-лучника, теперь получившего прозвище — Бард-убийца дракона.

— Я позабочусь о вашей жене лично. Все еще может обернуться к лучшему. Идите, вы ей ничем не поможете, — твердо сказала эльфийка. «Займись чем-нибудь, для тебя точно больше пользы будет», — подумала она про себя.

Ингрид слышала все, что Бард мысленно говорил ей. Ей было грустно и больно за него, но она не могла ответить, просто не могла… У нее было важное дело, она знала, что ей никак нельзя отвлекаться от него — ни на минуту, ни на секунду! Она пыталась дать Барду знак, открыть глаза, но нечто в ней противилось пробуждению, удерживало ее в неподвижности и в долгом, целительном забытье.

Эльфийка чувствовала это, но ничего не стала говорить мужчине. Неизвестно, чем все закончится, а знать такое при неблагоприятном исходе куда хуже, чем не знать вовсе.

Бард бережно поцеловал Ингрид, покосился на альбом, снова подавляя в себе желание разорвать и растоптать его, и вышел из шатра, забрав все верительные грамоты.

Горожане, завидев Барда, повскакивали с мест.

Им нужна его помощь? Они получат ее! Горожане как всегда правы. Видно, быть убийцей — все, что ему осталось.

— Жители Эсгарота! Кто пойдет со мной в гости к гномам?!

Восторженный рев толпы был ему ответом.

***

Король лесных эльфов ехал на большерогом олене, возвышаясь над Бардом, оседлавшем горячего коня из конюшен Чернолесья. Эльф всю дорогу что-то объяснял, приводил доводы, ссылался на благо людей. Мужчина устало слушал, щуря глаза. Занудные указания о дальнейших действиях и настойчивые уверения, что во всем виноват король гномов, давали возможность просуществовать еще один день, удерживали от желания разорвать кого-нибудь на части или убиться самому.

Трандуил трепал его по руке, и Бард едва сдерживался, чтобы не расхохотаться в ответ. Доверия к королю лесных эльфов у него не было ни на грош. Доверял он только высокой эльфийке, обещавшей позаботиться об его Ингрид. Про себя Бард был уверен, что гномы давно мертвы, но убедиться самому не мешало бы. А если нет — желательно отправить их в чертоги Ауле, Махала или куда подальше, в пасть к Балрогу — благо, был и повод, и возможность, и поддержка. Для чего еще нужны переговоры? При воспоминании о сожженном Эсгароте, городе ненавидимом и любимом, он…