Дотянуться до моря

— На, возьми денег, — сказал я, протягивая ей пятьсот Володиных долларов. — Нельзя ехать без копейки.

— А ты? — воскликнула она, упираясь ладошкой в мою руку, в которой были зажаты крученные купюры. — Я не возьму, тебе тут еще неизвестно сколько торчать.

— Бери! — буквально всунул я ей в руку деньги. — Мне пришлют, не беспокойся. И позвони, как приедешь.

— Обязательно, — кивнула Дарья. — Ты тоже звони.

— Конечно, — подтвердил я. — И — будь осторожна, берегись Зер Калалуша.

— Но ведь он умер? — полувопросительно ответила она. — Так кого же мне остерегаться?

— Того, кто остался жив, — очень серьезно ответил я, вспомнив зловещую маску со сверкающей катаной в руках из сна. — Того, кто убил твою маму.

Дарья посмотрела мне в глаза и кивнула. Я последний раз поцеловал ее — вроде, в щеку, но губы мои все же коснулись уголка ее рта — и вышел из купе. Вагон-матрона Клавдия проводила меня взглядом, каким, наверное, смотрят на своих подопечных дюжие медбратья в сумасшедшем доме.

Я ступил на платформу, и поезд, словно ожидавший меня одного, сразу же тихо тронулся. Клавдия Вагоновна стояла в дверях со свернутым грязно-желтым флажком в руках и сверлила меня насмешливым всепонимающим взглядом. Мимо проплыло окно проводничного купе, Дарья за стеклом бурно жестикулировала, пытаясь открыть тугое окно. Я непонимающе замотал головой, разводя руки, безмолвно спрашивал: «Что? Что?» Поезд набирал ход, и я уже бросился было вприпрыжку снова к двери, закупоренной дюжей вагон-хозяйкой, но тут Дарья справилась с окном и высунула в открывшуюся вверху окна узкую щель руку. В ее пальцах был зажат маленький полиэтиленовый пакетик. Я прибавил шагу, нагнал окно, и принял пакетик из ее пальцев. В пакетике лежала ощетинившаяся синеватыми кристалликами марка с «горячим снегом». «Блин, во дура, забыла, что у меня эта срань при себе, везти через границу стремно, мало ли что, если бы вдруг нашли, пипец был бы», — артикуляцией губ и жестами объяснила мне Дарья. Потом приложила пальцы к губам, снова высунула руку из окна и бросила воздушный поцелуй в мою сторону. Я сделал вид, что поймал его, тоже приложил к губам, хотя Дарья уже не могла меня видеть. Еще какое-то время я видел ее руку со словно развевающимися на ветру пальцами, потом вагон скрылся за поворотом платформы. Я спрятал пакетик с «горячим снегом» в потайной кармашек кошелька и сразу же забыл о нем.

[i] Як справы (укр.) — как дела.

[ii] Пожартуваты (укр.) — пошутить.

[iii] Dismiss! (англ.) — разойтись!

[iv] Knock, knock! Is anybody home? (англ.) — Тук, тук! Есть кто-нибудь дома?

Глава 13. Мама

Глава 13.

Мама

Триста километров, разделяющие Запорожье и Харьков, я пролетел за четыре часа. С дороги позвонил Питкесу, вкратце рассказал о своих обстоятельствах и спросил, какова в конторе ситуация с деньгами. Самойлыч коротко рассказал, что на расчетном счете сумма, вполне сопоставимая с нулем, а в банке в ячейке — ноль самый что ни на есть во всем его голом безобразии. Не то, чтобы я ожидал от Самойлыча каких-то откровений, но все-таки его ответ меня обескуражил. Разумеется, я понимал, что комплекс свалившихся на меня и, значит, на «Арми-Строй» проблем делало будущее компании из безоблачного, каким оно мне представлялось еще неделю назад, весьма неопределенным. Наезд Ещука и К перечеркивал долгосрочные перспективы, а скандал с задержанием на торгах главного инженера означал, что моей компании теперь не видать контракта на Министерстве, что автоматически делало весьма туманным и наше ближайшее будущее. Слава Богу, эта ситуация еще не означала немедленного паралича работы организации — на кое-каких мелких объектах шла работа, имелся запас материалов, позволявших доработать месяц, «запроцентоваться» и получить к середине сентября оплату за них. Но вот лично для меня это означало, что денег на непонятно долгое пребывание в чужой стране прямо сейчас взять было попросту негде.

— У меня дома есть заначка, — словно прочитав мои мысли, сказал в трубку Питкес. — Тысяч сто или чуть больше. Предлагаю их вам, Арсений Андреевич, вам сейчас они нужнее.

Меня застопорило: имел ли я право даже в такой непростой ситуации брать деньги у человека, только что вышедшего из камеры, куда он попал по прямой моей вине?

— Не мучайтесь раздумьями, Арсений Андреевич, — снова угадал ход моих сомнений Питкес. — Это от всей души. Вот и Джоя настаивает.

Мнение умницы-дочки Питкеса, которая уже после пары телефонных разговоров был мне глубоко симпатична, оказалось решающим, и я сдался.

— Нижайше признателен, Борис Самойлович! — прочувственно поблагодарил я. — Тогда Павлик позвонит вам, передайте деньги ему, ладно? Крепко жму руку!

Я сразу же перезвонил Павлику и велел назавтра прямо с утра конвертировать рубли в доллары и через Вестерн Юнион или Маниграм прислать их на мое имя в любое отделение этих систем в городе Змиёв Харьковской области, сразу же сообщив мне адрес отделения и реквизиты платежа.

Размышляя, чем еще заняться полезным в долгой монотонной дороге, я перебирал в уме, кому бы еще позвонить. Дарье позвонить очень хотелось, но мы расстались всего пару часов назад, условившись, что она сама наберет мне по приезду в Москву. От Марины на телефоне давно уже «висела» эсэмэска о том, что они добрались и все хорошо, поэтому звонить нужды не было, да и не хотелось. Ведецкий должен был звонить сам. Вот — нужно позвонить маме, после последнего разговора с ней на душе висел камень неснятого взаимонепонимания. Гудки долго падали в пустоту, но ответа не было. Не то, чтобы я сильно забеспокоился: значит, мама еще не отошла, и будь я сейчас в Москве, нужно бы ехать «мириться» лично. Вот только я не в Москве… «Ладно, если мама и до завтра будет «держать фасон», пошлю к ней Марину», — решил я, уже будучи в виду указателя «Харкiв — 2 км»

Еще полчаса по опоясывающей Харьков окружной автодороге, километров двадцать-двадцать пять до Змиева, да по самому городу немного поблуждал, и к нужному дому я подъехал к восьми вечера — самый раз к ужину. И во времена моей службы обшарпанная, построенная в первые послевоенные годы пленными немцами трехэтажка с темно-серой шиферной кровлей совершенно обветшала, как-то осела по бокам, словно прибитый осенними дождями стог сена. На некогда желто-розовых, а теперь непонятного грязного цвета стенах, как струпья на теле прокаженного, зияли раны отвалившейся штукатурки с диагоналями дранки, и новенький радостный шильдик «Вулiця Гоголя, 43» рядом с ними выглядел издевательски, как Бониэмовская «Багама-Мама» на похоронах. Сердце сжалось, как если бы стройная девушки с длинными волосами, показавшаяся знакомой, с которой не виделись вечность, шла бы впереди меня, и я догнал бы ее, окликнул, она обернулась, но вместо юного улыбающегося лица я увидел бы оскал черепа с пустыми глазницами и проваленным носом. Невзирая на не спадающую даже к вечеру жару, я поежился. Толкнул коричневую, всю в следах от содранных наклеек, скрипучую дверь, — непередаваемая кошаче-мышиная темнота ударила в нос, как пропущенный средней силы прямой в голову. Я нащупал первую ступеньку, начал подниматься, растворившись внезапно в ощущении судорожного непонимания, какой год сейчас идет за немытыми подъездными стеклами. Но вот последний этаж и до боли знакомая дверь с большой латунной цифрой «8» на ней. Восьмерка крепилась к полотну на двух гвоздях, сверху и снизу, но верхний гвоздь куда-то делся, может быть, оторжавев от времени, и цифра опрокинулась вверх ногами, не перестав, впрочем, от этого правильно указывать номер квартиры. Но выше желтого металла осталась дорожка, тень, след из более светлой краски, и эти две сросшиеся восьмерки образовали последовательность из двух вертикальных символов «бесконечность», эдакую «бесконечную нескончаемость». От такой магии мое подсознание взбурлило подводным взрывом, меня качнуло, и чтобы не загреметь с верхней ступеньки, я схватился за дверную ручку. Я закрыл глаза, и ладонь вспомнила ребристость прохладного металла, и незакрученный шуруп так же, как тридцать лет назад, предательски ссадил мне костяшку на указательном пальце. Новая волна воспоминаний толкнулась в грудь — так же я хватался за эту ручку, когда мы с Лехой, стремглав взбежав наперегонки по лестнице, с хохотом вдвоем ломились в дверь, чтобы побыстрее переодеться в гражданку и рвануть туда, на волю, где воздух, солнце, девчонки, жизнь. Я открыл глаза, и надавил кнопку звонка.