Трагедии моря

Хотя для голландцев местные киты оказались лишь «мелкой рыбешкой», они сумели разбудить алчность английских поселенцев. В 1658 году двадцать семей поселенцев во главе с Томасом Мейси «выкупили» у местных индейцев остров Нантакет в надежде на сдачу в аренду его скудных земель. В том же году или весной следующего поселенцы обнаружили плававшего в мелководной бухте кита. Не мешкая, они набросились на него, но вели свои атаки так неумело, что им потребовалось целых три дня, чтобы прикончить животное. Тем не менее, перетопив сало на ворвань, они поняли, что овчинка стоит выделки.

Обедья Мейси, один из потомков Томаса Мейси, рассказывает нам в своей «Истории Нантакета» о том, что тем первым китом был «скрэг» и что именно таких китов в течение многих лет до этого промышляли коренные жители острова. Действительно, не кто иной, как местные индейцы, как и в других местах побережья, научили англичан добывать этих китов. Да и в течение большей части следующего столетия для добычи большинства китов, поставляемых на растущие как грибы береговые перерабатывающие заводы, нанимали (вернее сказать, принуждали) местных китобоев.

К 1660 году прибрежные китобои промышляли скрэгов на всем пути их миграций между Новой Шотландией и Флоридой. Во время зимней миграции 1669 года один Самюэл Маверик добыл тринадцать штук у восточной оконечности Лонг-Айленда. Он отмечал, что китов было так много, что ежедневно несколько животных заходили в гавань. В 1687 году семь небольших заводов, расположенных на саутгемптонском и истгемп-тонском берегах Лонг-Айленда, натопили 2148 бочек китового жира, а в 1707 году на Лонг-Айленде было заготовлено 4000 бочек жира. Хорошей добычей считался кит, из которого вытапливали 46 бочек жира; обычной нормой считалось 36 бочек. При этом следует помнить, что с одного черного гладкого кита получали до 160 бочек жирц.

Последние дни настали для паудри к 1725 году, то есть всего лишь через три четверти столетия с начала их добычи промысловиками Новой Англии. И хотя не они одни были виновны в истреблении паудри — французские баски, несомненно, «получили» свою долю, восполняя в летние сезоны утрату почти исчезнувшей из моря сарды, — именно промысловики Новой Англии предопределили печальную участь серых китов.

Сделав свое дело, они оказались вынужденными отказаться от прибрежного промысла и привыкать к «глубоководным» видам китов открытого моря. В номере от 20 марта 1727 года «Бостонский вестник» сообщал, что, «по сведениям из Кейп-Кода, прошлой зимой, как и в предыдущие сезоны, промысел китов был неудачным, но для того, чтобы заняться им в открытом море… промысловики нынешней весной спешно снаряжают несколько судов на это опасное дело». Эти «несколько судов» явились предвестником ужасного опустошения морей грабительской китобойной флотилией янки, которая впоследствии будет рыскать по просторам Мирового океана, безжалостно истребляя многие виды китов.

Серых китов уничтожали в большинстве районов Атлантического побережья, которое в будущем станет побережьем Соединенных Штатов Америки, но куда более кровавая бойня совершалась в районах Кейп-Кода и Лонг-Айленда, где из-за обширных отмелей, лежащих на путях миграций китов, последние были особенно уязвимы для китобойных судов. Вот почему этот регион имеет полное право считаться колыбелью американского китобойного промысла. Он также заслужил право на известность как место, где человек Запада приступил к первому массовому уничтожению животных в Северной Америке к первому… но далеко не последнему.

Осень 1947 года я провел в Черчилле — конечном пункте железной дороги на севере провинции Манитоба, — расположенном на берегу обширного внутреннего моря, называемого Гудзоновым заливом. Над беспорядочно разбросанным небольшим городом довлела громада бетонного элеватора, казавшегося небоскребом, по ошибке заброшенным в первозданный мир волнистой тундры и скованных льдом морей. Элеватор поражал своим величием, однако в моей памяти наиболее яркий след оставил великан совсем иного рода.

Однажды, когда штормовой восточный ветер метался по вздыбившемуся волнами заливу, застилая дневной свет снежной мглою, я укрылся от непогоды в баре местной гостиницы. Сидя за столиком, я безмятежно потягивал пиво, как вдруг какой-то краснолицый парень, топая ногами, ворвался в помещение.

«У губернаторского пирса! — вопил он. — Сам видел! Громадина с товарный вагон! Нет, с пару вагонов, будь я проклят! Давай, скорее наружу, ребята!»

Спустя двадцать минут на зернопогрузочном пирсе, протянувшемся в уже оледеневшую по берегам гавань, толпилось почти все мужское население Черчилла. Там же стоял и я, натянув на голову капюшон парки, чтобы защититься от замерзавших на лету колючих брызг морской воды. Рядом со мной, вобрав голову в плечи, сутулились три инуита. Они были родом из городка Понд-Инлета на далекой Баффиновой Земле. Здесь их собирались обучить вождению грузовиков для работы на американской радиолокационной станции. Когда я раньше встречал эту троицу, они казались мне замкнутыми и нелюдимыми парнями, но сейчас они были вне себя от волнения. Когда я спросил, видели ли они гостя, из-за которого мы собрались на пирсе, они замахали в ответ руками и закричали:

«Ну да, еще бы! Арвек, сам большой Арвек! Погляди-ка вот туда!»

Вода вспучилась, и из нее показалась отливающая синевой спина огромного, словно перевернутый корабль, чудовища, маячившего в штормовой мгле метрах в тридцати от бетонного выступа, где мы стояли. Великан казался не меньше двадцатиметрового буксира, пришвартованного к пирсу. До моего слуха донеслось приглушенное «хууффф», и я увидел взметнувшиеся вверх метров на семь две разветвленные струи; опадая, они обдали нас тепловатым запахом тухлой рыбы. Инуиты ликовали:

«Дыши хорошенько! Набирайся сил! Плыви на Север! Передай ему от нас привет!»

Три раза выпустив фонтаны, кит, выгнув спину, нырнул в морскую глубь — казалось, туда покатилось гигантское колесо. Повалил густой снег, и вскоре все вокруг исчезло в месиве бурана. Кит больше не появлялся… но я запомнил его (или ее) на всю жизнь.

Инуиты, еще не остывшие от возбуждения, составили мне компанию, и мы за кружкой пива обсудили неожиданный визит. Кит, которого мы видели, сказали они мне, был самым большим существом в знакомом им мире. Во времена их отцов арвек встречался повсюду: «В каждую бухту, в каждый залив их заходило так много — не сосчитать». А потом, по их словам, у берегов Баффиновой Земли появились большие корабли, и белые люди принялись убивать огромных китов. Сейчас их осталось так мало, что инуиты Понд-Инлета почитают себя счастливыми, если за несколько лет увидят хотя бы одного кита.

Я считаю, что мне тоже повезло. Арвек, или Bqlaena mysticetus, как он известен в научном мере, он же «усатый», «гренландский», «гладкий арктический», «полярный» и т. д., как его называли из поколения в поколение китобои, сейчас одно из редчайших животных на Земле, возможно, даже более редкое, чем его собрат сарда.

Великан среди великанов, гренландский кит достигал более двадцати метров длины и до девяноста тонн веса, хотя в последнее время — после того как мы обрекли его на вымирание — лишь редким уцелевшим особям удавалось дорасти до пятнадцати метров и до веса в шестьдесят тонн. Внешне он напоминает гигантского головастика, а слой его подкожного сала более 60 сантиметров толщиной — толще, чем у любого другого вида китов, что позволяет получить до 28 тонн горючего. Вдобавок также по сравнению с другими китами у него самая большая «голова», дающая до двух тонн «китового уса».

Эти киты были так огромны, что до недавнего времени вызывали у своих преследователей чувство благоговейного страха, о чем свидетельствует, например, такая запись, сделанная в XIX веке: «Представьте себе его пасть вместимостью в триста баррелей… почти десяти футов высотой, двадцати футов длины и пятнадцати футов ширины и губы толщиной в четыре фута. (Из одних только губ и глотки можно натопить 60 бочек жира. Когда кит кормится, его губы растягиваются на тридцать футов, так что за один «глоток» кит процеживает до четверти мили океанской воды, вылавливая крошечные организмы, составляющие его пищу. Баррели крови с температурой свыше ста градусов[89], движимые сердцем объемом до трех баррелей, циркулируют по мощным кровеносным сосудам, самые крупные из которых достигают до фута в диаметре».

89

Дано по Фаренгейту (около 37,8 °C). — Прим. перев.