Бочаров ручей

И эти третьи, которых никто не принимал всерьез, вот именно они то и смогли добиться своей цели.

Но всё вернулось на круги своя. Государство, развратную и тупоголовую личину которого изобразил Толстой, государство, мерзкий образ которого вождь пролетариата Ленин назвал «зеркалом русской революции», это государство через сто лет воскресло. Трон, власть, князь Нехлюдов и «князь» Шувалов, купцы, банкиры, бюрократы, судьи, – все герои его статей снова в сборе и на своих местах.

Лев Николаевич, пожалуйте к своему секретеру, обмакните перо в чернильницу, и объясните, каким макаром произошло сие «Воскресение». Если хотите, научим Вас стучать по клавиатуре, это не сложнее, чем идти с плугом по пашне.

Был смысл неистово обличать пороки?

Какая сущность в человеке укрепилась за сто лет, духовная или животная?

Растет у личности в борьбе с государственным насилием чувство любви и сострадания ближним?

Что там у вас, на складе, говорят по теме, как жить дальше?

Здесь у ручья, когда верхушки кипарисов проплывают под созвездием Ориона, и в долине так тихо, будто жизни не существовало, а люди все переселились в мир иной, и я – последний, кто остался, мне хотелось знать, зачем мы были, для чего трудились, на что потратили свой срок? На войны, на дележ добычи, захват земель и покорение тех, кто нас слабее. Еще на что? Немножко музицировали, сочинили несколько псалмов, нарисовали десятка два смешных фигур на скалах и картинах, а всё остальное время кривлялись в плясках до и после грабежей.

Любить – любили, но редко и урывками, в недолгих промежутках между набегом на чужих или чужих на нас.

В пространстве мироздания мы оказались лишними, и в здание мира нам запретили вход. Нам отвечают: обращайтесь, и оставляют у порога с номерком под куполом, откуда можно в колокольчик позвонить.

Начальник здесь, Начальник очень близко, Он у веранды, в шаге от ручья. Нет той стены, что помешает мне Его увидеть. Готов я к встрече? Признаюсь честно: не готов. Я не подвижник веры, хотя хожу в заплатках, как преподобный Сергий. В борьбе с грехом я не был стоек и не заслужил чертогов ангельских у небесного ручья. В лучшем случае, что мне Там подадут, - филе морского черта с соусом. Хотя, не факт.

Господь бывает милосердным поутру. В час предрассветный он забирает многих, но никому не мстит.

Кстати, о мщении.

«Свободный народ не мстит, - это голая историческая правда» - писал Василий Блюхер в 1922 году перед решающим сражением «волочаевских дней» белому генералу Молчанову, предлагая тому добровольно сдаться, чтобы не укладывать «русские страдальческие кости под мостовую наемных кондотьеров иностранного капитала».

Здесь, у ручья, «красный полководец», которому шестнадцатый съезд коммунистов рукоплескал стоя, познал свою ошибку в формулировке обнаженной правды. Свободный народ не мстит, потому что: «а» - такого народа нет. Вождь и свобода понятия несовместные. Вождь и диктатура – это да, это одна тема. Как тогда, так и сейчас. Уж если лидер нации сравнил себя с рабом, что уж говорить о свободе самой нации; «б» - любой народ не мстит, мстят его представители на вершине власти.

Мне иногда хотелось крикнуть в ночи под кипарисами: что же вы делали, цари и генсеки: расстрелять шествие рабочих с хоругвями в руках – уму непостижимо! Ухайдакать маршала Блюхера, у которого учился Жуков, на которого Георгий Константинович хотел быть похожим, – вы сумасшедшие! Ладно, хоть Жукова не тронули, а то вообще не понятно, как все повернулось бы на полях сражений Великой Отечественной.

За что мстили маршалу? За то, что ему рукоплескали, а вам нет? За то, что он был искренним и не проголосовал за смертный приговор своему другу Тухачевскому? За то, что был возмущен политической «многоходовкой», когда ТАСС объявило всему народу, что японцы захватили у озера Хасан четыре километра советской земли, а на самом деле это наши пограничники без переговоров и дипломатических согласований перенесли границу вглубь чужой территории.

Мстили за то, что полководец утратил надежду на освобождение народа от «томившей его лжи», выражаясь языком Льва Толстого.

Отомстили за «измену», схватив его у моего ручья. Мстили 18 дней во внутренней тюрьме НКВД на Лубянке, пока маршал не отдал Богу душу. Когда тюремный врач увидел тело, он подумал, что пациент «под танком побывал». Так и записал в своем врачебном «дневнике».

Не мне – отмщение, не мне и воздавать. На ту вершину кипариса, что поутру видна начальнику и мне, я глядел долго, но смотрел молча.

Как я сейчас понимаю, самые лучшие мои впечатления от поездки связаны не с ручьем, а морем. Однажды мы с супругой заметили три мачты у причала морского вокзала. Что за мачты, раньше мы их не видели? Наверное, к приезду начальника и к открытию сезона подогнали для первых отдыхающих что-то необычное. Подошли ближе – это парусник. Увидеть паруса – мечта моего детства. Два слова из морской лексики – фрегат и бригантина, подымали когда-то огромные волны моего детского воображения.

Выходим на пирс, а это не просто парусник, это фрегат «Херсонес». Тот самый, что единственный в новейшей истории обогнул мыс Горн и преодолел пролив Дрейка под парусами, без использования судового двигателя. И что самое удивительное – вход на фрегат свободный. Показываешь паспорт и вперед, на абордаж!

Юнги-практиканты, а их на борту около сотни, сами предлагают гостям: давайте мы вам всё покажем. У нас с супругой экскурсоводом был шестнадцатилетний паренек. Мы были с ним на баке и на юте, стояли у штурвала, каждую мачту обошли по кругу и сделали проходы вдоль каждого борта.

Ну, что сказать, жить и ходить под парусами этого фрегата мне не под силу, а вот постоять, поразмышлять, помечтать – да, здесь это делать особенно приятно. Построен парусник судостроителями Гданьска в 1989 году, как раз, когда мы выбирали «народных депутатов», а в Польше уже победила «Солидарность». Наш заказ дал полякам работу и зарплату, за что тогда они нам были благодарны, в отличие от дней сегодняшних.

В бурных водах 90-х годов фрегат переходил из одной частной «бухты» в другую, пока не встал на якорь: коммерческие проекты прогорели, содержать некому, команды нет, паруса пришли в негодность. Долгое время он чалился в Одессе, но после известных событий взял курс на Керчь. Когда начали строить крымский мост, который даже в самой высокой части своей арки ниже пятидесятиметровых мачт фрегата, поменял порт приписки на Севастополь.

Теперь это прекрасный учебный корабль государственного морского университета. Повезло юношам, кому по силам служить на флоте.

- Что еще хотите посмотреть? – спросил паренек, когда мы завершили обход корабля и стояли в центре палубы.

Я задрал голову и стал глядеть на гигантскую рею грот-мачты.

- Хотите подняться на грот-марс? – паренек был внимателен и вежлив.

- Это можно?

- Можно, если сумеете.

Трогаю рукой канаты, они на ощупь жесткие, как шкурка наждачной бумаги.

- Без перчаток от такой поверхности у меня на ладонях вся кожа слезет, - говорю пареньку.

- В перчатках нельзя, они могут соскользнуть, - спокойно объясняет юнга-практикант.

- И вы все 26 парусов ставите на мачтах и реях голыми руками? – высказываю удивление дилетанта. Паренек понимает, что наверх я подниматься не буду. Он это понял раньше, чем я.

Но тут мы видим, как один из гостей полез на рею по веревочным вантам. Глядеть на смельчака – аттракцион, каких в «Ривьере» нет. Ногами путается в канатах, болтается мешком над нашими головами, штаны сползают, но – лезет.

- Он же убьется, - говорю вслух то, о чем подумал.

- Его страхует старший вахтенный, - паренек показывает на матроса, что уже находится на рее.

Точно, я просто не заметил страховочный канат среди бесчисленных других канатов парусной оснастки мачты.

Мужик почти дополз до «марса» и вдруг обмяк: не то лишился сил, не то ему внезапно поплохело. И началась спасательная операция на высоте, примерно, девятого этажа. Матрос уже рядом с экскурсантом, тормошит его, переставляет ему ноги на «ступеньку» ниже – тот в сознании, но страх парализовал все мышцы. Он пальцы рук не может разогнуть и отпустить канат в том месте, где в него вцепился.