Страница 15 из 19
Из этих двух примеров прекрасно видно, что сама по себе смерть не является чем-то горьким или радостным – у неё в принципе может быть множество личин, так, скажем, для патологоанатома она вообще есть просто работа – но становится такой и сякой вследствие определённого мнения окружающих о её характере и природе. А потому и нет какого-то смысла в указанных атрибутах, которые приняты в христианстве и в других религиях, а также во всех прочих сопутствующих этому событию феноменах вне соответствующего контекста. В силу того, что последний по большому счёту случаен, содержательность и необходимость всех этих ритуалов, процедур и прочей мишуры, мягко говоря, вызывают сомнения, если не испаряются вовсе. Но при чём, спросите вы, тут деревья, дома, книги, наследство, которые мы после себя хотим оставить? На самом деле связь здесь непосредственная, поэтому продолжу соображениями следующего порядка.
Во-первых, и это, пожалуй, самое главное. Далеко не очевидно, что – даже учитывая условность текущего момента и господствующих взглядов – после себя надо хоть что-то оставлять. Как уже было указано, любой след имеет свойство со временем стираться, а однажды и исчезать насовсем. Проблема состоит в том, что цивилизация – и мы почему-то начисто забываем об этом – существует всего-то около десяти тысяч лет, и только в её рамках представляется возможным сохранить то, что мы и намерены. Нашему же виду насчитывается порядка двухсот тысяч лет, и нет никакого резона в том, чтобы считать, что города и прочая атрибутика соответствующей жизни есть действительно то, что необходимо для наших целей. Выражаясь проще, наша культура слишком молода, чтобы на неё рассчитывать.
Понятно, что, скажем, наскальная живопись радует – или нет – нас до сих пор, но, с одной стороны, несколько непонятно, намеревались ли её создатели прославить себя, а с другой – и она когда-нибудь исчезнет. Смысл всего живого – и не только его, потому что есть ещё планетарные, галактические, вселенские, наконец, процессы – и состоит в том, чтобы уступать своё место чему-то новому, а ригидность и настырность редко поощряются. В любом случае дольше всех пока существуют пирамиды в Египте, но они там лишь потому, что мы считаем их ценными. Если бы, как террористы в Пальмире, мы так не думали, то их бы уже не было. Согласитесь, как-то странно уповать на добрую волю людей, которых вы не знаете, но на которых рассчитываете. Не проще ли вообще оставить эту затею и перестать мучиться?
Во-вторых, всем что-то после себя оставить не получится как вследствие отсутствия у большинства чего-то стоящего для этого, так и оттого, что в таком случае для живых не хватит места или ресурсов, а то и того, и другого. Будем честны, очень многие не обладают, а также не в состоянии создать что-то ценное. Всё, что передаётся по наследству, в таком случае – это банальные вещи, не заслуживающие того, чтобы в принципе ими заморачиваться. Понятно, что чего-то выдающегося обычно и не требуется, а запросы в таких делах по большей части минимальны, но всё-таки одержимость подобными соображениями не может не вызывать некоторое недоумение.
Например, всем нам известны музеи, которые расположены в домах, квартирах и реже замках, где прежде жили великие личности. Экскурсоводы в них с гордостью и трепетом показывают нам мебель, которой пользовался тот или иной человек, посуду, из которой он или она ели, письменный стол, если его или её деятельность была связана с писательством, и много что ещё. Точно также обычные люди заботливо хранят какие-то вещи, носящие на себе следы их использования их уже ушедшими близкими или родственниками, а, кроме того, обладают предметами, которые напоминают им о тех событиях, которые случились с ними самими – и да, у меня тоже такое есть. Вообще мы склонны фетишизировать материальные объекты, которые у нас ассоциируются с чем-то значимым для нас.
С одной стороны, такие вещи выступают в роли реперных точек, призванных помогать нам помнить. Скажем, когда мне в школе задали выучить отрывок из поэмы М.Ю. Лермонтова «Мцыри» я выписал на бумажку начальные буквы каждой строчки, тем самым увеличив свой фрагмент до поистине огромных масштабов – правда, мне не разрешили им воспользоваться. Точно также предметы являются как бы продолжением нашего собственного мозга, как и книги, библиотеки, вообще всё наше физическое окружение – а с недавних пор и электронные его формы.
С другой стороны, как справедливо отмечал ещё Сократ, таким образом мы расслабляемся и начинаем постоянно перекладывать то, что должны были бы помнить сами, на внешние носители – и сегодня это заметно как никогда, потому что существует Википедия, Интернет, поисковики и другие вспомогательные технологии. Это уже во многом превратилось в самую настоящую зависимость, а потому и сделало нас в чём-то ущербными.
Я не говорю о том, что нам надо срочно отказаться от всех наших безделушек, от старых писем и предметов, принадлежавших нашим ушедшим близким, от тех самых музеев, но я призываю задуматься об их осмысленности. Неужели мы настолько беспомощны, что не в состоянии помнить о важном для нас сами? Ведь в итоге мы обрастаем таким количеством самого разного барахла, что становится непонятно, что важнее – оно или мы. Что же до всех этих квартир и домов, где прежде жили какие-то великие люди, то они банально занимают место, требуют ухода, а, кроме того, по большому счёту ничего не рассказывают, потому что нарратив ведём мы сами, вещи же безмолвны.
И прошу, не надо указывать на какую-то несуществующую ауру или что-то в том же духе. Как и в случае со многим другим подобного толка отсылки к неким потусторонним или же нематериальным сущностям бессодержательны по определению. Всё, что обычно понимается под такими вещами, на самом деле сводится к тому, что мы чувствуем в присутствии данных объектов, но сами по себе они ничем таким не обладают.
Буквально вчера по телевизору показывали какую-то передачу, в которой обсуждали Байкал. Гости в студии говорили о неких мистических или метафизических переживаниях, которые якобы порождает само это озеро, а ведущий выпытывал у них, что же это такое, потому что сам он там был, но ничего такого не почувствовал. На это ему более чем предсказуемо ответили, что такое дано не каждому, и вопрос, как следствие, повис в воздухе.
На самом деле Байкал и вправду оказывает на людей довольно сильное впечатление, но вовсе не потому, что является неким центром силы, местом паломничества или какой-то высоко духовной меккой. Всё это бред. В действительности всё, что по-настоящему важно – это его размер. Из-за него озеро выглядит бескрайним, обладает особыми флорой и фауной, влияет на розу ветров и много что ещё. Просто он очень большой, и это всё, что нужно говорить, когда речь заходит о каких-то специфических его свойствах.
То же самое касается и музеев, и безделушек, хотя последних в меньшей мере. Величие гения или же добрая – и нет – память о ком-то или о чём-то и есть достаточное обоснование для того, чтобы мы испытывали те или иные эмоции. Но опять и снова, всё это делаем мы сами. Вещи лишены каких бы то ни было черт и свойств – за исключением того, что дано явно – они ничего не сообщают, они банально присутствуют, и это всё, что можно о них сказать. Особая же атмосфера, их окружающая, создаётся нами и для нас. И происходит так вследствие того, что нас научили чувствовать именно это, т.е. при виде какого-то предмета или из-за указания на его принадлежность в нас запускают каскад усвоенных и довольно шаблонных переживаний, которые якобы принадлежат месту, материальному объекту, даже человеку – вспомните, как у некоторых трясутся поджилки от начальников всех мастей или от знаменитостей, но в этих людях нет ничего, кроме того, что есть и у всех остальных.
По сути, если, скажем, завтра обучать чему-то и в отношении чего-то чувствовать – и, разумеется, думать – нас станут иначе – например, сменятся триггеры, будет принята другая религия, произойдёт какое-то важное событие – всё, чем мы сегодня так дорожим, мгновенно потеряет всякую ценность. И так уже не раз бывало. Например, после Октябрьской революции люди начали сносить храмы, в которые прежде входили затаив дыхание – а, может, и нет. То же самое случается и на личном уровне вследствие предательства, подставы, измены, интриг, сплетен, каких-то иных неприятных ситуаций. Те же колонны и остатки Древнего Рима в этом городе долгое время использовались для сугубо утилитарных задач – между ними могли натягивать верёвки и сушить бельё – а сегодня они огорожены для всеобщего обозрения и, конечно, восхищения – в Колизей обычно очередь, хотя по большому счёту смотреть там особо не на что.