Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 106 из 108

Речь здесь не идет об адаптациях и компромиссах. «Игра» компромиссов и адаптации продолжалась слишком долго, и она никоим образом не предотвратила упадка Запада. Или религия становится всеобщей, абсолютной и вновь воплощает живую и действенную силу трансценденции, или она является ничем. Также речь не идет о возможных маргинальных интеграциях в личности одного или другого отдельного католика. Только в ортодоксальном блоке, одушевленным совершенно иным духом, католичество, несмотря на свою сомнительную природу, могло бы теоретически предоставить точку отсчета для многих рассеянных и разделенных сил. Но как могло бы католичество сегодня превзойти сектантскую и по сути антитрадиционную исключительность, свойственную его доктрине, и подняться на высшую, метафизическую и эзотерическую точку зрения, способную освободить его от ограничений? Разве не очевидно, что католичество сегодня пытается, напротив, всячески примириться с современной мыслью и что аскетическим и созерцательным элементом в нем все более пренебрегают в пользу морального и общественного элемента? Разве не очевидно, что в политической области церковь уже давно живет день за днем, имея дело то с одной, то с другой системой, избегая посвящения себя любому бескомпромиссному направлению, будучи зацикленной на стремлении «идти в ногу со временем» и лавировать, даже вступая в диалог с марксизмом?

Говоря о духе, нужно отметить следующее: не может обладать универсальным и оживляющим характером традиция, тождественная только системе веры, семинарской теологии и символами обрядам, глубинный смысл которых ускользает от понимания. Также существует вопрос, до какой степени католическое духовенство все еще сохраняет некоторые черты организма, действенно наделенного силой «свыше». Что касается материи, то в контексте европейского христианства было бы необходимо в первую очередь устранить протестантскую и православную ереси, что само по себе является утопической предпосылкой для возвращения к начальной точке, а итоговую защитную солидарность христианских церквей против натиска воинствующих антирелигиозных сил (исключая неизбежные унионистские расколы) нельзя принимать за новое утверждение универсальной идеи.

Также не стоит пренебрегать вопросом власти, учитывая общие условия последней эпохи: необходим союз властей (экономической, военной и промышленной), способных подняться до уровня борющихся за мировое господство сил Запада и Востока и создать плотину и предохранительный щит.

Более того, идея, согласно которой Запад обязан католичеству всем традиционным, не может быть принята без особых оговорок. Не стоит забывать о составном характере католичества. Мы уже отмечали, что где бы такой характер ни проявлялся в качестве силы, ответственной за порядок и иерархию, таким образом поддерживая европейцев, он утверждался главным образом благодаря влияниям римско-германского мира. И наоборот, где бы ни утверждался специфически христианский элемент, католичество обладало на Западе антитрадиционным, а не традиционным характером. Лунный жреческий дух, его особый дуализм, разнообразные концепции иудейского происхождения, ставшие составной частью христианского духа —все эти вещи в католичестве представляли собой препятствие, не давшее возможности ему придать организму Европы духовность, соответствующую и свойственную тому, что мы назвали Светом Севера. Более того, когда вполне реальным силам был прегражден путь, ведущий наверх, католичество заставило их вылиться в материальную область и реализовать наиболее типичные черты западной души исключительно в ней одной. Хорошо известно, что, начиная с Возрождения, новое утверждение человека и жизни происходило именно в качестве реакции на католичество. Оно представляло собой очевидное отклонение, и, тем не менее, оно было во многом вызвано ситуацией, которую мы только что описали.

Таким образом, необходимо сказать, что те, кто сегодня думает, что являются людьми Традиции в силу того, что они обращаются к католичеству, останавливаются на полпути, будучи неспособны увидеть первые звенья в длинной цепи причин, и, в первую очередь, мир истоков и абсолютные ценности. В западном материализме, ориентированном в мужественном направлении, и в присутствии духовности, неотделимой от не западных, «южных» элементов, в которой также отсутствует высшее, метафизическое и эзотерическое измерение, можно видеть два противостоящих и тем не менее согласующихся аспекта одной и той же ситуации.

Аналогичный структурный дуализм заранее мешает любой попытке традиционной реставрации, ориентируя ее в ошибочном направлении.





В нынешней цивилизации любой призыв духовности истоков, который мог бы вывести из тупика, преодолеть разрыв, поднять на план света силы действия, замкнутые в темном и варварском мире современного величия, неизбежно имел бы проблематичный исход, —возможно, намного более проблематичный, чем во времена Возрождения. В современном мире слишком сильна тенденция воспринимать мужественность, личность, действие и независимость в чисто материальном и человеческом смысле, чтобы любая доктрина восстановления изначального смысла и права в свете традиционных и трансцендентных отсылок смогла избежать мгновенного сведения к тому же самому смыслу, не преобразовав профанное в священное, а наоборот. Когда сегодня говорят о правах независимого государства относительно церкви, кто мог бы понять что-нибудь иное, кроме плебейских и мирских притязаний на светскую власть, восстающих против духовного авторитета? Или кроме зловещей узурпации новых «сверхгосударств» и нового националистического или коллективистского мистицизма? Когда говорят о надиндивидуальности, можно ли думать о чем-либо другом, кроме «сверхчеловека», то есть о худшей стороне идей Ницше? И когда сегодня говорят о «цивилизации действия» как возможности, равной по достоинству «цивилизации созерцания», разве не распознается в этом триумф как раз наших дней в тех формах, которые демонстрируют неоспоримое превосходство над любой эпохой прошлого в силу тех механических, технологических и военных завоеваний, которое европейское общество осуществило менее чем за столетие именно при помощи культа действия? И даже самое последнее возрождение мифов, таких, как римского и северогерманского, идеи расы, арийства и так далее —разве они не приняли крайне проблематичное направление в контексте политических переворотов, ускоривших итоговый коллапс Европы?

Следовательно, нужно заключить, что этот путь прегражден вдвойне. Тюрьма, в которую заключен человек Запада, одна из самых страшных, потому что у нее нет стен. Нелегко вновь подняться, если нет ничего, на что можно опереться и от чего оттолкнуться. Все более подрывая действенное влияние христианства и католичества, Запад отказывается от последних отсылок к несвойственной ему духовности; но в свойственных ему формах Запад не является духом и неспособен этот дух создать.

Итак, кажется неизбежным, что судьба доведет свое дело до конца. Мы уже говорили раньше: весьма вероятно, что, достигнув предпоследнего шага и стоя на пороге всемирного пришествия правды и власти последней из древних каст, человечество должно выполнить все, что еще осталось, чтобы дотронуться до дна Темной эпохи или Железного века, предсказанного в традиционных учениях, общие черты которого во многом соответствуют таковым современной цивилизации.

Как и люди, цивилизации также имеют свои собственные периоды, состоящие из начала, развития и конца, и чем сильнее они погружаются в случайное, тем более фатальный характер имеет этот закон. Это, естественно, не та вещь, которая могла бы впечатлить людей, укорененных в том, что не может измениться и что остается постоянным, как вечное присутствие, в силу своего бытия над временем. Даже хотя современной цивилизации, определенно, суждено исчезнуть, она вряд ли является первой из исчезнувших; она также не является и последней цивилизацией, за которой уже ничего не последует. В жизни обусловленного пространством и временем огни постоянно потухают и зажигаются вновь; некоторые периоды заканчиваются, а новые начинаются. Как мы уже говорили, доктрина периодов была знакома традиционному человеку, и только невежество современного человека заставило его на какое-то время поверить, что его цивилизация, укорененная в мирском и ограниченном элементе, может иметь иную, привилегированную судьбу.