Тайна гуннского камня

– Твой день рождения мы уже справили на славу три месяца тому назад, – добавил Ак-Билек. – А что сегодня у тебя?

– Сегодня я, может, последний день в родном доме и вижу вас, – ответил твердым голосом Бронтой.

– А что случилось, друг? – воскликнул Ромиро, отбросив сразу же напускную веселость.

– Дядя Радим передал, что сегодня в село явятся «красноперые». Мое имя стоит в черном списке – значит, будут брать. Чую всем нутром, что эти бесы уже близко, на подходе. Давайте же не будем терять время, посидим, как прежде, вспомним все хорошее, что было у нас, а дальше как получится.

С этими словами Бронтой разлил в граненые стаканы араку, и друзья, сомкнув их разом, молча осушили. Крепчайшее алтайское зелье разлилось по всей телесной периферии, согрело души и развязало языки. Но ненадолго. Неожиданно раздался лай Буяна. Выглянув в окно во двор, Бронтой увидел возле ворот непрошеных гостей. Буян, гремя длинной цепью, уже подскочил к пришельцам с оскаленной пастью, и в этот момент человек в кожаной куртке, выхватив наган, выстрелил два раза в пса. Буян, взвизгнув, сделал смертельный бросок к стрелявшему в него и, не достав, свалился у его ног. Бронтой сразу узнал человека в кожаной куртке – это был тот самый Беридзе, арестовавший его отца.

– Вот и пришел мой конец, – сказал Бронтой потрясенным друзьям, наполняя стаканы аракой. И в этот момент, грохоча сапогами, в горницу ввалились четверо: черный комиссар Беридзе, двое военных с красными петлицами на гимнастерках и новый председатель сельсовета, товарищ Близнюк, низенький, круглолицый, облаченный для солидности в военный китель и фуражку.

Бывшему работнику губчека Владимиру Ильичу Близнюку было оказано доверие внедрить советскую власть в глухом алтайском селе. И он рьяно взялся за дело. Свою миссию тезка вождя мирового пролетариата видел в борьбе с врагами народа, искоренении национализма и воспитании нового коммунистического сознания.

– По какому случаю затеяли пьянку? – выступил вперед Близнюк, обводя сидевших за столом грозным взглядом.

– У нас, алтайцев, свои обычаи и поводы, неведомые вам, – спокойно ответил Бронтой.

– Брось куражиться, вражий сын! Не видишь, что за тобой пришли?! – взвизгнул своим низким фальцетом Близнюк.

Бронтой поднялся, молча опрокинул в себя налитый стакан и, выйдя из-за стола, подошел к Беридзе. Некоторое время оба смотрели друг на друга молча: один – с деланной улыбкой, другой – с крепко сжатыми губами, скрывавшими бушующую в душе ярость.

– Ну вот и встретились, – сладко пропел Беридзе, жмурясь от фальшивого удовольствия и скаля свои золотые зубы.

– Что стало с моим отцом? – наконец разлепил свои сжатые губы Бронтой.

– О-о! Он уже там! – подняв указательный палец, ответил Беридзе.

– Не понял?! – надвигаясь на него, воскликнул Бронтой, не обращая внимания, что двое чекистов встали возле него.

– По приговору советской власти твой отец Аржан расстрелян как враг народа и пособник мирового империализма, – отчеканил металлическим голосом комиссар.

– Сам ты враг нашего народа, безродная тварь, – задыхаясь от душившей его ярости, выпалил Бронтой, сжимая кулаки.

– Ах вот как ты гаваришь, контра! Пристрелю тэбя, как твою сабаку, – выкрикнул Беридзе, хватаясь за кобуру.

Но выхватить наган не успел, пудовый кулак Бронтоя, нацеленный на оскаленную золотую пасть чекиста, свалил того на пол. И в этот момент разящий удар по затылку обрушился сзади на Бронтоя. Он упал ничком, потерял сознание, а его, лежащего в крови без движения, еще долго били и топтали сапогами все трое чекистов. Наконец Близнюк, не выдержав этого безумного истязания, остановил их.

– Не тратьте своих драгоценных сил, товарищи – он уже давно готов.

– Ладно, – шепелявя, сказал Беридзе, утирая свой окровавленный рот. – Похоже, что сдох – и не помог ему его амулет, – усмехнулся Беридзе и еще раз пнул ногой неподвижное тело.

– Еще адным врагом савэтской власти стало меньше, – он смачно выматерился, а затем, оглядев сидевших за столом друзей, злобно выкрикнул: – Убирайтесь к вашей алтайской матери! И молчите – иначе вам хана.

– Товарищ Беридзе, – обратился к нему председатель сельсовета, – у меня есть надобность занять этот лучший в селе дом под сельсовет. Не возражаете?

– Нэ вазражаю! Действуй на свое усмотрение, товарищ Близнюк. Ты здесь хозяин, и мы тэбэ верим пока, – ответил Беридзе и в сопровождении своих сподручных вышел из горницы, брезгливо обойдя лежавшее на полу тело. Близнюк задержался и, обведя грозным взглядом своих круглых и сизых, как у сыча, глаз, сидевших в оцепенении друзей, вымолвил:

– Ну что, пьянчуги, свои зенки вылупили? Поди, наложили в штаны со страху? Теперь слухай меня: сперва уберите трупы хозяина и его собаки. Вашего дружка схороните тайно этой ночью. О том, что случилось, ни гугу – ни своим бабам, ни прочим людям. А кто ежели спросит, сказывайте, что дружка вашего увезли энкавэдэшники как врага народа. А дом этот очистите от всего, что в нем есть, – чтобы духа от старого мира в нем не осталось. Все сделать к завтрашнему утру. Приду самолично, с проверкой. Таперича ваша судьба в ваших руках, как говорится.

Свою яркую речь председатель сельсовета щедро сдабривал отборным матом, очевидно, считал, что он наиболее доступен для понимания этим диким алтайцам. Отдав приказ, товарищ Близнюк одернул свой китель и с видом хорошо исполненного долга поспешил вслед за чекистами.

Ромиро и Ак-Билек, выйдя из охватившего их шокового состояния, сразу же кинулись к лежащему в луже крови Бронтою и осмотрели его. Из затылка, рассеченного рукояткой нагана, сочилась кровь. Ак-Билек разорвал на себе белую рубаху и заткнул рану. Бронтой не шевелился, не подавал признаков жизни.

– Все кончено. Нет больше нашего друга, – сказал Ак-Билек, склоняя свою голову.

– Постой хоронить его! – резко оборвал его Ромиро. – Может, еще живой. Я сейчас сбегаю за дядей Федором (так он называл своего тестя, лекаря Тодоша) и приведу сюда, а ты оставайся с ним.

И быстрый Ромиро стремглав выскочил, и, стараясь остаться незамеченным, помчался к дому тестя. Он работал сельским фельдшером и оборудовал себе медпункт в небольшой пристройке к его дому. Тодошу перевалило за пятьдесят. Он был среднего роста, кряжистый, со скуластым лицом и ржаными усами вразлет, с широко расставленными серыми глазами. Одевался он необычно для селян: носил гимнастерку, подпоясанную солдатским ремнем, и галифе, заправленные в кирзовые сапоги. Был всегда тщательно выбрит, подтянут, с подчеркнутой военной выправкой. По торжественным дням носил на гимнастерке Георгиевский крест. А когда председатель сельсовета сказал Тодошу, чтобы он снял эту царскую награду, тот ответил ему:

– Не ты мне давал эту боевую награду и не тебе ее снимать.

И это ему сошло. Власть его не трогала, скрепя сердце, терпела, ибо он был незаменимым, и сам председатель сельсовета не раз заглядывал в медпункт этого сельского лекаря.

Тодош слыл человеком-легендой. Во время Первой мировой войны ему удалось добровольцем уйти на фронт, стать военфельдшером, заслужить за храбрость и спасение раненых Георгиевский крест и целым-невредимым вернуться домой. Вернулся не один, а, к общему изумлению, с русской женой Варварой. Он приобрел богатый фронтовой опыт фельдшера, овладел древними знаниями и не раз спасал односельчан от различных недугов.

Как обычно, Тодош находился в своем медпункте, занятый приготовлением чудодейственного эликсира из алтайского красного корня, когда к нему вбежал запыхавшийся Ромиро.

– Что случилось, сынок? – спросил удивленный лекарь.

– Беда, дядя Федор: «красноперые» забили Бронтоя – лежит в своем доме весь в крови и не трепыхается. Помоги, на тебя одна надежда!

Тодош все понял, быстро собрался, захватив сумку с медикаментами и разными снадобьями. Вдвоем с Ромиро они поспешили, пробираясь задними дворами, чтобы не привлечь к себе внимания.

Взглянув на окровавленного Бронтоя, Тодош ужаснулся.